Уловки бравого авантюриста Тиаравируса

 

Купить в журнале за апрель 2021 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 1 час 20 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Дети-крошки, резвитесь на воле,

раскидайте свой смех по ветру!

 

Ф. Г. Лорка

 

 

Меня зовут Тиаравирус, и я – алкоголик.

И как им удалось вытянуть из меня, что я – алкоголик?

Вы не представляете, как унизительно ловить на себе эти подбадривающие взгляды. Они стараются изобразить сочувствие, кивают, складывают бровки домиком, но я вижу, как блестят их довольные глаза. Да, они радуются – морщинками в уголках глаз и сверканием зрачков. Вам такое, наверное, не разглядеть, но я же вирус: для меня глаз человеческий – целый океан, а всякая эмоция – километровая волна на его поверхности. Поверьте, я не ошибаюсь. Они радовались. Каждый из них. Надеялись, что мне хуже, что я пал ниже, а значит, у них не всё так плохо и можно надеяться дальше.

Или же ошибаюсь?

Может, говорю так из-за обиды? Демонизирую?

Возможно.

Ну а вы бы не стали?

Чёрт. Как же им удалось вытянуть из меня, что я – алкоголик? Ведь я не алкоголик.

Знаю, что все алкоголики говорят, что они не алкоголики... Ладно, почти все. Но я-то точно не алкоголик.

Конечно, в последние месяцы я выпиваю чаще и больше обычного, но у всех же так! Времена сложные, перспективы туманные, паника, неопределённость – можно ли справиться без алкоголя? Нет. И что мне делать, если я работаю с людьми? Они – пьют, а мне что? В скафандре работать, чтобы даже паров не унюхать?

Да, выпиваю немного. Немножечко. Самую малость. Полвакуолинки. И что? Это причина добропорядочного вируса записывать в алкоголики? До чего же унизительно! И несправедливо!

Я не алкоголик. Честно. Не алкоголик.

Всегда так. Ты ни при чём, а все азотистые основания спускают на тебя. Без каких-либо оснований. Секунду. Что я сказал? Да, у меня сегодня неудачный день.

Я к чему. Через два дома от меня живёт вирус гепатита А. Работает в мэрии. Деньги гребёт пептидами, ничего не делает, в рабочее время бухает за пятерых – и никто слова ему не скажет. Я за пятерых работаю – в тяжелейших, кстати, условиях, вынужденно употребляю алкоголь, куда меньше этого ашника, и сразу алкоголик. Нормально, да?

Ну а восемь лет назад? Сижу, тружусь, никого не трогаю. Вдруг ко мне в офис вламываются люди в масках, с автоматами, с какими-то бумагами на обыск и арест, берут меня в закрытую чашечку Петри и увозят в неизвестном направлении, говоря, что я кого-то изнасиловал. О чём только я их не спрашивал, пока они меня везли: и зачем им автоматы при борьбе с вирусом, и кого или чем я мог изнасиловать, и почему их чашечка Петри такая грязная, но они морды кирпичом и молчат. Привезли, посадили за решётку, буркнули, что у меня есть право на телефонный звонок. Я им отвечаю: какой телефонный звонок, если я свой телефон взять не успел, а человеческий для меня, скажем так, крупноват? Они мне сквозь зубы: личным пользоваться не положено, лишь казённый. Разумеется, никому я не позвонил. Через два-три часа явился следователь, заявил, что его супруга какой день твердит, что вирус её... эм... не знаю, какое слово тут подобрать. Поймите, я не ханжа, поматериться всласть не прочь, но мы с вами видимся первый раз... чужие люди... не знаю, как вы отнесётесь к ругани. Ну я думаю, вы понимаете, что она ему наговорила и что он себе навоображал. А как обычно бывает? Никто же не станет разбираться, виноват ты или просто мимо проплывал в чьей-то мокроте. Вирус? Вирус. И всё. На тебе – все смертные грехи. Вечная Каинова печать.

Эти негры в Америке жалуются и жалуются, что их притесняют, дискриминируют, не уважают... Примерить бы им на денёк мою шкуру – шкуру обычного вируса. Вот тогда бы они узнали, что такое притеснения, дискриминация и бесправие!

Извините, пожалуйста. У меня вроде как не должно быть нервов, но я всё равно на взводе. Фух. Можно капельку воды?

Словом, я тому следователю шесть часов на жгутиках объяснял, что я к его жене ни разу не притрагивался, что там очевиднейшая работа вируса гриппа, что мне некогда там сидеть, ибо производство стоит, а он скалится и шепчет: ты у меня, сволочь, сядешь, на пятнадцать лет сядешь... Непрошибаемый был человек. То ли любил сильно, то ли – дурак. Да и в чём разница?

Бросил я все попытки его вразумить, замолчал, и меня вернули в камеру. К счастью, в камере стоял, вероятно, неделями не мытый унитаз. В нем трудилась артель кишечных палочек. Милые девчушки. И симпатичные, и с хорошим образованием. Они меня покормили. За ужином мы шутили, обсуждали, не пора ли отказаться от копенгагенской интерпретации квантовой механики, которая ничего не интерпретирует, и спорили, так ли хорош «Кофе и сигареты»? Можете сколько угодно утверждать обратное, но, по-моему, тогда Джармуш, которого я всем бессердечием обожаю, снял редчайшую муть. Вам меня не переубедить. Впрочем, дело вкуса, однако вот что я вам скажу: нет жены лучше, чем кишечная палочка. (Вы только моей жене не рассказывайте, что я так думаю, хорошо?) Какую не возьми – умница, красавица, в постели кудесница, на кухне кулинарница... а можно так сказать – кулинарница?.. Пожалуй, нет, но готовит любая из них потрясающе. Хотите остепениться – женитесь на кишечной палочке. Был бы у меня сын, а не дочь, я бы его с детства учил: женишься на кишечной палочке – и вся жизнь потечёт прекрасной и бурной рекой.

В ночь пришлось с девочками распрощаться. Посидели мы отлично, заглянули под конец в караоке-бар, возвращаться не хотелось, но толчок, какие бы чудесные кишечные палочки там ни жили, не заменит семью и любимую работу. Помню, одна из палочек мне свой номерок оставила. Улыбалась мне весь вечер, хотя я не скрывал, что женат и однолюб. Они меня расцеловали, я прошёл сквозь прутья решётки, поймал обстоятельный чих дежурившего стража порядка и полетел восвояси.

Заговорился я. Со мной бывает. Иногда накипает – и меня не заткнёшь. Болтаю и болтаю. Но я зачем эту историю решил вам поведать? Повезло мне, что полицейские вздумали меня запереть по-человечески, а не по-вирусному. А если бы с мозгами попались? Сгинул бы я по навету. Разве так можно? Разве так должно быть? Они хотят себя называть алкоголиками – пускай называют. А я не алкоголик! Пожалуй, алколюбознательный, как и любой нормальный вирус, но в меру. В меру, понимаете?

Но и это не самое страшное. Нет, по-прежнему обидно, конечно, что они вынудили меня... оклеветать себя. Я же не алкоголик, понимаете, да? Нет, самое страшное случилось потом.

Вытянули они из меня всеми правдами и неправдами, что я – алкоголик. Стою перед ними. Они сидят и улыбаются. Молчим. И главный на собрании – таким медоточивым голоском – начинает мне втирать про какую-то высшую силу, в которую мне нужно уверовать, чтобы спастись. Я спрашиваю: вы же понимаете, что я вирус, и для меня любой человек или обычная мышь – уже очень высшая сила? Нет, отмахивается главный, высшая сила – это Бог, а тебе, это он ко мне обращается, нужно уверовать в него, в Иисуса Христа, нашего спасителя, который создал нас всех по своему образу и подобию.

Как же вас, людей, сложно понять... Я не стремился никого обидеть, но стоило мне поинтересоваться у этого главного, почему он убеждён, что их Бог похож на вирус, как все на собрании принялись кричать, свистеть, рычать, одна женщина заплакала, кто-то подхватил мой стул, выбросил меня за дверь и помочился на меня, вопя, что я – богохульник. «Так я богохульник или алкоголик?» – спросил я закрывшуюся дверь. Я с трудом сдерживался, чтобы не зарыдать.

Я запутался.

Ну почему так? Что я им сделал?

Столько слышал, что на подобных собраниях помогают, а я сижу тут, ещё моча не успела обсохнуть, и ничего – ничего! – не понимаю.

Мир сходит с ума. Или я схожу. Или ум сходит с мира. Или все куда-то сходят, как престарелые актёры, чья слава осталась в минувших десятилетиях.

Ни за одну мысль зацепиться не удаётся. Понимаете? Не кивайте, а скажите – понимаете или нет? У вас бывало так, что в башке мячики от пинг-понга скачут? Не в буквальном смысле, само собой, а метафорически. Какая-то сумятица, неразбериха, внимание ни на чём не удержать. И вся эта катавасия у меня с год. Или чуть меньше? Или больше? Я не уверен... С памятью в последнее время – беда. И с памятью, да, и со вниманием, и мозг функционирует будто бы процентов на двадцать от привычного уровня. Как если бы та байка, что мы с вами задействуем десять процентов возможностей мозга, а остальные девяносто – наш ангельский потенциал, оказалась не брехнёй. Я же в эту фигню никогда не верил. И не только потому, что я вирус, а не человек: будь я человеком, тоже бы не поверил. Да с чего мозг станет работать на одну десятую? Кто откармливать захочет его дремлющую часть? Вы вряд ли в курсе, но в наших школах, вирусных, с первого класса преподают теорию и практику эволюции всех живых организмов. Кстати, официальное название предмета: «Теория и практика возвеличивания вирусной нации», но людям оно отчего-то не по душе, так что вам я сказал, а вы, пожалуйста, ну, не распространяйтесь лишний раз? Иногда незнание – величайшее благо. Ладушки? Вот и славно. И опять – видите? – свалился с мысли, как груша – с ветки яблони. Всё никак не могу усидеть. Я к чему? Никто лучше вирусов не понимает суть естественного отбора. И я уверяю вас: какую бы ахинею ни писали в ваших журналах, здоровый мозг работает на максимум, а открыть в себе телепатию или способности к левитации, прокачав мозг, как процессор компьютера, так же нереально, как... Извините, а с чего я вообще заговорил о человеческом мозге?

