HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Михаил Ковсан

Обсудить

Повесть

 

Купить в журнале за ноябрь 2019 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за ноябрь 2019 года

 

На чтение потребуется 4 часа | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 2.11.2019
Оглавление


1. Часть 1
2. Часть 2

Часть 1


 

 

 

Милостивый государь!

 

Будучи хорошо знаком с Вашим изданием и полагая себя не только его читателем, но и поклонником, считаю необходимым препроводить именно Вам дневник и сонеты покойного литератора, мне, увы, ранее не известного, попавшие ко мне совершенно случайно, а также дневник его друга. Надеюсь, эти литературные опыты будут Вам не безынтересны.

Понимаю, название «Новая литература» накладывает определённые обязательства. Но что может быть новей хорошо забытого старого? Конечно, дневники на иной взгляд литературой и не являются. Я так не думаю и надеюсь, что Вы со мной согласитесь.

 

Примите мои уверения в совершенном почтении.

М. К.

 

…В чувственном мире каждой вещи, представляющей собой лишь мнимую сущность, чтобы быть красивой, а ещё прежде, чтобы существовать, необходимо, чтобы в ней отразился и запечатлелся образ той, истинной красоты, так что здесь каждая вещь и существует, и красотой обладает всегда лишь настолько, насколько участвует в красоте истинной сущности; чем больше та или иная вещь имеет в ней участие, тем более бывает совершенна, ибо посредством этого участия приобщается истинно прекрасному.

 

(Плотин. О сверхчувственной красоте).

 

Время не властно над красотой.

Красота над временем, увы, тоже не властна.

 

Восхитительный дух и плоть прекрасную познавая.

 

 

 

30.12.1932

Флейтист

 

На стене тень от флейты макабрический танец в такт пронзительно искрящимся звукам плясала, а флейтист искривлённой тени своей был напрочь лишён: видно, она ему изменила.

 

Бывают разные флейты. Флейтисты – тем более. Вспомнившим ноктюрн и водосточные трубы: право, не к месту. А вот знаменитые флейтисты обожавшего их живописца, одинокие и с танцовщицей, голоногие и потешную голоногость презревшие, с-женщиной-которая-с-птицей и с-девушкой-которая-с-бубном – гораздо ближе, намного теплей.

И день – очень тёплый, летний почти. И музыка – может, исполнение не совершенно, но – юно прекрасна. И всё – лишь слова. И он тоже их произносит. В ответ на мои? Вероятно. Не помню. Неважно.

Ждать всегда тяжело. Ждать флейтиста – особенно. Но повезло. От ожидания пронзительный вороний крик отвратил. Оказалось: призывный, братьев-сестёр созывавший на панихиду. Под окном на асфальте чернела ворона, а живые каркали и кружили. Всё ждал, когда рядом с ней хоть одна приземлится. Не дождался. Смерть – одинока. Панихида – общественна.

И звонка не дождался. Если бы прозвенел, то, опоздав, он бы вошёл, и – обязательно шёпотом, скорое учащённое дыхание предвещающим. Шёпотом – почему? Нет ответа. Но шёпотом непременно. У многих спрашивал: почему? Ни один не ответил.

Что мне в этом флейтисте? Чего жду от него? Восхищения? Нежности? Успокоения? Могу попробовать это понять, по полочкам чувства свои разложив. Но ему что нужно во мне? Он-то что ждёт? Боюсь даже пытаться понять. Спрашивать – бесполезно. Глупостью ошарашит, банальности наплетёт. Ему ещё долго до смерти. Может быть, разберётся.

Не позвонивший флейтист – судьба закапризничала, но я не дам над собой насмеяться – признаться, на настоящего флейтиста совсем не похож. Не толст, конечно, но плотен, широк в кости – не тонок, как быть флейтисту положено. Не по возрасту волосат, что для юного флейтиста девственно безволосого – разве что лёгкая пушистость, светящаяся на сквозняке – никак не возможно. И губы для настоящего флейтиста слишком тонки. Похож на повзрослевшего несуразного полкового флейтиста Мане, выросшего из чёрно-красной униформы испанской.

