Сон

 

 

 

 

 

Мы целуемся под дождём. Ты прикрываешь глаза и тянешься влажными губами к моим губам. Всё замирает. Капли опускаются плавно. Над ними не властвует тяготение земли. Невесомые, они падают на наши головы, на землю, на листья, замедленно, словно прозрачный искрящийся пух. Но это здесь, внизу, под деревьями. А там, в вышине, возле верхушек многовековых секвой, будто бы упирающихся в самый небосвод, мокрые, переливающиеся на солнце снаряды бомбят ветки в полную силу. Слышен вальсирующий накрап задорного дождя. По стволам текут вниз струйки чистой воды. С веток срываются капли-близнецы и останавливаются, как и все другие, над нами. Они не прерывают наш поцелуй. Сверкая изнутри, они водят вокруг нас протяженный, торжественный хоровод. Секвойи прекращают стоять неподвижно: теперь они раскачиваются, убыстряя ход. Гигантские древесные маятники. Их длинные толстые ветки двигаются в такт с их телами. Поднимается теплый сильный ветер. Он отрывает нас, целующихся, от земли. Мы летим куда-то вдаль. Нам кажется, что мы парим на месте, но на самом деле движемся с космической скоростью, не успевая различать проносящиеся мимо нас объекты. Чётко я вижу лишь твоё лицо, украшенное спокойной, но в тот же момент томительной улыбкой, и изумрудно-фиолетовое безбрежное небо, без облачков, без границ.

Я провожу внутренней стороной ладони по твоей шее. Щекой ты сладко прижимаешься к моей руке. От твоих волос пахнет свежими абрикосами. Я отражаюсь в блеске их чёрных трепещущих волн. Они обволакивают мои пальцы бархатной нежностью. Наши груди соприкасаются, и мы слышим, как бьётся сердце другого. Они звучат по-разному. Твоё – короткими, мгновенными, острыми ударами-вспышками. Моё – редко, громко, глубоко, с тяжестью и задумчивыми паузами. Но если послушать со стороны, отойдя немного назад, чтобы уши уловили симфонию, а не два играющих разрозненно инструмента, то не составит труда заметить, как глубокие провалы моего полусердца заполняются частыми стуками твоего сердечка и образуют вместе единое сердце, бьющееся в правильном и страстном ритме. Мы соприкасаемся кончиками пальцев. По ним пробегает ток. Он виден. Мерцающие ленточки холодной лазури.

Мы приземляемся. Перед нами хрустальное озеро. Из него вырываются четыре реки. Первая течёт на юг. Там открывается мир горячих песков. Останавливаясь и пристально рассматривая блуждания песчинок по дюнам, мы громко смеёмся, а в ответ раздаётся шёпот барханов. Мы гладим длиннохвостых тушканчиков и беседуем с осторожными скорпионами. Ложимся на песок и, согреваемые ласковыми лучами солнца, засыпаем. И сон переносит нас на берега другой реки, устремляющей свои воды на запад. Мы бродим по полям, срывая с кустов початки кукурузы и помидоры, а с деревьев – яблоки и апельсины. С разбега ныряем в объёмный и пушистый стог свежескошенного сена. Наблюдаем, укутавшись в солому и морщась от её приятных покалываний, за размеренными передвижениями гигантских слонов, стремительным бегом стройных гепардов и ленивой величественностью вечно стоящих на одном и том же месте коров. На крыльях беззаботной лёгкости мы улетаем на дорогу, идущую вдоль третьей реки. Она держит путь на север. Там простота. Благородная поэзия любви, нежности и добра. Суровые медведи катают нас на спине, а буйволы поют о том, как прекрасно жить и не ведать боли и одиночества. Рыси лоснятся к нам в надежде, что мы почешем им за ушками, погладим за щёчками и приведём в порядок шерсть, встававшую дыбом после их безрассудных игр. Мы не отказываем. Гуляя по берегам четвёртой реки, текущей на восток, мы прищуриваемся: так ярко бьёт в глаза блеск золотых полей и долин. Каждый раз нужно долго привыкать к этому свету. Нас зачаровывает возвышенная красота этих бескрайних лугов, на которых, пощипывая золотую траву, пасутся сотни, тысячи и сотни тысяч золотых ланей, чьи рога при соприкосновении друг с другом исторгают из себя дождь золотых искр.

 

 

*   *   *

 

Я легко научился определять, что это сон. Такой реальный, такой ясный, такой понятный и умиляющий, но всё-таки сон. Он снится мне постоянно. Я не помню, когда видел во сне что-то иное. Да я и не хочу видеть иное. Мне бесконечно дорога каждая секунда, проведённая в этом блаженном, чудесном сне, видимо ниспосланном моим ангелом-хранителем, если он, разумеется, существует. Я настолько привык к этому сну, настолько просто мне стало в нём разбираться (проще, чем в перипетиях обычной жизни), что, сидя на жарких песках и любуясь грацией твоего обнажённого тела, я думаю, размышляю, строю планы. Во сне я веду нормальную жизнь. Ту жизнь, которую я хочу вести в реальном мире – и не могу. Всё чаще я замечаю, как мной овладевает сильнейшее желание не просыпаться.

Что я увижу, когда открою глаза и покину восхитительный мир благословенной дрёмы? Серость стен комнаты, ставшей мне крепостью от мира, в котором я уже давно не вижу ничего прекрасного? Монитор компьютера, засасывающий блеском лживых и пустых развлечений? Полки с сотнями книг, опротивевших, утомляющих, на которых не хватает усидчивости и внимания? Бессмысленность каждого дня, сопровождающегося тоскливой рутиной, губящей любые надежды и благородные помыслы, реже и реже рождающиеся у меня в душе? Белёсое небо с грузными облаками? Коричневую воду из-под крана? Ещё одну собаку с отрубленной лапой?

Но хуже всего, что я не увижу тебя. Ты будешь рядом и далеко. Я никогда не подойду к тебе, пусть тебе и известно, как ты мне нужна. Я буду томиться, но это освободит тебя от мучений. Наш поцелуй будет возможен лишь в моём сне. Там позволено всё то, что карается в жизни. Карается одиночеством и безнадёжными страданиями. В нём разрешено лежать друг напротив друга и часами, днями, не отрываясь и не произнося ни звука, смотреть в глаза, растворяться в их чарующей беспредельности. В нём разрешено наслаждаться днём сегодняшним, не страшась того, что будет завтра, послезавтра, как долго мы пробудем вместе, потому что в моём сне не будет конца. В нём разрешено любить и запрещено искать отношений: без любви, без влюбленности, без самоотречения сна не будет; он закончится, как фильм без героев и режиссёра, сюжета и декораций. В нём нет споров и ссор, нет ревности и недосказанности. В нем есть мы – ты и я – и больше ничего. А больше ничего и не нужно.

 

 

*   *   *

 

– Родственники подписали согласие? – спросил молодой человек в белом халате.

– Да, вот все бумаги, – ответил второй человек в таком же белом халате и передал папку с документами. – Сейчас приступим?

– Не вижу смысла затягивать. Если бы они хотели подождать, не подписывали бы. Да и ему пора уйти. Сколько уже он на этом аппарате? Дай ему свободу. В этот мир он уже не вернётся, как ни крути. Может – к счастью. Выключай…