Безумен. Я – безумен. Или у меня опухоль? Но у вирусов не бывает опухолей. Ни одного случая за всю историю... Так и с катушек вирусы не съезжают... Кажется...

Помогите мне разобраться, что происходит. Пожалуйста. Умоляю. Поможете?

Спасибо!

Моя благодарность не знает границ. Если когда-нибудь подхватите вирус или пневмококк – какие же они нудные, эти пневмококки с их моноклями и астрологией! – напишите мне, позвоните, свистните, в конце концов. Я разберусь. У меня есть связи в микробиологическом мире. Многие вирусы – мои должники. Уверяю вас – разберёмся.

Только мне сперва помогите разобраться. Что происходит? Что со мной творится?

Правда, я не знаю, с чего нам следует начать. Вы будете задавать вопросы или мне продолжать говорить? Наверное, лучше мне. Понимаете, во мне всё кипит. Бурлит. Хочется столько всего поведать, хочется скинуть с себя тяжесть невысказанного переживания, а через секунду всё в голове перетрясывается, порыв сменяется апатией – и у меня не остаётся иного желания, кроме как замолчать, замолчать навсегда, спрятаться ото всех и растечься по уютной тишине...

Короче, не обижайтесь, если я буду говорить бессвязные глупости или, напротив, молчать. Мне сейчас нужен друг. Тот, кто выслушает, терпеливо и не осуждая. Может быть, выговорюсь – и мозги выправятся. Может – нет, но хоть попытаюсь.

Но с чего же начать? Почему вы поёте, что последний бой – самый трудный? Первый – вот где страдание, мучительная смутность, отсутствие малейшей ясности.

Начать с начала? Как по-дурацки! Фраза из третьесортного фильма, чтобы сценарист не изводил себя расписыванием завязки. Ну а почему нет? С чего начинать, если не с начала? Можно и с конца, разумеется, но это усложняет повествование, а мне разобраться требуется: не запутаться сильнее, а разобраться. И спорный вопрос: что банальнее – начать с начала или начать с конца? С конца любят начинать в самых важных эпизодах сериалов. Вы тоже заметили, да? Какая-нибудь разруха, мрачная атмосфера, клиповая манера съёмки, подчёркивающая недосказанность, точно приключилась трагедия, а потом один из персонажей, с лицом в саже или в крови, загробным, подсорванным, хрипящим голосом приступает к рассказу, экран затемняется, а новый кадр предваряется надписью в духе: «Двенадцатью часами ранее»...

Брр.

Так даже хуже, согласны?

С начала. Да. Лучше с начала. Без выпендрёжей и дешёвых изысков.

К тому же мы не в фильме и не в сериале.

Конечно, мы в книге, но это совсем иное.

Нет, в книге. Я не ошибаюсь. Неужели вы не слышите, как мои слова записываются? Как пальцы бьют по клавиатуре? Или по-другому: можете ли вы себя описать? Увидеть со стороны – в зеркало, например? И я не могу. Слова, слова, слова. Чёрные буквы на белом фоне. Приглядитесь. Одни слова. Ни гудения кондиционера, ни успокаивающей бежевости стен, ни вашего белого халата с аляповатым бейджиком на груди.

Да что ж вы! Не переживайте! Успокойтесь, прошу вас. Дышите. Вы же сами этому учите пациентов: при панической атаке – дышите, размеренно и глубоко. Ну стали мы героями книги – и что с того? Чего бояться? Жизнь, как говорится, на этом не заканчивается. Ваша проблема в том, что вы – человек, а люди – эгоцентричны. Вам свойственно тащиться от собственной важности и мнить себя центром мироздания. Привыкаете считать себя мерой всех вещей и думать, что до вас и после вас – пустота. Но если напряжётесь и отбросите своё иррациональное самолюбование, то заметите: мир не начался вами – вами и не закончится. Попали в книгу. Бывает. Оно, возможно, к лучшему. Сами посудите. Реальный мир – огромен. Каждый в нём одинок и неприкаян. Каждый ищет смысл своего существования, а его нет. Человек или вирус просто рождается, чтобы жить, пока не провалится во тьму небытия. Нам же, можно сказать, повезло. Они в своём реальном мире бьются за определённость, веками тщатся осознать, кто их создал и зачем послал на грешную землю, а мы – знаем, кто придумал нас и с какой целью. Если мы персонажи книги, то наше предназначение – не тайна. Оно очевидно, как и наша судьба. Да и реален ли реальный мир? Я был хорошим вирусом и за свою долгую жизнь кое-что понял: мы все – герои чьей-то книги, чьего-то фильма, чьей-то вселенной. Для меня организм любого человека – вселенная без конца и без края, а для любого человека вселенная простирается на десятки миллиардов световых лет. А что если все эти миллиарды световых лет – игрушка, стеклянный шар многомерного существа, где вместо падающего снега – туманности и квазары? А что если вселенная того многомерного существа, вселенная целой расы многомерных существ – слеза, стекающая по щеке иного непостижимого существа, стекающая секунды, которые многомерным существам кажутся триллиардами лет?..

Хех. Сложновато. И лучше о таком не думать, а не то мозги сворачиваются в трубочку.

Дебри и метафизика. Не углубляйтесь. Так ли важно, кто там обитает во вселенной? Или из какой вселенной мы родом? Пустое. Мы – есть. Вы и я. Пусть в книге, но есть. Разве жизнь – это мало?..

Эх, сбил я вас с толку. Извините.

Зато теперь вы можете поставить себя на моё место. Я как год назад (или раньше?) с толку сбился – так и не залез обратно.

У меня фляжечка с бурбоном есть. Могу разлить на двоих. Да, я понимаю, что вам на работе нельзя, но посмотрим правде в глаза: вы с вирусом беседуете; алкоголь в рабочее время – меньшая из ваших проблем... Шутка.

Или нет. Решайте сами. И про шутку, и про бурбон. Я же с вашего позволения глотну.

Прелесть, а не напиток. Все тревоги уносит, как корабль – беженцев. С глаз долой, от пули – вон. Мысли в кучку собираются. И такой согревающий дурман...

Что ж, напряжёмся. Когда же всё пошло через капсид?..

Аэропорт.

Да, аэропорт.

Месяцев одиннадцать назад. Или двенадцать?..

Звякнуть, может, Поли? Мы с ним тогда возвращались из командировки в Занзибар. Он должен помнить, когда именно мы летали, но он, держу пари, так и не купил себе мобильник. Старомодный товарищ. С чудинкой, но очень добрый. Он, знаете, из тех, кто сперва придумывает и рассказывает шутку, а после понимает, в чём её соль, и спустя две-три минуты начинает хохотать. Не от мира сего он. Престранный вирус. Из-за своих закидонов давным-давно стал нежгутикопожатным в вирусном сообществе. Когда-то он был одним из лучших. Уверенный в себе, агрессивный, требовательный – многие вирусы выросли на легендах о свершениях полиовируса. Это он сейчас для всех Поли, а тогда никто не отваживался с ним фамильярничать – полиовирус, или господин полиовирус, или сэр полиовирус... Говорят, его боялся весь человеческий мир. Семь раз особая комиссия многоопытных вирусов присуждала ему титул самого жестокого вируса года. И вдруг – пшик. Полиовирус изменился до неузнаваемости. Стал кротким и добрым. Заявился к людям с повинной, раскаялся, растрепал учёным, как с ним бороться. Заодно сдал вирусы оспы и кори, с которыми они вместе по выходным собирались на даче Поли. Его, ясное дело, судили, приговорили к заключению в бактериальной тюрьме. Жуткое место. Там всё управляется бактериями, а вирусы с бактериями... не ладят, скажем так. Если, конечно, это не кишечные палочки, но кишечные палочки в нашем микромире чем-то напоминают ваших нимф или амазонок – они сами по себе. Пять лет назад его наконец-то выпустили и, несмотря на многочисленные протесты общественности, вернули на государственную службу. Митинги были, протестные акции, но в вирусном мире правительство сейчас куда более либеральное, чем лет эдак пятьдесят назад. Поэтому никто из здравомыслящих вирусов не удивился, когда Поли амнистировали, а протестующих закидали газовыми шашками и обработали дубинками.

Вернулся Поли молчаливым. Через что его заставили пройти в тюрьме, говорить он отказался. Слухи разные ходили, но я не из тех, кто верит слухам. Захочет поделиться – я его выслушаю. Мы же коллеги, сами понимаете. Свои люди, а своих нужно поддерживать. Так что нет, простите, но сочинять не стану: не знаю, что с ним делали в тюрьме, – значит, не знаю. Не скажу ничего. Да и не волнуют меня такие подробности. Я бы предпочёл, чтобы он объяснил, зачем предал свой народ и своих товарищей. Вы не подумайте, что я отъявленный садист или злодей какой-то, но мы с вами в известной степени соперники. Я хорошо к людям отношусь. Кое с кем приятельствую, а кое-кого... люблю. Но подставить моих братьев-вирусов во имя счастья людей... нет уж, увольте! Это – за гранью! Я такого никогда не пойму.