Юноша, на флейтиста слабо похожий, оказался тактичен, он не артачился: мелькнул – растворился в пейзаже, явившемся за спиной. А то было бы, как обычно: долгие разборки с одеждой, пока бы не осенило – нетерпение сильней желания медленно, с тщательным достоинством друг друга основательно познавать. К чему тогда флейта?

Славно, что не пришёл. Вместо него – без всякого звонка-ожидания – настоящий. От двери – к окну, от затенённости – к свету, на ходу хитон свой теряя, флейта – к губам, красным и чувственным, встарь так писали, сверкая, восходит. И – музыка из него, сквозь бледно-фиолетовое откровение флейты в слух проникает.

Окно жарко огромно распахнуто в беззвучный горный пейзаж. Глянул в окно – и вздрогнула флейта: таившийся молча в расселинах скал одинокий пастух зазвучал, маня, завораживая. А потом фон исчез, пейзаж в бесконечности растворился, и возникло то ли обнажённого флейтиста видение, то ли флейтист голый явился. Обоим, сняв рубашку, я свой позвоночник являю.

Пылинки в светлом птичьем свечении изысканно движутся, единясь и расходясь в менуэте. Моё желание он вдыхает и музыкой выдыхает. С чего началось? С полуулыбки? Полукивка? Так ли, сяк ли – с полушки.

Юного светлого флейтиста в солнечный день сотворив, могу для себя воспитать, подобно тому, как бывшие жёны мои – новых мужей без моих недостатков, им очень мешавших. Вместо горизонтальной надо приучить его к флейте древнейшей, умеющей созывать зверей и богов возбуждать, толк знающей в звуках простых, полынных и сладковатых, как травы, после горячего дня росой орошённые. Их мой флейтист красновато-припухло из меня извлечёт и, глаза подняв, улыбнётся.

На похоронах прекрасный флейтист в сопрановом регистре, как флейте положено, замечательно что-то сыграет. И жёны, заплаканные глаза платочками утирая, будут умиляться ускользающей музыке. Мёртвый сумею объединить их общей ненавистью ко мне непреходящей. На прощание расцелуются. И впрямь, не со мной же им целоваться.

А когда все разойдутся, и я останусь один, закат колокольно будет бесстрашно, отчаянно вызванивать мне бессмертие.

 

Вот, неожиданно рассказик маленький написался с персонажем иносказательным в эзоповых обстоятельствах. А Ваня рассказывал, что в детстве играть на флейте учился.

Придумать героя и, поверив в него, с желаниями его считаясь не слишком, как Байрон со своим Дон Жуаном, прожить, сколько назначено и, где начертано, утонуть.

 

 

31.12.1932

 

Получил счёт за проживание. Туда – сюда. Разве так важно, сколько за что? Главное – итого. Вот так на обложке, пожалуй, напишем. Чтобы потом, как водится, зачеркнуть и что-то другое вписать. Или – стереть.

Дневник без эпиграфов наводит на мысль, что он – случайное скопление пустяковых заметок. И хотя это так, внушительность эпиграфов повышает в глазах пишущего значимость пустяков. Потому, Плотина возблагодарив, и свою пару медных грошей не стеснительно водружаю.

Дневник – хронология, она в неупорядоченный мир привносит чуждый порядок, на гармонию не замахиваясь. Зачем привносит? Кому нужен порядок? Учителям – ученикам объяснять? Ученикам – учителей понимать?

У меня, боюсь, хронология несколько странная. То, что сейчас, однообразно, скучно, неинтересно. Взволнует что-либо завтра – бог весть. Потому – только вчера. Вчера случилось… Не событие – рассуждение, которое, конечно, тоже событие.

Скрасить одиночество? Одиночество невозможно украсить: оно красоту не приемлет.

С чего, однако, начать? Тем более, не первый дневник. И, дай бог, не последний. Разумеется, начать не с начала.

