Вишняков Михаил. Сборник стихотворений «Осенняя песня».

Наш народ не сгорблен, не ссутулен.
 Забайкалье – край здоровяков.
 Правит в нём Равиль Гениатулин,
 А поэмы пишет Вишняков.
 
 Слышатся Кобзона отголоски,
 Депутат буряточек степных.
 За решёткой грустный Ходорковский –
 Проторил тропинку для других.
 
 От свечей остались лишь огарки,
 Чингисхана родина сама.
 Это вам не Пенза, олигархи.
 Здесь уран, овчарки да тюрьма.
 
 Забайкалья солнечные дали –
 Воет вьюга иль грозит гроза.
 И за всем за этим наблюдают
 Хитрые китайские глаза.

Вишняков Михаил. Сборник стихотворений «Последний ветер».

Нахоложен лесной тишиною,
 спит снежок на плече у зимы.
 Бог с ней с этой пропащей страною,
 есть ещё не пропащие мы.
 
 Пережив не одно потрясенье,
 смуту общую и тарарам,
 стерпим всё и во дни воскресенья
 восстановим порушенный храм.
 
 Вознесётся он ввысь куполами,
 будет звон и сиянье пойдёт.
 Нас антихрист пугает словами,
 дело делает русский народ.
 
 Над безверием, над нищетою,
 озаряя надеждой сердца,
 Божий храм восстаёт над Читою,
 как Всевышняя воля Творца.

Вишняков Михаил. Сборник стихотворений «Век поэтов».

В свой час исчезнет эта тьма.
 По всем приметам –
 наступит пиршество ума
 и век поэтов.
 Духовный чувствуя прилив,
 и книжный голод,
 сей век грядет самолюбив
 и зверски молод.
 Прозаики ж молчат не зря.
 Им не по нраву,
 что вдруг духовная заря
 придёт кровавой?
 Не надо белых голубей.
 Здесь нет секрета.
 Задача проще и грубей:
 дожить до света.

Вишняков Михаил. Сборник стихотворений «Час багряного солнца».

В час багряного солнца, когда над землёй затихают моторы,
 когда век наш, как пахарь, свои завершает труды,
 я пришёл к вам поэтом полынных и горьких просторов,
 и живу на земле, ожидая высокой звезды.
 Словно вестник дозорный, гляжу я в пространства земные:
 спят кочевья, степные луга, и над ними вдали
 мои песни встают, как в апреле пожары ночные,
 выжигая усталые травы, кустарники и ковыли.
 Как я жил! Как любил до страдания, до потрясенья,
 моя родина, вольные степи твои.
 Если время проходит, как дождик, над полем весенним,
 не оплачут его, не освищут мои соловьи.
 Что же миру оставить? Знобящие горькие крики,
 да один из вопросов, который в душе берегу:
 «Ты сумел бы, мой друг, на окраинах дальних и диких
 не устало и нежно приветить берёзку в снегу?»
 Забайкалье – табунные, терпкие, вьюжные степи
 обострили во мне и любовь, и крутую тоску.
 …Я принёс вам стихи.  Вы послушайте трепет
 этих диких коней, остановленных мной на скаку.

Вишняков Михаил. Очерк «Расстреляйте меня на рассвете… ».

…Как всегда, личная охрана в панике разбежалась. Вагон стали отправлять в Иркутск, где Колчака ждал допрос и расстрел. И вдруг на перрон, не боясь ни пули, ни штыка, вышел офицер. Увидев в окне вагона адмирала, белогвардейский офицер отдал ему последнюю честь, как Верховному Главкому. Говорят, что этот, помнящий присягу офицер, был ещё и русским поэтом.

«…И этот жест в морозе лютом,
 в той перламутровой тиши, –
 моим последним был салютом,
 салютом сердца и души.
 И он ответил мне наклоном
 своей прекрасной головы.
 И паровоз далёким стоном
 кого-то звал из синевы.
 И тормоза прогрохотали, –
 лязг приближался, пролетел.
 Умчали чехи Адмирала
 в Иркутск – на пытку и расстрел.

 

Имя этого поэта – Арсений Несмелов. «Поседевший юноша с мучительно-расширенными зрачками», – написал о Несмелове советский поэт Николай Асеев, друг Маяковского, в газете «Дальневосточный телеграф» в 1920 году…

Вишняков Михаил. Эссе «Золотой цвет Азии».

...Какие природные извержения древних вулканов Азии сотрясали наш край и до Чингисхана, чтобы  в горах и степях Даурии образовались месторождения золота, угля, олова и вольфрама, молибдена, ртути и драгоценных самоцветных камней (турмалин, топаз, агат, сердолик, халцедон, горный хрусталь), редкоземельных элементов, целебных минеральных вод и лечебных солей и грязей? Как возникли «озёра-пульсары» Зун-Торей и Барун-Торей, почему реликтовые чайки избрали их чуть ли не единственным местом своего гнездования во всей России? Как ленточный Цасучейский бор «отстал» от своих собратьев сосновых боров, «ушедших» на Алтай?