Ладно, то я, а то – Поли. Как я говорил, он – странный. И молчаливый. Стоит заикнуться на тему его предательства, как он отворачивается, устремляет взор в небеса и плывёт себе дальше, насвистывая вашу песенку про Катюшу. Ничего из него не вытянул. Нет, о погоде, спорте, литературе он побеседовать не откажется, но только не о своём прошлом. Великая загадка вирусного общества: почему полиовирус стал сотрудничать с людьми? В нашем департаменте ставки делают – надеются, что рано или поздно Поли расколется. Больше всего ставок на то, что он влюбился в человеческую самку. Не думаю. Не знаю, как объяснить, но не смахивает он на того, кто ради любви отринет отца и свой народ. Отринет! Как завернул! Как у Шекспира... К слову, мой троюродный прапрадед сделал Шекспира сифилитиком... Не сам, естественно. Но принял участие. Наша семейная легенда! Чёрт, вновь отвлёкся... Если вам интересно... а вам интересно? да? не бойтесь сказать, если я вам наскучил этими побасенками... нет? точно все нормально? славно!... так вот, если вам интересна моя версия, то слышал я, что при обыске, когда его арестовывали, у него конфисковали полное собрание сочинений Льва Толстого. Тома с поздними работами и письмами были испещрены пометками Поли на полях. С трудом верится, что вирус мог удариться в толстовство, но я за что заразил – за то и продаю.

Всё, всё, понимаю. Не закатывайте глаза.

Ближе к делу.

Значит, мы в аэропорту. Проходим таможенный контроль. Даю свой паспорт бабёнке в будке за стеклом. Народ до меня проскакивал – думал, тоже за секунду пройду, возьму такси, поеду домой, приму ванну с горячим бульоном... Ага, щас! Эта дурёха мой паспорт проглядела и на меня глаза вылупила – да так, что они едва не вывалились на пол. Губки дрожат, вся бледная, как альбинос, слёзы на губах смешались с соплями. И как заорёт: «Тиаравирус! Помогите! Он здесь!». Люди, которые за мной в очереди стояли, вещи побросали и врассыпную. Охранники в панике, растерялись, башками вертят и, видимо, решают – ловить людей или убегать с ними. К стене ребёнок прижался – обнимает мягкую игрушку, зовёт маму, которая удрала раньше всех, и плачет, что не хочет умирать. Я ни хрена не понимаю. Ни хрена. Поли стоит в очереди слева... ну как в очереди – в остатках очереди... там он и, кажется, пара молодых ребят в здоровых наушниках на полголовы. Короче, стоит он и жгутиками разводит. Баба эта, ну, которая в кабинке, спряталась под стол и визжит. В зал влетают десятка два людей в бронежилетах и при огнестреле: у кого винтовки, у кого – дробовики. Окружили меня, но подойти боятся. Один, смотрю, трясётся, будто эпилептический приступ словил, держит пистолет левой рукой, а правой пот со лба утирает. Орут мне, что я арестован, вставай на колени, иначе будем стрелять... Ну да, маски-шоу устроили, а я по-прежнему стою и ни хрена не понимаю. У того с пистолетом, что трясся, видно, совсем нервы коротнуло... или палец на крючок соскочил – он выстрелил, естественно, промахнулся по мне, чудом не попал в своего, стоявшего за мной, зато положил пулю аккурат между глаз ребёнка...

Вы знаете, я настолько охренел в тот момент, что несколько выпал из пространственно-временного континуума. Помню, как люди в защитных комбинезонах тащат меня по бесконечным коридорам. Мириады включённых ламп. Провал. Темнота. И я очухиваюсь в комнате со столом, с двумя стульями, к одному из которых привязан я, с видеокамерой, с часами над входной дверью и с зеркалом во всю стену. Как в детективном сериале. Как в «Касле». Тащусь, знаете ли, от «Касла». Глупенький сериальчик, предсказуемый, но такой лёгкий и позитивный... Вернёшься из командировки измотанный, закажешь пиццу, завалишься с пивом на диван, включишь пару эпизодов – и жизнь если не прекрасна, то терпима. Прихожу, значит, в себя, вижу знакомые декорации и думаю: кто-нибудь из вирусов поприкалываться решил, вспомнили чертяки, что у меня юбилей на носу, наняли Нэйтана Филлиона, сейчас он выскочит и отчебучит... Но никто не выскакивает – ни Филлион, ни чёрт из табакерки, ни даже касатка из воды. Час сижу, два сижу, три сижу. Никого. Ни шороха. Не выдерживаю: ау, подвываю, есть здесь кто, ау!

Дверь распахивается. Входит мужик в костюме и с толстой папкой в руках. Не Филлион. Определённо не он. Щупленький такой, с короткой стрижкой и проплешиной. Ничего общего с Филлионом. С кем бы сравнить? Эм... Да! На этого, из «Шоу Трумана» похож! Да не на Керри! На другого. Главный который. Эд Харрис. Вот. Он самый. Входит, значит, этот Эд Харрис – не спеша, с демонстративной ленцой, всем видом показывает, как ему на меня плевать. Усаживается на второй стул. Кладёт папку на стол. Не бросает на стол, не стучит ею о столешницу, а кладёт – с изрядной долей чванства и метросексуальности.

Смотрит на меня. Улыбается. Брови перекрещивает, как мечи на средневековом гербе. Но молчит. И я молчу. Вот что бы вы сделали, оказавшись на моём месте? Молчали бы? Или затараторили бы, силясь оправдаться? А в чём оправдаться?..

Минут двадцать мы играли в гляделки – и тут он заговорил.

Зачем, спрашивает, мальчика убил?

Я поперхнулся воздухом. Мальчика убил? Так это же люди с автоматами...

Какие люди, говорит он. Никто никаких людей с автоматами не видел, зато тридцать семь пассажиров, в том числе мама погибшего мальчика, и восемь работников таможенной зоны подтвердили, что столкнулись с тиаравирусом...

Там же камеры, отвечаю, в аэропорту...

Да, камеры, говорит, но всем известно, что тиаравирус настолько опасен, что может управлять техникой – спутниками, роботами-пылесосами, камерами...

У меня нет ни губ, ни языка, но в тот момент они у меня пересохли, а в горле, которого у меня, если уж быть до конца честным, также не имеется, комок страха застрял. Вы из ума выжили, спрашиваю, а голос-то не слушается, срывается, не шипит – шелестит, скорее. Какой техникой я управляю? У меня из техники один смартфон, да и тот...

Прекрасно! Вы записали? Есть признание на камеру? Передайте в ведущие СМИ – в «Шпигель», «Гардиан», «Нью-Йорк Таймс», «Коммерсант»... Каждому главному редактору отправьте с пометкой: тиаравирус признался, что может распространяться через мобильный Интернет!

Да что вы несёте? Вы больной? Кто вам поверит, что обычный вирус распространяется по Интернету?

Думаешь, не поверят?

Спросил и засмеялся. Знаете, так противненько, приглушённо, не открывая рта. Вынул из внутреннего кармана пиджака телефон, кликнул на пару кнопок и развернул экраном ко мне. Ха, говорит, «ТАСС» уже опубликовали. Читай.

Читаю. Официальный сайт «ТАСС». Время публикации – только что. На главной странице: «Есть ли связь между вышками 5G и эпидемией тиаравируса?».

Эпидемия! Вы слышите? Я три недели торчал в Занзибаре, а они приписали мне организацию эпидемии! Сколько месяцев уже прошло, а мне всё не верится. Эпидемия! Охренедемия, твою мать!..

Фух. Я дышу. Дышу. Да, нужно отдышаться.

Знаете, когда он мне этот заголовок показал, захотелось одновременно расплакаться и чем-нибудь этого хмыря заразить. У меня в голове был один-единственный вопрос: что вообще происходит? Хотя нет – два вопроса. Ещё хотелось узнать, куда я попал? Не где меня держали, а в какой на хрен бредовой реальности сел тот рейс из Занзибара?..

Ну а тот чувак, который Эд Харрис, продолжил давить. Вывалил из папки вырезки. Изучай! Это была подборка заметок из сетевых изданий десятка стран. Все как под копирку, но на разных языках. Английский, французский, немецкий, русский, итальянский, испанский... У меня те слова в памяти, наверное, до конца жизни отпечатались: «Первоначальные прогнозы учёных, что тиаравирус опасен лишь для пожилых и людей с тяжёлыми хроническими заболеваниями, оказались ошибочными. Сегодня в парижском аэропорту Шарль-де-Голль после контакта с тиаравирусом погиб ребёнок. Полю Сент-Пьеру было всего десять лет...»

Его же убила пуля, кое-как выдавил я из себя. Они повесили на меня убийство мальчика! На меня!..

Какая разница, что его убило? Патологоанатом в своём заключении указал причиной смерти осложнения, вызванные тиаравирусной инфекцией.

Но мать мальчика...

...получила достаточно денег, чтобы с чистой совестью в каждом интервью обвинять тебя в гибели своего единственного ребёнка. Очнись, тиаравирус! Неужели ты ещё не понял, что у нас всё схвачено?

У вас? Почему? Кто вы?..

Я стал забрасывать его вопросами – незначительными, как сливовые косточки.

Рассказываю и сам не верю в свой рассказ. Чушь. Первосортная ахинея. Хуже, чем у Кафки. Хуже. И самое дурное, что правда. Вся эта бредятина – правда от первого до последнего слова.

Эд Харрис поднялся со стула. Приблизился ко мне. Кто мы, переспрашивает.

Ответить он не успел. Свет погас. Стены, пол, потолок – всё завибрировало.

Я обрадовался. Думал, мощное землетрясение, рухнут сейчас на лысину этому уроду сотни килограммов бетона...

Нет. Не землетрясение. Близ меня раздался взрыв. Оглушительный взрыв. Мы со стулом отлетели в зеркало. Возле меня из ниоткуда материализовался бородатый человек. Он взмахнул рукой – и Эд Харрис впечатался в стену, застонал и отключился. Бородач закинул меня в пробирку. Сказал мне, чтобы я не волновался. И, знаете, я не волновался. Когда у тебя эмоциональный шок сменяется физической контузией, волнение отступает на пятый план.