Кто знал бы, как Господь свет от тьмы отделял, если бы не опьянение Ноя, с чего Микеланджело и начал расписывать потолок Сикстинской капеллы?

Так что выпьем за Новый год и, конечно, за Ноя, сотворённого Микеланджело, которого Господь и мореплаватель славный на творение вдохновили.

Что будем пить? Разве для этих букв возможно иное?

 

Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.

 

Кончился про?клятый год. Над Христом Спасителем клубами дыма истаял. Беснующиеся вместе с храмом победу над Наполеоном взорвали и «Войну и мир», и много чего. Всю историю России безумные уничтожили, вознамерившись Вавилонскую башню построить, идолом вождя кровавого своего увенчав. Не построят. Месту быть пусту. Ничему там не бысть. Только пар над болотом: ни человека, ни мира. Проклятие.

 

Вот жанр, в котором никогда не практиковался. Жанр очень достойный. В эпитафии попробовать силы. Почему бы и нет? Может быть, весело и не богохульно, по крайней мере, не слишком!

 

Нигде и малый не оставив след,
Сошёл сюда незлой анахорет.

 

В этом городе отменно безопасно:
Все жители бесстрастны и безгласны.

 

Надеюсь, что достанет мне отныне
Терпения, чтобы смирить гордыню.

 

Всё здесь бок о бок, всё сплелось в клубок.
Чу! Как у классика: бобок, бобок, бобок.

 

Там – страшный, нечеловеческий голод. Каннибализм.

 

 

1.01.1933

 

Сегодня, даже не протрезвев, с числом не ошибёшься. Новый год. Новая дата. Новый дневник.

Старый был високосный. В такой год, как известно, даже живые, прости Господи, глупую дерзость, даже живые сраму не имут.

А дневник, новый ли, старый, зачем? В подражание Гонкурам, Стендалю, Толстым: Льву Николаевичу или Софье Андреевне, Николаю Последнему, Его Императорскому ничтожеству, скверному самодержцу российскому, светочу юродивых бешеных, тупому, упрямому, Россию, семью и себя самого ужасно глупо сгубившему, по бальмонтовскому беспощадному пророчьему слову, начавшему Ходынкой и кончившему на эшафоте в подвале?

Нет. Лучше в подражание гимназическому, дневнику школяра: дни недели и числа, предметы, что задано, балл и замечания, классный наставник и подпись родителей.

Некому подписывать, некому наставлять, некому учить, выставлять баллы некому тоже. Нечего учить, все предметы пройдены и забыты. Не задано ничего, и никто не смеет замечание сделать. Нет уроков пропущенных и нет опозданий. И нет кондуита, в котором: проступок воспитанника и взыскание, наложенное на преступившего.

Ни золотых медалей, ни медалей серебряных, ни аттестатов зрелости, хотя бы и половой.

И на ять не выучить ничего: больше нет этой буквы, нет, не было и не будет.

И не хочется вставать, не хочется просыпаться.

И думать не хочется. И не хочется вспоминать.

Не хочется ни читать, ни писать, ни ходить.

А хочется, чтобы «не» и «ни» куда-то исчезли, скрылись, запропастились.

Вот и желание появилось. Из-за тучи луч солнца пробился. Встанешь, а за окном не серый дождь бесконечный, а снег – ослепительно скоротечный. И степь с ковылём и обглоданными костями, снегом прикрытыми.

Единственное желание: чтобы никогда не растаял.

Веки набухли. Глаза заплывают. Всё равно снежной степи им не увидеть.

Что там, в перспективе? Нет её, нет. Никакие линии в единой точке не сходятся. Точки схода не существует. Перспектива отсутствует.

Но всё равно. Надо привести мысли в порядок. Без порядка нет красоты. А без красоты жизнь невыносимо бессмысленна, пустая и полая, как земля до сотворения света: и над беззвёздною бездною тьма.

Снег, снег. Как у Иннокентия Федоровича:

 

Эта резанность линий,

Этот грузный полёт,

Этот нищенски синий

И заплаканный лёд!

