Азёрный Кирилл.
Рассказ «Провинциальные жители».
...А помнишь (читатель, имей совесть: оставь нас ненадолго), как мы сидели с тобой у камина в доме дедушки (за всё время, пока мы жили там, так было всего-то пару раз, но уже готова эмблема для целого периода нашей жизни)? Ты была у меня на коленях, вся такая сонная и лохматая, и я глядел на твои опущенные, дрожащие от дневного света веки, такие тяжёлые и спокойные, что, когда ты моргала (говорил ли я тебе это когда-нибудь?), это было похоже на взмахи крыльев бабочки, и с почти теми же промежутками открывался и скрадывался узор, отметивший каждый без исключения день моей жизни, начиная с двадцати лет – твои глаза, Маргарет. Увы (теперешнее сожаление, надо сказать, носит уже несколько иной характер, нежели полнокровное, животное «увы» тех первых месяцев), мне приходилось лишь угадывать в себе очертания той спокойной, человеческой нежности, при свете которой только и можно было рассмотреть хорошенько твоё лицо – с нежной краснотцой в углу бледного рта, неярким румянцем, ресницами, подрагивающими от света и наслаждения. Сквозь тонкую ткань я без труда нащупывал центр твоего тела – отзвук твоего смеха звучит для меня теперь в звоне этой чайной ложки. Благословенная дрожь под моей ладонью, у тебя тоже есть своё эхо: щемящая боль в моём сердце. Сейчас я чувствую, как боль эта постепенно, неуклонно отделяется от другой: густая горечь утраты отделяется от светлой горечи сожаления. Твой живот – непостижимое чудо, которому суждено было таить в себе жестокие разочарования. Отсмеявшись, ты сказала мне тогда, в юности:
– Расскажи мне, как всё будет! Ты ведь такой умный – расскажи!
Хорошо. У нас будет трое детей. Мы переживём их всех. Первый будет выкидышем, второй – наркоманом. Девочка наша покончит с собой в пятнадцать лет. Чего-то мы с тобой недоглядели, правда, солнце?..