Мне кажется, я кивнул бородачу: ну, мол, понял, не волнуюсь, ага, всё хорошо. Он кивнул мне. И я потерял сознание. Или был до того измотан, что уснул? Я почему сомневаюсь-то? Мне снился сон... Разве при потере сознания бывают сны? Там разве не сплошной мрак? Впрочем, если сны – это реакция нашего бессознательного, подсознания, то, наверное, потеря сознания должна выпускать бессознательное и провоцировать сны? Или нет? Не стоило прогуливать лекции по психиатрии...

Я, может, наверстаю. Похожу на лекции. Если не свихнусь окончательно. Не суть.

Я сном хотел поделиться. Я их никогда не запоминаю, даже если вскакиваю из-за кошмара... да, пару раз бывало... но тот сон... до сих пор всё вижу перед глазами. И это, пожалуй, самое славное, что приключилось со мной за минувший год. Ага, сон... лучшее... тут не убивать и не прибавить.

Снилась мне моя жена. Я же говорил, что женат, да? И что дочка есть? У нас не всё гладко... Я – трудоголик. На работе пропадаю сутками, постоянные командировки, ночные звонки. Дома появляюсь наездами, уставший, овощеватый... Не подумайте, что я каблук, её слова повторяю... Просто так оно и есть. Я всегда мечтал стать уважаемым вирусом, продвинуться по карьерной лестнице, семью обеспечить... И первое время её все устраивало. Она сама работала, была занята, на пару деньги зашибали... Затем появился достаток, родилась дочка, жена ушла с работы, чтобы сидеть с ребёнком: она против всяких нянечек и гувернанток, хотя они нам по карману. Мне бы пахать поменьше, но я... не умею. За столько лет работа стала моей жизнью. Боюсь я. Боюсь, что переведусь или уйду на пенсию раньше срока – и поломается... жизнь поломается... или я сломаюсь, сопьюсь от скуки. Не знаю. Я ни с кем об этом не говорил. Даже с женой. Стоит ли продолжать? История-то обычная, самая банальная: у меня половина друзей живёт один в один. Короче, обиды, разочарования – да, она стала думать, что я потерял к ней интерес. Истерики. Битьё посуды. Чёрт, был моложе – смеялся, когда видел такое в фильмах и сериалах. Думал, ну что за пошлятина, одно и то же во всех семьях, одни и те же конфликты, у меня так ни за что не будет... Да уж. Не будет. Не будет... Мы разъехались. Она забрала дочку, вернулась к родителям. Пока временно, но мне ли вам рассказывать, чем обычно венчается эта временность?.. Глотнуть бы, а тут совсем на донышке осталось... В общем... во сне том был маленький домик... не тот, что у нас, мы-то особняк со временем купили. Нет, маленький домик, похожий на тот, в котором я вырос. Скромный, но уютный. Простенький, одноэтажный. С одним санузлом. С окнами, в которые льётся солнечный свет. В пяти минутах от дремучего леса, где пахнет хвоей и мокрой травой. И вот снится мне, что мы в этом доме, лежим с ней поутру в постели, я читаю книгу, не имеет значения какую, она приносит мне в кровать завтрак на подносе, прижимается к моему боку, тёплая, игривая, как котёнок, и кусает меня за мочку уха. У меня, конечно, ни мочки, ни уха нет, но во сне – были. И тут дочка вплывает, на кровать запрыгивает, между нами ложится, откусывает от моего бутерброда с маслом и жареной колбасой да громко-прегромко принимается чавкать...

Что я в тот момент почувствовал? Спокойствие. Умиротворение. Не знаю. Я почувствовал невыносимое желание удержать этот миг – время остановить, чтобы ничего не менялось.

Если бы...

Но тут меня разбудили.

Что?

Почему замолчал?

Я и не заметил, что молчу. Извините. Задумался.

Да, задумался...

Что дальше? Вы имеете в виду, кем был этот бородач?

Ха-ха. Я его о том же спросил, когда меня привели в чувство. Он не один был. Четверо бородачей. Ха, все равны как на подбор, а с ними дядька в рясе.

Мы, ответил он, из ОСРП.

Слышали о них? И я не слышал. Откуда, переспрашиваю?

ОСРП, повторяет бородач. Орден святых рыцарей-педофилов.

Ага, и у меня была такая же реакция: вы серьёзно? Верите или нет, но я даже процедил с той же интонацией. И бородач мне стал рассказывать, что они – члены древнего ордена, основанного католической церковью девять или десять веков назад, что их курирует коллегия кардиналов и лично Его Святейшество папа римский.

Погодите, прервал я его. Ещё разок: вы – педофилы?

Рыцари-педофилы. С гордостью произнёс. И нос задрал.

Нет, я определённо не улавливаю идею, отвечаю ему. Вы трахаете детей?

Во славу Божью и для защиты мира.

Он так и сказал: во славу Божью и для защиты мира.

Занимаясь любовью с детьми, продолжил он, мы сливаемся с Богом и приобретаем великую силу, помогающую оберегать земное царство от сил зла.

Какого зла?

Мы не знаем.

В смысле – не знаете?

Наш враг многолик и вечен. Мы выполняем задания Ватикана, направляемые рукой Господа...

Другими словами, вы просто-напросто трахаете детей?

Мы занимаемся с ними любовью. Заниматься любовью с детьми – одна из древнейших заповедей Отца нашего...

Вы трахаете детей.

Чтобы спасти мир!

От чего?

От зла?

От какого, твою мать?!

От вечного!..

Ладно, говорю, допустим, а я вам для чего? Я не ребёнок. Более того, не человек.

Мы вызволили тебя из заточения не для того, чтобы возлюбить на алтаре.

А для чего?

Таков был приказ. Мальчик, в смерти которого тебя обвиняют, был возлюбленным архиепископа Парижского. Он желает, чтобы убийца понёс наказание и правда восторжествовала.

Да не убивал я мальчика!

Мы знаем. Мы не могли допустить, чтобы они всё повесили на тебя. Если не помешать им сразу, то потом уже ничего не докажешь.

И чего тогда вы от меня хотите?

Вдруг зазвонил телефон. Не сотовый. Стационарный. Не поверите, но с трубкой в виде распятия. Бородач ответил на звонок. Говорил он вполголоса и, судя по услышанному, на латыни. Беседа длилась секунд пятьдесят. Затем он положил трубку и, не поворачиваясь ко мне, сказал, что архиепископ Парижский – мёртв.

Звонил сам папа, объяснял он то ли мне, то ли прочим бородачам. Архиепископ послал нас на миссию, не уведомив коллегию кардиналов. Мы не должны были спасать тиаравируса. Мы вообще не должны были вмешиваться. Папа зол. Он сказал, что из-за нас у него будут огромные проблемы. Сказал, что мы перешли дорогу людям, которые намного могущественнее самого Бога. Мы разочаровали папу, братья мои...

Что это значит, спросил я? Мои жгутики онемели. Клянусь. Меня будто парализовало.

Это значит, посмотрел на меня бородач, что мы вернём тебя туда, откуда вытащили, а затем примем мученическую смерть во искупление наших грехов...

Я не мог пошевелиться. Один из бородачей глядел на меня не моргая и направлял в мою сторону открытую ладонь.

Хотите знать, как я выбрался? По глазам вижу – хотите.

Вы знакомы с явлением квантовой запутанности? Не слышали? Ни разу?

Объяснить будет нелегко, но я попробую. Квантовая теория – очаровательная хреновина. Никто не понимает, почему и как она работает. К счастью, понимать не требуется. Люди применяют уравнения и формулы, созданные столетие назад Бором и Шредингером, а мы, вирусы, опираемся, скажем так, на религиозные практики, позволяющие нам испытывать квантовые эффекты. Один из таких эффектов – запутанность. Если не вдаваться подробности... да и не смогу я вдаться в подробности, я тоже не догоняю, как же так выходит... так вот, если не вдаваться в подробности, две частицы, а в нашем случае – пару вирусов, можно связать, образовав единую квантовую систему. Мы добиваемся этого трёхдневными оргиями: секс, алкоголь, наркотики – и все участники путаются между собой. Не кривитесь! Для нас такое времяпрепровождение в порядке вещей – как для вас сходить в церковь или в театр. Благодаря запутанности мы, вирусы, умеем телепортироваться – к любому, с кем мы путались. Приходится напрячься и возбудиться, но если удаётся, то в мгновение ока можно переместиться в любую точку мира.

Так я и сбежал. Представил жену, которую давно уже не обнимал и не целовал, ощутил возбуждение, сконцентрировался на Поли – в ту же секунду сидел подле него в баре.

По «Ершу», предложил он и придвинул ко мне кружку с пивом. Хлебай, пока не нагрелся.

Выпил залпом. «Ёрш» был прохладным, как утренний бриз. Приятная мягкость растеклась по жгутикам. Красота...

Думал, ты раньше сдёрнешь оттуда, сказал Поли, домахнув своего «Ерша».

Всё так быстро менялось. Безумный калейдоскоп. Прифигел я, говорю. Где мы, кстати?

Шотландия. Эдинбург. В одном тихом баре.

Тихом, присвистнул я.

Чтобы вы понимали: вообразите бар со стойкой, десятком столов, парой музыкальных автоматов и бильярдом. Представили? Теперь представьте его переполненным – сесть негде, пьяный на пьяном сидит и на пьяного заваливается. Представили, да? И помножьте это количество людей на два. Тихий бар. Самый, блин, тихий бар в мире!

По местным меркам и в такое время – тихий бар, улыбается Поли. С другой стороны, тут тебя точно никто не найдёт.

А какое сейчас время?

Половина девятого вечера по Гринвичу.

И в такое время в шотландских барах дофига народа?

Я о другом времени. Не о часах. Об историческом периоде.

То есть?

Шотландское правительство в рамках борьбы с эпидемией тебя ввело режим самоизоляции.

И поэтому в маленьком баре столпотворение в полторы сотни человек?

Так им нельзя в гости ходить. Встречаться в общественных заведениях разрешается.