 

Самые страшные страсти кисти великой, как всё грандиозное – гармония страданий и ужасов – душу не рвут. В отличие от банальностей не слишком искусных. Хотя бы таких: «Не для меня придёт весна, Не для меня Буг разойдётся, И сердце радостно забьётся В восторге чувств не для меня!» Кем и как не перепето, кем и как не перекорёжено. Сам Фёдор Иванович с удовольствием, как всё делывал, бывало, певал.

Нет, остановлюсь. Чтоб описать пьяного, надо быть трезвым. Чем пьянее герой, тем трезвее писатель. К чему это? К бессонной ночи, вестимо.

 

Невнятна боль мне и неведом страх,
И к радостям бесчувствен, как монах.

 

 

1.01.1933, полдень, солнце прекрасно прямо в зените

 

По ночам в доме пронзительно тихо. Слышно, как соседская кошка – серая, разумеется, какие ночью ещё? – с мышкой играет. Точно так, как время со мной. То в Италию забросит, то сюда – кладбищенской стеной любоваться.

Время берёт своё и назад не возвращает.

Время от времени по ночам за стеной стук раздаётся. Видимо, сторож ночной, обходя свою нестерпимую территорию, бьёт в колотушку, об охранной грамоте напоминая тем, кто унёс с собой хоть большую, хоть малую тайну. Иногда, когда в небе ни облачка, звезды, в буквы сложившись, нечто необычайное предвещают. Только что это за буквы, никто не знает, не ведает.

Хорошо уж и то, что туда не швыряет, где под корой грязного льда, корчась, бьётся в падучей страна. А кошка, зелёным глазом косясь саркастично, то мышку отпустит, то снова придушит, и так долго, пока не надоест, пока окончательно не задушит. Есть не станет: сыта.

Пригласить, что ли, их, кошку-с-мышкой, на чай? Бланманже угостить?

На стенах жилища – пейзажи, чудом спасённые: летние многоцветные – итальянские, скудноцветные зимние – русские.

Экое жильё мне досталось, однако. С видом на кладбище. Не на центральную аллею, не на парадную часть, где песочек, цветы, где красота и величие склепов: бронзово вдовы горько слезы роняют, мраморно голые ангелочки печально крылья сложили, где под каменными сводами смерть не сиро обыденна, но величественна и прекрасна. С видом на задворки жилище: могилы почти не заметны, века бог знает какого. Хорошо еще, что покойники тихи и воспитаны. Не шляются по ночам, в гости не просятся, не то, что петербургские, особенно с Волковского, с мостков Литераторских.

Не оплаканные, они стонут по ночам настырно, сон непокорный тревожа. С этим уж ничего не поделать. Так это везде, и было всегда. Йориковых черепов и гробокопателей и нынче немало. Приходят и принцы, однако совершенно не датские.

Каменная стена не новая, уже вросшая в землю. Она двор, в котором живые дети играют и сушат белье, которое носят живые, от каменных мертвых плит и надгробий не слишком щепетильно и тщательно отделяет. Впрочем, вопрос, отделяет кого от кого, кто кого чем соблазняет, кто кого к чему подстрекает. Вороны, голуби, воробьи там клюют совсем не брезгливо, с трудом вчитываясь в полустертые имена, фамилии, даты и эпитафии.

Рассыпать крошки на подоконнике, чтобы там не клевали? Пустое. Склюют здесь, туда полетят. Соседи через дырку в стене туда проникают – косить траву для домашнего кролика. Интересно, как они его называют? Может быть, существуют особые кроличьи имена, подобные собачьим-кошачьим.

А перед стеной на дереве прибита скворечня. Воронам, голубям, воробьям она ни к чему. Более знатным птицам назначена. Но пуста скворечня, никто не зарится на нее, как многое в жизни, и она бесполезна. Разве что тень косую отбрасывает, когда солнце заходит, на стену между живыми и мертвыми пограничную. Славно, чтобы в скворечне птичка какая-нибудь поселилась.