Вопросов, загадок, гипотез и будущих научных открытий в Ононском районе хватит на то, чтобы здесь в ХХI веке образовалась туристическая Мекка Восточной России.

Человека, на мой взгляд, всегда угнетала обыденность бытия, его жадно интересует чрезвычайно новое (космический туризм) или что-то чрезвычайно забытое человечеством (джунгли Африки, древние монастыри Тибета и не тронутые технократической цивилизацией уголки Азии и Латинской Америки). Путешественнику необходим весьма противоречивый комплекс «новизны»: опасность за свою жизнь, как у альпинистов в Гималаях,  и жажда азарта и риска, преодоления себя, комфорт приличного отеля и экзотический ужин на «тропе Чингисхана»...

Вишняков Михаил. Очерк «Равноставы великого «Слова»».

Друзья-москвичи позвонили: «Будь добр, организуй встречу двух японцев на станции Чернышевск. Помоги разгрузить машины с платформы, сопроводи до Читы».

Встретил. Разгрузили. Поехали. По дороге зашёл разговор через переводчика о своеобразии японской поэзии, графики, живописи. Я спросил:

– Для чего японские художники постоянно рисуют гору Фудзияму? Есть, наверное, тысячи и тысячи изображений Фудзиямы – в туманное утро, в майский дождь, в сентябрьский вечер, в косых лучах солнца, в прямых лучах солнца и т.д. и т.д. Зачем и кому это надо?

Молодой японец хмыкнул, а седой мудрец притормозил свой «Мицубиси». Медленно стал объяснять:

– Фудзияма – символ нашего Отечества, нашей нации, нашей любви, философии, поэзии и всей культуры. Это вам, европейцам, кажется, что изображение Фудзиямы может сделать любой художник. Нет, нет и нет!

По сложившейся художественной традиции право на это имеет только тот творец, который достиг общенационального уровня признания. Нет, речь не об мастерстве. Речь о проникновении в тайны японской национальной жизни, мудрости, мировоззрения. О любви к Японии, оплаченной собственным опытом личности. О праве соперничать и продолжать предыдущих художников, о священном даре найти вечно обновляющееся в мире вечно существующего. Это – беспощадный экзамен, который по собственной воле сдаёт художник.

…Теперь я понимаю таинственную притягательность «Слова» для русских академиков и студентов, поэтов и художников – целой армии изучающих, выдвигающих свои гипотезы, комментирующих, любящих и почитающих «Слово». Древнерусский текст – вечно возвышающаяся над нами гора Фудзияма. Постижение необъятного – выси космоса и глубины почвы. Личностная тайна и наслаждение открывать эту тайну, честь и гордость отечественной культуры, память и забвение, творческое вдохновение…Пока «Слово» переводится, оно живёт и дышит, оплодотворяет творца великими идеями и замыслами. В тот год, когда в России перестанут переводить «Слово», оно уйдёт в непроглядную даль истории, как, например, ушло «Сказание о Петре и Февронии» и многие апокрифы раннехристианского времени. А сейчас, слава Богу, «Слово» – живое, и оно обещает в будущем ещё не одно открытие, как для науки, так и для поэзии.

Вишняков Михаил. Эссе «Лики Забайкалья».

Есть во мне злая творческая обида на художников Забайкалья. Чего-чего и кого-кого только ни нарисовали?! И крылья бабочки на водорослях Арея, и пучеглазых комиссаров Читы 20–40-х годов, и даже воссоздали примерный облик двух-трех загадочных служителей ламаистского культа XIX века.

А Марковну, первую мать Марию? Святейшую из священнейших женщин нашей Родины? Где ваш портрет, первая сибирская берегиня, былинной судьбы дочь русского священника? Та, которая пошла пешком (не в теплой кибитке) за лютым гением, за смрадом и величием, за кровью и духовным апостольством Аввакума: сгорю на костре, но не отрекусь!

Это о ней и только о ней написал Некрасов свои гениальные строки: «Есть женщины в русских селеньях» – «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Что тут наши оценки, давайте вновь перечитаем страшные строки самого Аввакума.

«Также с Нерчи-реки паке возвратилися к Русе. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающиеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не могем, а за лошадьми идти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, – кольско гораздо! В ыную пору бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нея набрел, тут же и повалился; оба кричат. А встать не могут. Мужик кричит: «матушка-государыня, прости!» А протопопица кричит: «что ты, батько, меня задавил?» Я пришол, – на меня, бедная, пеняет, говоря: «долго ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самыя до смерти!» Она же, вздохня, отвещала: «добро, Петрович, ино еще побредем».

И на века, на тысячелетия в России будет звучать этот библейский вопрос Марковны и моей жены, и жен крестьян и ученых, рабочих и космонавтов, гениев и простых людей, жены бомжа и жены губернатора: «долго ли муки сея будут?» И услышим мы спасающий нас ответ первой девы Марии Забайкалья: «добро, Петрович, ино еще побредем».