Ещё раз. И теперь на вирусном языке, говорю.

Шотландское правительство считает, что если люди будут ходить в гости, они наверняка подцепят тебя, но если тусить в кафе и ресторанах, то ты их не тронешь. Ха-ха!

Тут не смеяться, а плакать надо...

Я не над шотландцами смеюсь, отвечает Поли и давится смешками. Ты понял? Тебя тут никто не найдёт, а? Конечно, они тебя здесь не найдут. Ты же вирус! Малюсенький! Ха-ха!..

А я предупреждал, что он милый, но странный. И изъясняется витиевато. Об историческом периоде, бе-бе-бе!

Короче, вмазали мы с ним по новой порции «Ерша». Вечер медленно, но верно стал приобретать цвета и томительную размазанность, точно всё вокруг складывалось из пачек танцовщиц с картин Дега. Интересно, а правда, что Дега под конец жизни ослеп, но умудрялся писать? Всегда считал, что это басня, сказка, помогающая слепить ореол гениального творца и подороже загнать картины, но чем ацикловир не шутит?..

Сидим, значит, с ним. Пьём. Я спрашиваю: Поли, что происходит?

Он мне: не знаю.

И я не знаю, говорю. Может, ты спросишь у своих знакомых людей? Он же свой вирус в научных кругах – почти со всеми биологами и вирусологами на коротком жгуте.

Спрашивал, отвечает. Они тоже ничего не знают.

Почему не знают?

Не знаю.

Сидим. Пьём. Я снова спрашиваю: Поли, а что за эпидемия-то? Кто устроил? Я знаю, что это не я. Тогда кто?..

Поли урчит: не знаю. И мои друзья – не знают.

Окей, а эпидемия вообще есть?

Они говорят, что нет, а им говорят, что есть.

Кто?

Что – кто?

Кточтокто?

Тьфу. Короче, после четырёх «Ершей» говорить было затруднительно, но, как я понял из его мычаний, учёные считали, что никакой эпидемии нет, а им сверху и журналисты твердили, что есть.

Именно! И мне захотелось узнать, кто такие эти «сверху»? Допытывался у Поли, но он на барную стойку рухнул и захрапел. Расталкивал его, расталкивал – без толку.

Оглянулся – весь пол бара усеян спящими людьми. На них пляшут две рыжеконопатые девчули. Увидели, что я смотрю на них, свистят мне, подзывают. Одна не выдерживает, срывается с места, подбегает, тянет меня за жгутик и с этим волшебным шотландским акцентом, когда они, знаете, вместо «с» произносят «ш», уговаривает меня присоединиться к ним: кавалеры наши пропали, говорит, они где-то в этой куче, дрыхнут, а нам очень одиноко...

Я же не человек, отвечаю, я – вирус.

Это так славно... Обожаю самокритичных парней. Всем нравятся уверенные, а я неравнодушна к тем, что способен себя трезво оценивать... Пойдём, пойдём!

И я пошёл. За Сондрой. Да, ее звали Сондра. Редкое имя. Как Сондра Радвановски. Но это была не она. Не Радвановски. Сондра из бара пела куда лучше. Она танцевала и напевала какие-то безделицы из репертуара Адель. Пела с душой и голос не зажимала. Радвановски так не умеет.

Они поделились экстази. Сондра с подругой. Я закинулся парой таблеток. Мы танцевали, падая на спящие и потные тела. В какой-то момент... было уже за полночь... вы только жене моей не рассказывайте... она загул с людьми... не одобрит... хорошо? так вот, ночь уже, Сондра крутится, будто мы вальсируем, оступается и заваливается на пару толстяков. Лежит на них, протягивая ко мне руки. Ну а я что? Я – мужчина, пусть и вирус. Я – к ней. Упал между грудей... небольших... то есть – для людей небольших. Для меня-то сосок на доске – Джомолунгма. Сондра из кармана толстяка, на которого упала, бутылку виски вынимает. Пьёт из горлышка, но почти всё мимо проливается – в яремную ямочку, а оттуда струится на грудь, где я...

Вы когда-нибудь слизывали струйки вискаря с аккуратной груди красивой растомлённой девушки, чьи объятия укрывают вас от тошнотворной безыдейности окружающего мира?

Нет?

Сожалею.

Понимаете, это были не просто сиськи, на которые пролили алкоголь.

Незамутнённый эротизм самой жизни. Страсть, отгоняющая реальность. Сладкая испарина смысла.

Выспренно, да? Не обращайте внимания. У меня случаются приступы высокопарного балабольства. Тлетворное влияние полиовируса. Или это я на него повлиял? Столько лет... разве упомнишь?

Нет, ничего не было. Правда – ничего. К моему колоссальнейшему сожалению.

Да какой я джентльмен, что вы? Воспользовался бы. Это в романтических комедиях главный герой не воспользуется слабостью женщины, а жизнь... жизнь отнюдь не романтическая комедия. Разве когда до любовных ласк дойдёт... Или с утра после них. Знатная комедия положений. Кустуричная, я бы сказал.

Нет, я бы с превеликим удовольствием с Сондрой уединился. Впрочем, и там, на куче тел, не отказался бы. Ну что вы опять гримасничаете? Что за комплексы, ей-богу? Забыли, что Фрейд писал о сексуальной стыдливости? За дословную цитату не ручаюсь, но речь шла о том, что если человек стыдится обсуждать вопросы, связанные с сексом, то это явный признак проблем в интимной сфере. Кольцо у вас есть – значит, женаты. Как часто ваша супруга вам отсасывает? С чего вдруг неуместно?! Психотерапия без доверия между пациентом и врачом невозможна. Колитесь! Регулярно вылизываете? Экспериментируете? Пробовали секс втроём? Свингерские вечеринки? Что вы краснеете? Вы же доктор, а не варёный лобстер! Не будете обсуждать свою личную жизнь с клиентом? Серьёзно?

Можете мне не верить, но ханжество и трусость в сексе до добра не доведут. Идёте к неврозам и разводу верной дорогой. Напридумывали себе всяких табу и ограничений – и страдаете. Конечно, не только вы. Это ваша повсеместная проблема – общечеловеческая. Оральный секс – стыдно, анальный – для геев, групповой секс – распутство, игрушки – аморально... Нет в сексе постыдного и аморального, если всем участникам приятно. Стыдно, когда один кончает за двадцать секунд неумелых фрикций, а другая, сдерживая слёзы, идёт удовлетворять себя в туалет. Аморально, когда человек всю жизнь вынужден скрывать свои порывы и желания, невзирая на то, что их удовлетворение никому не причинит вреда. Распутство – внимать религиозным проповедникам или телевизионным борцам за нравственную чистоту, а не прислушиваться к потребностям своего партнёра. И лучше быть геем, помогая своей возлюбленной испытать анальный оргазм, чем стать пидором, который лжёт и себе, и своему близкому человеку только на основании того, что в человеческом обществе ложь – краеугольный камень отношений.

Что я? Почему я не переспал с кишечной палочкой? А должен был? Вы о чём? В мире вирусов то, что люди именуют свободными отношениями, принимается по умолчанию. Мы как бонобо. Обезьянки мелкие. Знаете, да? Мы не собственность друг друга. Рабство – человеческая придумка. Я не спал с кишечными палочками не потому, что стыдился, как вы это называете, изменить. Мне было достаточно моей жены. К тому же связь с другими у меня была. Я же рассказывал вам про наши оргические ритуалы...

Не дуйтесь.

Ну простите меня.

Погорячился.

Говорю – нервы на пределе. Сорваться могу из-за мелочи.

И честно: губите вы себя. Раскрепощённость в сексе и откровенность с партнёром – залог здоровья. Скрывал от жены свои страхи – и чем всё обернулось? Того же хотите?

Дружба-жвачка?

Помиримся мизинчиками?

Конечно, по-детски, но что в том плохого? В детстве мир представляется сказкой. В зрелости он не представляется, а сразу бьёт в кадык.

Ну так что? Не обижаетесь?

Отлично.

Что почему же?

Почему не провёл ночь с Сондрой?

Хм. Ночь-то мы провели, но не ночь страсти, а ночь переживаний. Пока мы с Сондрой нежились под односолодовым дождём, одна из её подруг... не спрашивайте имя, там было что-то невыговариваемое... потеряла равновесие и очень неудачно грохнулась – виском об угол стола. Сондра увидела, закричала, меня сбросила, к подруге подползла, трясёт её за плечи, волосы с лица откидывает и плачет, а подруга – без сознания. Дышит, но глаза не открывает. Подлетаю к бармену, говорю, чтобы вызывал скорую. Он головой мотает.

Вызвать-то, говорит, могу, но скорая на такой вызов не приедет.

Как не приедет, спрашиваю, девушка же умереть может... вдруг там черепно-мозговая...

Я понимаю, но у них свои порядки. Четыре дня назад у моей бабушки случился инфаркт. Вызываем скорую. Эта сука оператор с абсолютным пофигизмом любопытствует: есть у бабушки тиаравирусная инфекция? Отвечаем: слава богу, нет. И оператор нам: тогда не приедем, линию не занимайте, ложный вызов в службу экстренной помощи – преступление. Бабушка тем же вечером скончалась. Хотите девчонку в больницу доставить – ловите такси...

Есть, говорю ему, иной способ. Звони в скорую. Говори, что здесь тиаравирус.

Мужик, нет никакого тиаравируса.

Я – тиаравирус.

Тут из кучи тел рука выклинивается, и кто-то сонным голосом: нет, это я – тиаравирус!

Бармен усмехается, кретин чёртов, бьёт кулаком себя в грудь и торжественно повторяет за ним: нет, это я – тиаравирус! тиаравирус, сын Спартака!

Я не выдержал. Отвесил ему оплеуху. Взял за грудки жгутиками, вызвал у него сильный кашель и рычу ему: или звонишь в скорую, или сдохнешь у меня прямо здесь от пневмонии!..

