Цитата из рассказа Владимира Захарова «Белый карнавал»:

...И побежал Серёга, вновь перестав быть человеком. Косой стал Серёга, плугом. С неоскорбляющей прямотой и уверенным тактом срывал многоцветие ладошами мозолистыми. Зайдётся в жадном вдохе упоения, падёт обмороком и явится ему панорамой сотворение мирское. Как светы и тьмы сходились глыбищами, брызжа во все стороны – водой и землёй, сусликами и комариками, прочей чепухой, человечками. А когда светы и тьмы вдосталь пободались, то перевернуло их столкновение – горизонталью мирской. И тьма осела книзу, а свет приподняло вверх. А между ними бульон, в котором можно телепаться и человечку, и козочке, и полевому цветочку, и самолётику. Только не смирилась тьма с униженным своим положением. И её можно было понять. Серёга понял. Тьма просочилась сквозь бульон, попутно его напитывая, и распростёрла бескрайние чёрные крыла над светом в долговечном космическом объятии. С тех пор так и обнимает, поддавливая.

Единственное, чего Конышев не увидел в обмороках своих, так это того самого… ну, кому теремов луковых понаставили, о ком бьют в колокола к заутрене, на кого гвозди переводили. А сильно ведь жаждовал. Так же сильно, как, бывало, на сетчатой детдомовской койке, в краткие мгновенья полусна – когда память человеческая удивительно вещественна и позволяет почти тактильно, вплоть до запахов, пережить давно минувшее – доискивался он отчего облика.

Во все глаза смотрел за светы и тьмы. Искал и под подушками океанов, и в подмышках обезьяньих, и в заусенцах гробовых. А очнувшись в обнимку с букетиком, до того нарванным, простодушно рассмеялся Серёга. Как бы он мог увидеть того самого, пытаясь увидеть того самого. Это ж как пытаться причесаться, карябая гребешком по зеркалу...