Где кончается честность моя, я слеп и хочу быть слепым. Но где я хочу знать, хочу я также быть честным, а именно суровым, метким, едким, жестким и неумолимым.
Ф. Ницше. «Так говорил Заратустра», часть четвертая, «Пиявка»
И неужто я останусь единственным и последним на этом свете, ожидающим, когда из червя разовьется новое человечество, для которого писание мое станет поучением и предупреждением, что когда-то, не важно когда, явятся и по них новые черные легионы, и для будущего (…) повторится все, что я видел и вспоминаю?
С. Яневский. «Легионы святого Адофониса»
1
Вы, холодные умом, в чьих аргументах ни сучка, ни задоринки, до соломоновых решений охочие – нет в вас силы моей, и не верил я вам никогда, ибо вам ни к чему самый спора предмет – он для вас лишь снаряд гимнастический для ума упражнений, но что голодному рассуждения сытых? и не убеждают они. Да и трудно быть холодным с душой обожженной – пусть уложат вас на раскаленные угли и попросят описать ощущенья свои: что передаст их точнее надсадного крика?
А теперь вон еще что – не люблю я крикунов истеричных, тех, что голос срывают и брызжут слюной, не люблю я горячих голов: нет в них разумного хлада, и хоть спокойно рассуждать в ином положении все равно как улыбаться под пыткой, но я буду улыбаться, я буду спокойно рассуждать, лишь одно мне важнее всего: это теплым не быть, из тех, что изрыгнуты будут, ибо не холодны они, и не горячи, из тех, что мечтают все религии сдружить и из них сварить себе вкусную кашу – это те, что толкутся в передней у Данте. Теплоты – не ищите.
2
Вначале был авторитет. Некий житель пустыни пишет (прошу прощения, диктует: обучиться письму и чтению за пятьдесят с лишним лет жизни не удосужился он), как надо и не надо жить. В этом вся психология ислама. Не надобно обоснований логических, не нужно культурного опыта поколений предшествующих – нужен авторитет. Да, все религии держатся на авторитете священных писаний, но не конкретной личности, а свода книг. Библия – труд многих поколений, десятков авторов, в ней сконцентрирован жизненный и философский опыт еврейского – и отчасти греческого – народа. Киты, на коих держалось мировоззрение советское: не Ленин единый, не Маркс и Энгельс одни, не токмо лишь Дарвин и Фейербах, но и Гегель, и раннее христианство, и просветительство французское XVIII века – подобно собору готическому, строятся философские системы и теологические концепции, поэтапно, соборным (едва не вселенским) разумом, каноном выступает не личность, а сонм личностей, с вариациями, отклонениями, нет линии трамвайной, с коей сходить не положено, есть общий импульс, заряд. Мыслить можно по-разному, не должно быть лишь принципиальных различий. Идеи, переживаемые, выстраданные многими поколениями, выдвигаемые мыслителями разных времен и народов – они исторически обусловлены, закономерны, и тут надобно быть узколобым фанатиком, шестнадцатилетним нигилистом, дабы отрицать их без остатка, всецело.
Что ж, мы нащупали слабое место ислама? Но оно же и самое сильное, в нем весь секрет его притягательной силы для многомиллионных масс – именно люди, предрасположенные складом ума своего к оголтелому фанатизму, подростки-дурачки и т. д., словом, чернь всякого рода – не нуждается ни даже в самой видимости логики, ни в традициях культурных – ей надобен авторитет. Приглядитесь к молодежной шпане, к детям дошкольного возраста, к «братствам» уголовщины в тюрьмах: кодекс правил исходит от единой личности – «пахана», «крутого», вожака, и обосновывается аргументом единым: так сказал он. Чем ниже, топорней интеллект субъекта, тем слабее влияние на него комплекса идей, какого-либо стиля мышления, и тем сильнее воздействие конкретной физической личности. Последняя, как правило, также не страдает интеллекта избытком. Почему? Человек, не отягощенный чужим опытом, знанием, особо уверен в своей правоте, альтернативы его не смущают (он их не ведает), и особая энергетика, напористость питают речи его – он не говорит, он вещает, глаголит – и млеет осел-обыватель.