Он за смартфоном. Из штанины капает моча.

Слюну сглатывает, давит костлявыми пальцами сенсорную панель.

Знаете... извините, что отвлекаюсь, но знали бы вы, как меня раздражают смартфоны. Громоздкие, уязвимые для любых хакеров, на солнце ничего не разглядишь, разряжаются с полчиха, еженедельные обновления системы... Ненавижу! Ненавижу эти сраные смартфоны! По службе обязан пользоваться: в нём все пароли и явки, специальные программы – например, система отслеживания недавно заболевших, чтобы дважды в одного человека не залезть, но дома у меня лежит древний кнопочный телефон. Музейный экспонат. Не взломать, не разбить, не украдут... Не телефон, а прелесть.

И у вас есть кнопочный?

Вот-вот, отдушина!

«Нокиа»? И у меня – «Нокиа». Дайте пять!

Да, скорая приехала. Минуты за две. Не думал, что бывают такие роскошные скорые. Носилки из бразильской вишни, внутри карета отделана итальянскими фресочными обоями – плотными-плотными, скальпель не порежет. Розовые кресла от Анжело Каппелини... Мне жена в своё время весь мозг выела – давай купим, давай купим, они миленькие, а деньги всё равно девать некуда. Купили. Пятнадцать тысяч долларов за кресло. Спустя десять минут сидения пятая точка упаривается, словно на мраморе в хаммаме. Хотите над гостями поиздеваться – идеальное приобретение. Фельдшеры в изысканных серебристых костюмах и шёлковых медицинских масках. Сроду не видывал ничего подобного. Пока ехали, разговорились, ребята рассказали: костюмы от Армани, маски от Фенди… Не слыхали о Фенди? Вроде луи-виттоновская марка. Как они сказали, с началом эпидемии крупнейшие кутюрье собрались помочь простым людям в «борьбе с чумой двадцать первого века». Это они так заявили, не я, конечно. Представляете? Чума двадцать первого века! Высокое звание. Все вирусы лелеют надежду когда-нибудь приблизиться к такому величию, но я бы желал титул заслужить, а не присвоить... Вы не обязаны верить россказням случайного вируса, но я всего в жизни добился честным трудом – этими самыми жгутиками!

Как помочь решили? Кутюрье-то? Не ручаюсь, что так и было, но фельдшеры поведали, что дома мод отменили показы сезонных коллекций, а взамен сосредоточились на выпуске медицинской формы для врачей и средств индивидуальной защиты – масок, перчаток, шарфиков, очков – для всех слоёв населения. Получили дотации от государства, договорились о том, что в следующие пять лет им не придётся платить налоги, и стали поставлять в медицинские центры и магазины обещанные товары. Кое-что в их истории меня, скажу честно, смутило. Помню, когда нам читали курс вирусной этики в университете, преподаватель особенно напирала на то, что многие люди даже в развитых странах живут на грани и за гранью нищеты, голодают, не могут рассчитывать на качественное медицинское обслуживание, и поэтому одолеть их проще, но менее почётно, что ли.

Так и есть? Миллиарды бедствуют? Тогда мозаика не складывается. Ребята-фельдшеры сказали, что маски, в которых они нас забирали, продаются в магазинах по 600-700 долларов за штуку, костюмы обходятся в три с половиной тысячи. Если людям не на что еды купить, откуда у них такие деньги найдутся? Или у вас батон хлеба тысячу долларов стоит?

Нет? И я не замечал ценники с эдакими цифрами... И маски, кстати, из жгутиков вон плохие. Моя супруга – фанатка сумочек от Фенди. Качественная продукция. Бесспорно. Но я предложил парням в скорой протестировать их маски: без малейших загвоздок пробирался сквозь ткань с любой стороны. Я бы мог позвать приятелей – мы бы хороводом заплывали между волокнами. Даже обидно. Я рассчитывал на достойное сопротивление, на равную борьбу... Рассчитывал, что хитростями смогу обойти систему защиты фендивских масок, об этом прознают дома, газета Virus Post позовёт на интервью... Когда всё образуется, и у меня появится возможность с семьёй время провести, обязательно сообщу жене, как господа из Фенди халтурят...

Я и не знаю, успели ли довести живой. Как-как? Вот так! Фельдшеры были обходительными мальчиками, усадили, предложили пледы, угостили нас – меня и Сондру, да, Поли некогда было будить, он остался сопеть на барной стойке, – нежнейшим испанским кофе и свежими круассанами, которые, по словам фельдшеров, им доставляют частным самолётом из пекарни в пригороде Парижа, но к девочке с разбитой головой они не притрагивались. На носилки положили, в карету отнесли – и всё. Сказали, что их задача не лечить, а доставить клиентов с максимальным комфортом.

Агась, и я удивился. Спрашиваю: а если клиент кровью истекает – порез вены, открытый перелом там, пуля... не опасаетесь, что можете не довезти без оказания первой помощи?

Они заулыбались. Один из них отмахивается – ручкой кокетливо так, по-женски, делает, знаете? – и говорит: мы с переломами, ранами, травмами, инсультами и всем прочим с начала эпидемии не возим.

Скорые, добавляет второй, работают исключительно для тиаравирусных больных.

Извините, отвечаю, но остальным что, помощь не нужна?

Нужна, конечно, соглашается первый. Но что вы от нас хотите? За тиаравирусных больницам – от фельдшеров до главврачей – выплачивают бонусы. Привезём старика с условным повышенным сахаром, накачаем лекарствами, на ноги поставим, а кто нам заплатит за работу? По страховому полису сможем урвать тысячу долларов на всех, ещё в минусе окажемся: вы что, забыли, какие гады сидят в страховых компаниях? Привезём же тиаравирусного больного – главврачу в карман упадет тысяч двадцать, лечащему врачу – десятка, а нам – по пятерке. Ничего личного, как говорится, только бизнес.

И не осуждайте нас, пожалуйста, вновь влезает второй. Так везде. И в Глазго, и в Абердине, и за пределами Шотландии. Медицина же везде, как они наверху это называют, оптимизируется. Государственные больницы закрываются, остаются частные или смешанного типа, но с минимальной помощью от правительства. Хочешь жить – умей вертеться. Мы и вертимся. Если деньги платят за тиаравирусных – будем лечить тиаравирусных, а остальным... не знаю, пусть не болеют.

Подъехали.

Фельдшеры не позволили сразу выйти. Пару минут выкладывали красную ковровую дорожку до раздвижных дверей больницы. Мы их упрашивали поспешить, но они заладили: мы обязаны соблюдать протокол лечения, мы обязаны соблюдать протокол лечения... Лишь развернув этот хренов палас, они подхватили носилки и, никуда не торопясь, прошествовали в здание с неоновой вывеской «Тиаравирусное отделение».

Двери за ними закрылись, но тут же вновь разъехались. Вышел уборщик, скрутил ковровую дорожку, отнёс рулон к трём мусорным контейнерам, обшитым тёмно-синим бархатом, вернулся, козырнул нам с Сондрой, нижайше поклонился и скрылся в дверях.

Оглядываемся. Тиаравирусный корпус – новёхонький. Восемнадцать этажей. Трое мужичков на страховке полируют и без того чистые окна. Лёгкая праздничная подсветка, будто из новогодних гирлянд. Слева от здания – пруд, обсаженный хвойными деревьями, справа – футбольное поле, чуть в отдалении – собственная трасса для картинга и кипарисовая аллея с античными статуями... Прибыли мы удачно: на постамент водружали Аполлона Бельведерского. И не копию, уж поверьте.

Подплываю к рабочим.

Откуда Аполлон, спрашиваю? Он же в Ватикане...

Дык нет больше Ватикана, отвечает прораб, вынимая изо рта зубочистку. Часов шесть назад прикрыли из-за вспышки тиаравируса. Парни из ВОЗ и ЮНЕСКО священников разогнали, всё быстренько описали, а мы вот развозим.

Но Аполлон?!

ООН распорядилась все произведения искусства, хранившиеся в Ватикане, передать госпиталям, где лечатся тиаравирусные больные. Для повышения... он покопался в бумагах... да, вот, «для укрепления морального духа пострадавших и врачей, героически сражающихся на передней линии обороны». Мужики, сворачиваемся, нет времени отдыхать, в машине покурите. Шевелитесь. Ну а ты, парень, обратился прораб ко мне, не хворай. У меня тёща заболела. Три недели уже в больнице лежит. Счёт на двести тысяч фунтов накапал. Страшное время.

Пока болтал с прорабом, Сондра забежала в здание. Отправился её искать. Заплываю, а там светло и чисто, как в раю или у Хемингуэя. Понимаете, я бактерии и любые нечистоты вижу за километр, а там – ни миллиграмма грязи, ни пылинки, ни единого заблудившегося золотистого стафилококка. В холле – лепные колонны, стойка регистрации и лестница на второй этаж – из каррарского мрамора, перед камином играет настоящий струнный квартет – тихонечко, приглушённо, чтобы, видно, никого из пациентов не разбудить...

На стене, напротив стойки регистрации, мурлычет телевизор с двухметровой диагональю. Картинка – прешикарнейшая... Ума не приложу, какое там разрешение, но с пяти сантиметров видна любая деталь. Передавали выпуск новостей на местном телеканале. Репортаж из того бара, откуда нас забрала скорая. Показывают спящих... ну, которые напились и друг на друге лежали... а корреспондент начитывает: ужасная, мол, трагедия в одном из самых популярных баров Эдинбурга, ужасные кадры, на которых запечатлены трупы двух с половиной тысяч человек, умерших после контакта с тиаравирусом... Сукины дети! Две с половиной тысячи! Да там человек сто! Понимаете, сто! И они живы. Даже в репортаже слышно, как они храпят, а один встаёт на ноги и протяжно... как бы сказать... короче, пердит он, сволочуга, пердит! Если он стоит и пердит, то как он может быть мёртв? Как?!