Интересно, если кто в доме этом умрет, его, покойного, тащат к центральному входу или через пролом в стене перетаскивают? В самом деле, не перебрасывать ведь через стену. Спросить бы у старожилов. Неловко. Больно скользкая тема.

Что-то сегодня слишком я расписался. К чему бы? Хорошо б не к покойнику в доме.

И хорошо бы не быть на кладбище похороненным. Летним днем исчезнуть на берегу пустынном, песчаном – ни плоти неживой, ни могилы. Никому хлопот никаких. Только приятное: не чокаясь, помянуть.

Вот так, рядом с кладбищем, смерти чуждаясь, в ее постоянном присутствии, как все смертные, остро нуждаясь, и проживаю, в туманы не редкие здесь жизнь от смерти отличая с трудом.

 

Обнажённые отношения. Хорошее название. Может быть, голые? Нет, грубовато. Отличие, как между изразцом и кафельной плиткой.

 

В последние дни теперь уже прошлого года в Финляндии прошел референдум об отмене сухого закона. Большинство, разумеется, за отмену. А действовал немного-немало с 19-го. Что ж, всё это время бедные финны не пили? Чухонцы? Не пили? Смеемся.

 

Лежать здесь скучно, тесно и нелепо,
Лучше, однако, чем быть кучкой пепла.

 

 

1.01.1933, вечер, солнце, восхищая, гордо заходит

 

Вспоминаю, как кубиками домов город тащится в гору, узкая дорога тянется между скал, в точку сходясь в вышине, оставляя тонкую полосу света, но мало его, недостаточно, хочется подняться – скалы раздвинуть, чтобы свет хлынул, самые темные закоулки высвечивая.

Река моей жизни текла, может, не горно, но отмелей не оставляя, порою чуждые берега подмывая. Всё тянет по улицам побродить, поискать прежних героев своих, будущих встретить.

С возрастающим страхом, ужасом даже я замечал, как тетрадь, в которой велся предыдущий дневник, близилась к завершению. Будто нельзя в такой же точно продолжить. В отличие от других, себя ни в чем убедить невозможно. Не заметил, как писать стал убористо. Так никогда не писал. Может, думал, ввести по тамошней моде аббревиатуры и всяческие умонепостижные сокращения?

Кладбище за окном – невечность, забвение зыбкое – набито могилами до отказа в захоронении: мест нет, Мальтус был прав, территории упокоения вечного до безобразия переполнены. В центре кладбища – узкобедрая башня, стальным фаллосом в небо летящим увенчанная. Громоотвод? От гнева Божьего защищать покойных, усопших, долго жить приказавших. Как еще у незабвенного Безенчука? Его авторы живы?

Был бы художником, написал бы автопортрет – в разбитом зеркале осколки разные: жизни юной, взрослой, предсмертной. Всё на фоне иллюзии бессмертия, величественной и прекрасной. Пусть будет такое.

 

Белопенное море,

одиноко парус белеет,

белый берег скалистый,

за ним белоснежно равнина,

над ней – белоголовые горы.

Из белопенного моря – женщина белотело,

в руках беловолосого юноши белый парус трепещет,

над берегом бело-скалистым белокуро носятся чайки,

по белоснежной равнине белесо скачут белогривые кони,

над белоголовыми – улицы отчужденно белградно, белобородо.

 

Черным-черно, светлым-светло, заря алела… Может, кто-нибудь этот ритм, дрожаще бессмертие ворожащий, подхватит, Господи, ему помоги!

 

Люблю, ибо абсурдно любить.

Самая замечательная любовь, как известно, случается после ссоры, громкой, скандально отчаянной. Довести до кипения – и моментально начать, чтобы с паром не вышло, а утром пахло ночным беспощадным разором.

 

Срок чтить почитаемых, и презренных срок презирать.