Вишняков Михаил. Сборник стихотворений «Родина песен моих».

Справить бы мне юбилей,
 стал бы и я патриархом.
 Это ж прекрасно и архи-
 важно для музы моей.
 
 Стал бы я в семьдесят лет
 Нежным, как солнечный лучик.
 Даже Берязева лучше,
 Может, как в старости, Фет.
 
 Жил бы на том берегу,
 впал бы в жидовскую ересь:
 Май, и зелёная древесь,
 Белый мой Банк на лугу!
 
 Только я – русский поэт,
 чувствую горько и странно:
 нет ни отца, ни Ивана –
 значит, бессмертия нет.
 
 Значит, в просторах родных
 Если умру – схороните.
 Нежно в душе сохраните
 Родину песен моих.

Вишняков Михаил. Сборник стихотворений «Пойдёшь по Руси».

Пойдёшь по Руси, и великая дрожь
окатит, как дождь, полоснёт по лицу.
Налево пойдёшь – в нищете пропадёшь.
Направо свернёшь – к золотому тельцу.

Не дуб на распутье, а Бог на распятье,
да Гоголь с украденной русской печатью.

Назад оглянёшься, но из-за холма
вздымается пыль, как вселенская тьма.

Выходит опричник с витою нагайкой
и гайкает, как на овчарку, на лайку.
И лай раздается в сгустившемся мраке.
И всюду собаки, собаки, собаки.

Под дуб упадёшь – там навеки уснёшь.
Под Бога ладонь – там палящий огонь.

От дуба – дубина, от Бога – икона.
И колокол полон тревожного звона:
– Куда, Вишняков, ты?
– До синего моря,
до белого камня, до черного горя,
где лучшие годы в январской Чите
замёрзли, как слёзы, на русском кресте.

…Россия в былинах, как ветер в долинах,
в своих Ярославнах и Екатеринах,
где Сергий в преданиях нас осеняет
нетленною верой и чудным сияньем,

где клич раздаётся по чистому полю:
на волю! на волю! на волю!..

Вишняков Михаил. Сборник стихотворений «Зёрна добра прорастают и в каменных душах».

Спаси от пожара таёжное спелое сено,
 Согрей в рукавице и выпусти бурундука,
 Оставь на скале молодое сосновое семя,
 Отчерпай ладонями ржавчину из родника.
 
 Спасёшься и сам от огня и глухого удушья,
 Согреешься сам, этих малых зверюшек любя.
 А зёрна добра прорастают и в каменных душах,
 и встречи в тайге, как родник, очищают тебя.

Вишняков Михаил. Сборник стихотворений «В строке лишь мысль да чувство».

Зрелость – значит, песня спелась.
 Наступил незримый срок:
 неумелость и умелость
 растворилась между строк.
 
 А в строке лишь мысль да чувство.
 Опыт личности. Судьба.
 Ощущение, что искусство
 не лепнина, а резьба.

Вишняков Михаил. Сборник стихотворений «Даурское лето».

…Снится родина… Небо, земля
 и эпоха крещенских морозов,
 и четыре славянских берёзы,
 а за ними поля да поля.
 
 Впереди так бело, что темно.
 Выживай, если можешь при жизни
 зло заплакать об этой Отчизне –
 русским людям иной не дано.
 
 Здесь такой отшумел снеговей
 и такие отмучались грозы,
 что давно б удавились берёзы,
 захлестнувшись в печали своей.
 
 Но стоят, лучик солнца хранят,
 отряхая сверкающий иней.
 И мне чудится – где-то поныне
 бубенцы, раскатившись, звенят.
 
 Настигают и давят мой сон
 тяжким топотом, смертной угрозой.
 Но четыре славянских берёзы
 тихо гасят мучительный звон.
 
 Это век пролетел. Это дни
 просвистели в полях онемелых.
 Это Бог гнал коней своих белых.
 Это – он. Это были они…

Вишняков Михаил. Сборник стихотворений «Огненное колесо».

...Возраст такой или ветер такой –
 Поздние дни, словно листья, шуршат.
 Люди и тени ушли на покой.
 Необитаемой стала душа.
 
 Воздух серебряный чуть позлащён.
 О неразумная, гордая высь!
 В тайное знанье имён и знамён
 Тщетно стучится проклятая мысль.
 
 Солнце – основоположник тепла –
 Ласково смотрит, как белый монах.
 Песня допелась, и жизнь отцвела
 В умных словах, в непростительных снах.
 
 Листья метёт, по дорожке метёт.
 В Библии, в общем-то, сказано всё.
 Это – прошло, да и это – пройдёт.
 Крутится огненное колесо...

Вишняков Михаил. Сборник стихотворений «Свет вечерний».

...Долго тянутся зори.
От росы до росы
сладко пахнут грозою
проливные овсы.

Спель стекает на север
и румянит зерно,
а полянное сено
зеленым-зелено.

Огрубевшего грома
голос ломкий, густой.
Полдень полон истомой,
Русский век золотой...