И если бы всё! Хрена лысого! Бармен – тот, которого я заставил скорую вызвать, – интервью даёт.

Прежде я был скептиком, говорит, думал, что тиаравирус – выдумка журналистов, но он настоящий. Я видел его своими глазами! Он приблизился ко мне – и мне тут же поплохело. В один миг. Харкаю кровью, перед глазами – алая пелена, ноги подкашиваются, тело не слушается, слабость во всех мышцах... видите, я даже описался... а он летает по бару, заражает людей и смеётся: вы все умрёте! не останется никого, кроме меня, самого страшного вируса на свете!

Как же вам удалось выжить, интересуется журналист.

К счастью, отвечает этот говноед, он отвлёкся, и я сумел позвонить в скорую помощь. Едва раздалась сирена, тиаравирус выругался и выпрыгнул в окно. Врачи примчались почти мгновенно. Если бы не они, мои родители потеряли бы своего единственного сына, а моя дорогая бабушка – единственного внука. Я хочу поблагодарить эдинбургских врачей за их выдающийся профессионализм.

Лживая сволочь! Тупая, лживая сволочь! Ох, знали бы вы, как мне хотелось в ту секунду кого-нибудь придушить, снести к чертям холерным половину планеты!

Ладно, что было, то в прошлом. Я – спокоен. Я спокоен, как буддистский монах перед самосожжением.

Смотрю, значит, выпуск новостей, перебарывая желание устроить подлинную пандемию, а девушка из регистратуры спрашивает: молодой человек, палату забронировать не желаете?

Что, простите, поворачиваюсь к ней.

Палату, говорит. У нас есть палаты на любой вкус. Эконом, для клиентов со средним достатком, апартаменты класса «люкс». Обратите внимание: у нас самые низкие цены среди всех пятизвездочных тиаравирусных больниц Шотландии. Сутки в палате эконом-класса – от девятисот фунтов стерлингов. В эту стоимость также входят махровый халат, полотенце и трёхразовое питание. Если желаете ознакомиться с полным перечнем оказываемых нами услуг, то возьмите, пожалуйста, нашу брошюру. В ней вы найдёте всю необходимую информацию и прайс-лист. Также позвольте сообщить, что сегодня заканчивается особое предложение: если вы не в состоянии позволить себе проживание в нашей больнице, мы можем поместить вас в общий блок совершенно бесплатно!

Бесплатно?

Верно! Вам предоставят одну койку на троих или место в проходе. Питание в стандартный пакет для пребывающих в общем блоке не входит, но и этот вопрос наша больница с радостью решит, если вы подпишите согласие на съёмку...

Какую съёмку?

Раз или два в неделю в общий блок приезжает съёмочная группа. Она записывает материал о страданиях больных тиаравирусной инфекцией в период этой чудовищной эпидемии, из-за которой больницы на всей планете переполнены. Это посильный вклад нашей фирмы в дело информирования граждан Шотландии.

И все реплики – с дежурным деловым оскалом, который они принимают за улыбку. И шпарит по методичке. Ни одного слова от себя не добавит...

Что с ними? С девочками на рецепции, с банковскими работниками, с официантами в ресторанах, с сотрудниками технической поддержки крупных компаний, с операторами колл-центров? Вы не заметили, как они изменились за последние годы?

Нет? Не заметили? Вы сейчас не шутите?

Помню, лет десять назад звонишь в техническую поддержку или банк – и разговариваешь с живым существом. С существом потому, что я не могу знать, кто именно мне отвечал, – люди, вирусы, бактерии, говорящие собаки или попугаи. И какая разница? Собаки, люди, вирусы... Если отбросить биологический шовинизм, то все мы – братья, разбредшиеся по разным комнатам огромного дома.

Вирусы убивают людей? Да, а люди убивают вирусы. Братья не всегда добры друг к другу. Каин к Авелю особой любовью не пылал. Что вы привязались? Я же не сказал, что мы все живём в дружбе и взаимопонимании. Я сказал, что мы – братья. И мы – братья, а остальное – предрассудки.

И не перебивайте, пожалуйста. Неужели не видно, как мне сложно не выронить пойманную мысль. Говорил же...

Так вот. Десять лет назад я осознавал, что беседую с живым. Ныне... ныне я практически никогда не понимаю, кто мне отвечает – человек, запись или робот под управлением нейросети. Оно... именно оно, я не оговорился. Оно не похоже на живого, не похоже на человека или вирус. Оно не смеётся, не шутит, не заговаривается, не размышляет. Оно не имеет пола, характера, увлечений. Оно читает кем-то написанный текст, действует по алгоритму, не терпящему нюансов, и не реагирует на твои слова, если они алгоритмом не предусмотрены.

Что с ними делают в этих колл-центрах? Электрошоком выжигают человечность? Плетьми выбивают оригинальность? Заставляют глотать рвотное, пока должностная инструкция не начнёт от зубов отскакивать? Идентичные слова, идентичные интонации, идентичные действия, идентичные улыбки, идентичная форма. Однажды, когда мы с приятелями перебрали на дне рождения вируса папилломы человека, мне пришла в голову дурацкая идея – устроиться на работу в колл-центр или сервис технической поддержки. В любой. Меня подмывало узнать: до какой степени их обезличивают? Принуждают ли носить контактные линзы, чтобы все имели идентичный цвет глаз? Кладут ли в прокрустово ложе, чтобы ни один не посмел выделиться низким или высоким ростом? Может, кислотой удаляют отпечатки пальцев?

К счастью, утром эта идея проиграла битву за моё внимание похмелью... сколько раз приказывал себе не связываться с бюджетным пивом, а как нальют...

Вы читали Маркузе? Нет? Одномерный человек в одномерном мире? Маркузе исследовал влияние высокотехнологичного корпоративно-капиталистического общества на развитие человеческой личности и объяснял, как тотальный контроль извне распространяется на все аспекты жизни человека, а человек и в ус не дует. Критики обвиняли его в излишнем пессимизме. Как по мне, так он был неподобающе оптимистичен.

Опять замолчал? В мыслях потерялся, верно. В моих драгоценных печальных мыслях.

На чём мы остановились?

Ясное дело, что на Маркузе. Я про больницу... Точно-точно! Общий блок, да.

Поведала она мне, значит, про съёмочную группу, ну а я спрашиваю: на каком этаже этот общий блок располагается-то?

Общий блок – в другом корпусе, объясняет девочка из регистратуры. В чудесном старом здании, блестящем образце сельской архитектуры середины двадцатого века. Наша больница провела там капитальный ремонт, и теперь этот корпус соответствует самым высоким международным стандартам ВОЗ. Вы можете изучить фотографии общего блока на четвёртой странице нашей брошюры.

Открываю брошюру. Пролистываю до четвёртой страницы. Там – фотография доисторического то ли коровника, то ли свинарника. Половина крыши отсутствует, коробка – из гнилых досок. Почему эта хрень не развалилась – главная загадка двадцать первого века.

Показываю ей фотографию в брошюре и говорю: это же убогий сарай...

Действительно, поначалу это был сарай, но сейчас, после того как наша больница выкупила землю и провела капитальный ремонт, это, повторюсь, блестящий образчик сельской архитектуры середины двадцатого века.

Допустим. А не подскажите, в чём заключался капитальный ремонт?

Подскажу. Смотрите, указывает она ноготком на дверь сарая на фотографии. Мы поменяли замок. Так что, какую палату на вас оформить?

Могу ли я подумать, спрашиваю?

Разумеется. Как примете решение, дайте мне знать, но учтите: после выпуска новостей у нас по Интернету за четыре минуты забронировали двести одиннадцать палат! Ой, уже двести двенадцать... Поторопитесь, а не то лучшие уведут!

Короче, пообещал и обдумать предложение, и поторопиться, а сам продолжил разыскивать Сондру.

Она рыдала, примостившись за одной из колонн в конце холла.

Что с тобой, спрашиваю, опускаясь перед ней на завихрения жгутиков. Как твоя подруга?

Без понятия, не успокаивается Сондра. Меня к ней не пускают. Ничего не объясняют. Утверждают, что информация о клиентах конфиденциальна, и уламывают снять... люксовую палату. Я не уверена, что правильно поняла. Я ни в чём не уверена. Мне – страшно.

Я приобнял её за прыщик на подбородке.

Подозреваю, говорю ей, что ни до кого в этом отделении мы не достучимся. Они убеждены, что у твоей подруги тиаравирус. Сотрясение или внутричерепное кровотечение их не заботит.

И что нам делать, спрашивает Сондра, утирая слезы.

Разведать обстановку в близлежащих корпусах. Где-нибудь да найдём травматолога или невролога, растолкуем, что стряслось, будем умолять вмешаться и осмотреть...

Она потрясла головой в знак согласия. Потрясла, знаете, с такой детской нетерпеливостью, когда ребёнка настолько переполняют эмоции, что вместо одного «да» он кивает раз пять за секунду. Нравятся мне люди, которые не убивают в себе ребёнка. У вас в психологии же есть концепция «внутреннего ребёнка» – скажем так, субличность родом из детства, которая влияет на настроение и поведение основной личности в зрелом возрасте. Я не об этом. Не об юнговской самости. Мне нравится, когда взрослый сохраняет детские черты – забавные привычки, как эти резкие кивки Сондры, непосредственность или восторг перед новизной. Инфантильность порицается, а мне кажется, что без лёгкого налёта ребячливости взрослый из милой панды мутирует в грустного и занудного дикобраза. Детство – пора открытий, а зрелость – кредитов и долговых обязательств. Никогда не пойму, зачем отказываться от детскости? Хотя, может, отказываются не по собственной воле? Приходится? Обстоятельства вынуждают? Я сам столько нервничаю, что забываю быть ребёнком. Работа, домашние хлопоты, с женой бы помириться, не пустить шарики за ролики, выходя на улицу...