 

 

В ночь беззвёздную и безлунную с 1.01 на 2.01.1933

 

Одной жизнью насытиться невозможно. Одного времени и пространства никак не достаточно. Как есть однолюбы, которых одно-тело-с-душою-одной насыщает сполна, так есть и те, кому одна жизнь для насыщения впору. Но однолюбов, особенно среди мужчин, не так уж и много. Большинству, мне в том числе, одной жизнью никак не насытиться. Только молчат об этом: что о несбыточном говорить. Есть и такие, их, правда, всё меньше, которые насыщенность жизнью вечнозеленой вечностью подменяют. Но это их дело. Их иллюзии не по мне.

Мало одной? Проживи столько, сколько желаешь. Голод – не тетка. К черту тетку! Зачем голодать? Иди на рынок – и укради. Нырни в сон, словно за жемчугом. Вынырни с добытым сюжетом и, как плотью кости сухие, облачив в детали, живи. Надень камлотовый камзол, остроносые высококаблучные башмаки с серебряной пряжкой обуй, шпагу-кинжал не забудь, бородку-усы обиходь и под звуки лютни мадригально усердствуй.

Экий сбрендивший берендей!

Впрочем, к прошедшим эпохам относиться следует осмотрительно. Не все они рафаэльно умильны. Пуританские времена, или войны пунические, или еще какая напасть.

 

Этот парень, мальчишечка, пацаненок, с которым и был пару часов, ну, месяц, это ведь всё едино, с того времени на помощь приходит, когда скверней быть не может, от края тебя возвращая. Не ведая, обратился в спасителя. Когда встать невмоготу, невыносимо подняться, является, руку тебе подавая.

 

Печальное известие: умер барон фон Глёден, великий фотограф, живший со своими эфебами вдали от мира в затворничестве на Сицилии. Бежав от мира, в ответ паломничество получил, кто только не наезжал. И король британский и кайзер немецкий, и Анатоль Франс и Оскар Уайльд. Говорят, король Эдуард его фотографии вывез в Англию в дипломатическом багаже. Экое королевское лицемерие! Ничего замечательнее в этом роде искусства, чем античные фотографии барона, придумать никак невозможно. Помнится, в бытность в Италии, когда Иван в моей жизни случился, с двоюродным братом барона очередной скандал разразился. Того, тоже фотографа, изводили, в тюрьму даже сажали, а барона, напротив, любили и привечали. Хотел тогда на Сицилию съездить, барона навестить в Таормине, на греческий театр его поглядеть, на актеров, моделей, вкус у барона был истинно греческим, и если б не Ванино бегство, мы бы поехали. Ну, а после охота пропала.

 

Ваня тогдашний, не нынешний, незнамо какой, думаю, что нездешний. Тогдашний: возраст безудержно алчного пожирания, жадного, жестокого выгрызания жизни живой из обыденности бестолковой. Чтоб его понимать, надо было быть хоть в какой-то степени им.

 

Экая жуткая крестословица! Не разгадать! Ничто ни с чем не стыкуется. Всё со всем отрицается! Слова, одно другого пугаясь, в стороны разбегаются. Ау! Догонишь, шлепнешь по спине, по плечу – хлоп на землю, кровь из носу – хлюп. Добегались, доигрались.

 

Услышал стишок про Троцкого и Сталина. Говорят, сочинил некто Радек, один из тех еще хохотунов-негодяев. Две первые строчки не помню, они и не важны, для рифмы кривенько присобачены: Лучше быть хвостом у Льва, чем жопою у Сталина. Кстати, вывезли Троцкого в Турцию из Одессы на судне «Ильич», бывшем «Николае II».

Страна бессмысленных перемен и гибельных начинаний.

Впрочем, нынешние чернильные кляксы лучше прежних кровавых.

Поэпитафствуем на ночь глядя слегка.

 

Кто здесь живал, лишь тот меня поймёт,
Который год, а сон меня неймет.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в ноябре 2019 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за ноябрь 2019 года в полном объёме за 197 руб.:
Банковская карта: Яндекс.деньги: Другие способы:
Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке:
«Вернуться на сайт магазина»
После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru
Вы получите доступ к каждому произведению ноября 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.

 


Оглавление


1. Часть 1
2. Часть 2
517 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 29.03.2024, 12:14 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!