3
Говорят мусульмане – ислам: последняя религия, пророк наш: последний пророк. Христианство проросло из иудаизма, ислам продолжил христианство, стало быть, ислам есть завершающий этап в развитии человеческого духа.
Они правы, и в этом ужас ислама – наихудшие черты людской натуры, все то подспудное, тяжелое, страшное, что дремало в нас, варварах, подточивших империю Римскую, в полной мере явило свой лик в исламе, в своем роде дойдя до совершенства – но от иного совершенства хочется кричать.
4
Глупеют чаще, чем наоборот, развращение происходит быстрее, чем возвышение души, спускаться по лестнице – самый примитивный пример – легче, нежели подниматься: все это прописные истины, но никто их к себе не относит. Между тем именно вследствие этого ислам явился конечной остановкой не в прогрессе, а в регрессе людского сознания. Ницше писал, что дух стал верблюдом, потом львом и, наконец, дитятей. Путь ослепительный, но для немногих: дабы пройти его, надобно быть Ницше. Мы пошли другим путем. Не в три, а в четыре этапа.
Леопард, пожирающий на дереве лань и остервенело отбивающий своих детенышей от полчища гиен, не имеет никаких обязательств, и ему ничего не обещано. Обещания: они успокаивают, расслабляют волю, но нет у хищника гарантий, его никто не пожалеет, и подстегивает это его, и в полной мере проявляет зверь свои силы. Ему никто ничего не дает, и потому ему никто не смеет приказывать. Таков человек античности. Боги для него – как природные силы для зверя: они слепы и безжалостны, но зато не предписывают, что хорошо и что плохо, он волен в выборе своем. Давайте заменим слово «поэт» на слово «свобода» у Гарсии Лорки: «Самая печальная радость: быть свободным. Все остальное не в счет. Даже смерть». Печальные радости – они суть самые высокие, и у древних был к ним вкус.
Ветхозаветный человек – он раб господа своего, но он еще хищник, не укрощенный, а укрощаемый. Бог заключает договор с человеком – и это великая сцена. Верно подметил Розанов, что ветхозаветный бог обращается с народом своим как мать с гениальным ребенком, как наездник со строптивым конем – им претит мысль сделать «покорными и тихими» чад своих. Итак, леопард на цепи: рвущийся, доставляющий укротителю хлопоты.
Человек средневековый – зверь укрощенный. Личность становится гайкою, винтиком, кирпичиком, впечатанным в строящееся здание, имя которому: человечество. Человек становится стандартным, его изготавливают по штампу. Как Платон Каратаев, как герои романа «Мы» Замятина, человек разучился говорить «я», он говорит «мы». «Божьей тварью» назвал себя человек. Тварь он и есть.
Но разительно отличие христианства от ислама: в первом случае необходимость подчинения смягчается и облагораживается всеми средствами, во втором – предстает нам весомо и грубо. По евангелиям, Христос спустился на землю в людском обличии и был замучен без вины, безнаказанно, всемогущий владыка вызывает у нас… жалость, многим уготовит он адскую жизнь на страшном суде, но прежде того мы сами уготовили ему ад на земле, многих унизит, но прежде мы – унизили его, беспрестанно подчеркивается его к нам любовь; он правит, но он же болеет за нас, и будто боится обидеть нас силой своей. А необозримое количество направлений и сект (одних протестантских церквей около четырехсот): как бурны расхождения и споры, и это прекрасно – нет унификации, есть варианты, к Иисусу разными путями приходят, его понимают по-разному, в соответствии со своим душевным складом, разум в рамки поставлен, но океаны вариантов в этих рамках. В исламе принижение человека бескрайне, оно есть средство, и оно же самоцель, мусульмане говорят: «будь я жертвой Аллаха!» не за мучения его, как Христа, не за грехов людских искупление, не за любовь к нам неизмеримую, а просто в виде правила, о причинах не думают, думать – не в чести у мусульман. Вот он, четвертый, наиплачевнейший этап развития духа: покорность как самоцель, стадное чувство в чистом виде его. Правы мусульмане, говоря, что нет пути за исламом. На этом пути – действительно нет.
Современные философские школы, новые течения в литературе и искусстве за последние лет триста, все самобытное, свежее в истории человеческой мысли, фаустовское дерзание духа и донкихотское рыцарство – все это вышло из христианского мира, да: на костры посылаясь, но из христианского мира. Разговоры о застенках инквизиции, о преследовании еретиков в Европе – это аргумент в пользу христианства, и против ислама: было кого посылать на костры, было за кем охотиться, ведь разум работал, ведь мысль бурлила, но помилуйте – за кем было на Востоке охотиться, коли ересей и ответвлений: в мере ничтожной, ересиарху: смелость ума и души потребна, но нет – покорно блея, плетется стадо за пастухом, и ни к чему вольнодумцев травить – их попросту нет.
Кстати, как переводится с арабского слово «ислам»? Ах да – покорность…
5
Люди, во всяком случае все верующие люди, относятся к главе государства так же, как к богу. Бог правит вселенной, президент временно его на земле замещает, и народ инстинктивно ждет от него стиля поведения и управления, соответствующего тому, как, по представлениям нашим, ведет себя бог. Доказательства налицо. Где зародились демократические режимы, как не в Европе; где они существуют сейчас, окромя христианского мира, где, я спрашиваю, испокон веков являлись тирании наиболее живучие, наиболее успешно население обращающие в отару баранов, где, наконец, можно встретить столь позорный, тошнотворно-обильный поток славословий, изливающийся на власть имущих, как не в исламском регионе – в арабских странах Ближнего Востока и северной Африки, в Иране и Средней Азии? Нигде более Чингис-хан и Тамерлан не пользуются уважением столь прочным, как в странах Востока, хотя первый из них и мусульманином не был – это не главное, главное – они умели давить. Чего ждать от ислама, если в Азербайджане, традиционно наиболее светской стране мусульманского мира, где всегда сильны были просоветские настроения и где пытаются угождать Западу, уровень демократии, плюрализма, свободы печати (разумею не законодательство, а реальную жизнь) соответствуют Англии и Франции XIX в.? Все демократические институты мусульманского мира зародились под влиянием Запада – впрочем, нет, не влиянием – под страхом Америки и Европы, и все они, институты эти – листочек фиговый на волосатом теле мусульманина.
Отсюда происходит и презрение мусульман к «добрым» руководителям, отказывающимся от силовых методов, или, тем паче, не имеющим к ним доступа. Это одинаково относится к вышестоящим всех рангов – от президента до школьного учителя. Демократия невозможна на Востоке не потому только, что власть имущие ее тормозят (оно подчас и в Европе бывает), но потому, что и само население ее презирает, добрый руководитель – слабый руководитель, должно скинуть его, осмеять.
Христос нас любил и за нас принял смертные муки – гласит христианство, как же нам не любить его? Несущественно, что в западных странах немало атеистов и скептиков – принципы христианства настолько въелись многим в кровь, что и неверующие зачастую этой логики придерживаются, только без веры в чудеса. Почему в России так принято в широких слоях населения уповать на власти и ждать сложа руки, чтобы она, власть, помогла – потому как в народной религиозной традиции Христос поможет именно бедным, простит грехи и в царство введет – за то, что страдали. В такой позиции есть плюс – народ умеет требовать. Но нет зрелища более жалкого, чем мусульманин. У мусульман правитель может сделать нечто благое только в виде одолжения – и надлежит в благодарностях рассыпаться. Когда чиновник, вовсю ворующий и о котором знают, что ворует, мостит дорогу, люди говорят с благодарностью: «Молодец. Ведь мог и не сделать». Я сам слышал подобные фразы. Так мусульманину надлежит относиться к Аллаху. Так он и к мэру относится. Ислам и демократия – «две вещи несовместные».
И ведь казалось бы – Мухаммад, заявив, что он последний пророк, пресек возможность слепого преклонения перед последующими диктаторами. Однако происходит обратное – пророка нет уже в живых, но привычка иметь перед глазами абсолютный авторитет побуждает нас рьяно поклоняться новым тиранам. Мухаммад не приструнил последних, напротив – подстегнул. Туркмен-баши, автор нового «священного писания» для туркменов – «Рухнама», собирающийся вывести на стенах новой мечети собственные изречения (что попахивает уже кощунством), если вдуматься, действует вполне в духе ислама – народ разучился жить без бараньего послушания и за смертью вожака требует нового, и уже все равно ему, кто встанет во главе стада.
Как переводится слово «ислам»? Покорность…