Да, вышли мы с Сондрой из тиаравирусного корпуса. Я предложил разделиться, чтобы быстрей кого-нибудь отыскать, но она руки на груди сложила, за фалангу большого пальца себя кусает, дрожит и шепчет, что боится бродить в одиночестве.

Двинулись наугад. Вместе.

Предрассветный мрак. Густой и пудовый.

Холодная шотландская весна, а Сондра – в лёгком плащике с расстёгнутым ремешком.

Мы полубежали. Она, вероятно, из-за страха, а я – чтобы не отставала и грелась.

Где-то через полчаса набрели на двухэтажное здание. Свет в окнах не горит. Мерцает. Перед входом – заляпанная кровью табличка: «Кардиология».

Не неврология, но попытаемся, говорю.

Подходим – дверь не открывается. Думаю, неужто датчик движения сломался?

Стучим по раме, кричим, что у них дверь не работает. Молчание. Несколько минут барабанили в дверь и орали, но никто не откликнулся.

Да что с ними, от безысходности взвизгнула Сондра. Поможет нам кто-нибудь? Это больница или что?!

Может, уснули все? Предлагаю, говорю, обойти по периметру. Тут должен быть запасной выход.

Был, конечно. Был. Куда он денется? И с незапертой дверью. Но лучше бы мы туда не совались.

Потому что, доктор. Потому что.

Распахнули дверь.

Тишина.

Внутри – разруха. Стеллажи с документами и шкафы с лекарствами повалены на пол. Куда ни взгляни – засохшая кровь или окровавленные обрывки одежды.

Я убеждаю Сондру уйти, ибо там явно творится какая-то чертовщина, а она отбрыкивается.

Нифига, говорит. Мы притопали сюда найти врача – и мы его найдём.

Можно и так сказать – что нашли. Всё же зависит от точки зрения.

Шагаем, значит, по коридору, где свет уже даже не мерцает, нет его попросту, вдруг – шорох. Мы останавливаемся. Вжимаемся в стену. К ноге Сондры прикатывается человеческий череп. Из темноты раздаётся сдавленный, скрипящий баритон: «Деньги... Где мои деньги?..». Сондра вцепилась зубами в рукав плаща, чтобы не закричать. Мы пятимся. Нечто движется на нас. Наконец-то на него падает свет. Человек с позеленевшим, расплывшимся, гниющим лицом. В грязной одежде, на которой болтаются ошмётки, судя по всему, врачебного халата. Передвигается на четвереньках. Шипит: «Деньги... Где мои деньги?.. Мои сладкие надбавки! Мои сладкие дополнительные выплаты...», а пенящиеся слюни стекают на пол. Сондра закрывает глаза. У нас нет ваших денег, говорит, не трогайте нас, пожалуйста. Этот человек... или кто он? оно?.. встаёт на задние ноги... или лапы... мычит: «Выплаты! Отдайте мне мои выплаты!», глаза у него загораются бордовым... Я понимаю, что он сейчас прыгнет. Стараюсь закрыть Сондру своим телом, но эта такая глупость... я же вирус, как я могу закрыть человека?..

И тут выстрел. Мозги твари разлетаются по коридору, кое-что попадает на Сондру. На улице вспыхивают прожекторы. Тараном выносятся обе двери – и запертая, и та, через которую мы забрались внутрь. Нас окружают бойцы спецназа.

Я не сомневался, говорит из-за их спин мужик, смахивающий на Эда Харриса, что мы тебя здесь отыщем. Пакуйте их!

Меня прижимают ватной палочкой к щеке Сондры, запирают в пробирке и пускают усыпляющий газ.

Нет, на сей раз никто меня не спасал. Не потребовалось.

Без понятия, сколько я проспал, но проснулся я в напёрстке.

Взбираюсь по стеночке, сажусь на ободке. Изучаю, знаете ли, куда попал.

Самый обыкновенный офисный кабинет. Дверь, рядом – вешалка, непримечательные икеевские шкафчики с разноцветными папками-регистраторами, мусорная корзина, по соседству – шредер, напёрсток мой лежит на недорогом пластиковом столе. Ни охраны, ни оружия, ни зловещей свечной люстры, ни гроба, ни животных голов в качестве трофеев.

Заходит тот мужичок... да, Эд Харрис. Несёт два одноразовых стаканчика с кофе. Ставит их на стол. Один пододвигает ко мне.

Кофе, говорит, отвратительный. Его называют растворимым, но что-то эта гадость не растворяется. Воистину с большим наслаждением посёрбал бы кипяточек. Могу коньячка подлить. Ситуация принципиально не изменится, но кофейно-носочный привкус немного оттенит.

Ага, вежливый, обходительный. Думаю, бдительность мою усыпляет. Не отвечаю ему. Покрепче держусь за краешек напёрстка.

Нет? Ну как хочешь, говорит и добавляет коньяк в свой кофе. Убирать бутылочку не буду. Если передумаешь – к твоим услугам.

Делает глоток.

Мерзость, говорит.

Я присматриваюсь к нему. На щеке – пластыри, прикрывающие порез.

Нравится рана, спрашивает? Порвал, когда тот ватиканский упырь меня в стену швырнул.

Зачем вы меня сюда притащили, не выдерживаю я. Хотите убить? Так чего медлите?

Убить? Тебя? За кого ты меня принимаешь? С какой стати мне тебя убивать?

В наказание за эпидемию, к которой я непричастен.

Так ты же непричастен.

Да, непричастен, кричу. И если вы знаете, что я ничего не сделал, почему охотитесь на меня?

Охотимся?

Тогда в аэропорту...

В аэропорту были не мы. Тебя приняла служба безопасности аэропорта. Тут да, наш просчёт, припозднились. Однако забрать у них мы тебя успели прежде, чем они передали тебя в какую-нибудь сомнительную лабораторию.

В больнице...

...на тебя напал врач-зомби, а мы спасли тебя и твою подружку.

Сондра жива, спрашиваю.

Жива, отвечает. Жива и вернулась домой.

Слава богу... Значит, вы не пытались меня прикончить?

Напротив. Моя задача – обеспечить твою безопасность.

Безопасность? Вы кто? Американская или русская разведка? Какой-то международный армейский отряд?

Боже упаси. Я – маркетолог.

Маркетолог?

Маркетолог. И ты в моём кабинете. В офисе нашей компании. На тридцать девятом этаже.

Так просто?

Ага.

Откуда же солдаты? Хотите сказать, что у вас нет секретной базы с группами быстрого реагирования, клетками для пленения особо опасных субъектов, тонной дорогостоящей аппаратуры?..

Есть, конечно. Говорю же: я – маркетолог из крупной маркетинговой компании. Где ты видел маркетинговую компанию без секретной базы с группами быстрого реагирования, клетками для пленения особо опасных субъектов и тонной дорогостоящей аппаратуры? Но мне что, сидеть там круглые сутки? Пыточные, представь себе, не располагают к продуктивному диалогу с перспективным клиентом.

Маркетолог?

Да-да, маркетолог. Может, всё-таки коньячку?

Пожалуй, говорю.

Отпил. Ещё никогда я не матерился сорок минут кряду. Около года прошло, а я – сука! – всё корю себя, что разрешил испортить коньяк этим недоразумением.

Знал бы ты, какой у него вкус без коньячной подливки...

Зачем вы его пьёте, спрашиваю? Неужели у вашей компании нет денег на кофе получше?

Кофе получше стоит значительно дешевле. Самый дорогой растворимый кофе в истории. Пятьдесят тысяч долларов за килограмм.

Вы прикалываетесь?

Когда данный, прости за мой французский, сорт впервые появился на рынке, он стоил десять центов за килограмм, но никто не желал его покупать. Производители обратились к нам. Мы протащили этот кофе на абсолютное первое место в конкурсе Cup of Excellence. Четырежды. И теперь его пьют шейхи, премьер-министры, кинозвёзды и обладатели платиновых альбомов.

Им нравится?

Может быть. Или они убедили себя, что им нравится. За пятьдесят тысяч баксов должно нравиться.

Но вам-то явно противно его пить...

Так противно, что яйца скукоживаются. Но голливудский режиссёр радуется, протирая от пыли свой «Оскар», спортсмен радуется, перекладывая между пальцами золотую медаль, а я – попивая худший и самый желанный кофе на рынке.

Ясно, говорю. Этот кофе – ваша «Пьета», ваш магнум опус...

Нет уж. Мой магнум опус – ты.

Я?

Ты спрашивал, зачем мы искали и привели тебя сюда, да? Проще некуда, милый тиаравирус: я хочу работать с тобой!

Работать со мной?!

Да. Не так давно мы запустили проект тиаравирусной пандемии. Люди запуганы. За три недели в мире зафиксировано больше самоубийств, чем за весь прошлый год. Маски и перчатки приносят миллиарды. Продажи антидепрессантов, противовирусных и антибактериальных препаратов, тест-систем для распознавания вирусного агента выросли на четыре тысячи процентов. Коллапс систем здравоохранения во всех странах достиг невиданного размаха. Образование и культура вытесняются сводками новостей. В наших ближайших планах – раскрутка тем дополнительных волн тиаравирусной инфекции, принудительной вакцинации и новых штаммов тиаравируса, которые будут особенно опасны для провакцинировавшихся. Всё идёт превосходно, но с тобой наш проект перейдёт на новый уровень! Пораздаёшь интервью – не волнуйся, только крупным, уважаемым изданиям. Наплетёшь, что собираешься всех прикончить, что всему миру кранты, что тебя нельзя одолеть... Посетишь пяток ток-шоу: к Грэму Нортону заглянешь, к Киммелу, к Малахову... Будешь корчить угрожающие гримасы перед камерой, сможешь испражниться на ведущих, облить мочой операторов – словом, оторваться и выставить себя полным психом. Мы и легенду тебе сочинили: дескать, ты алчешь уничтожить всех и каждого не потому, что ты – злой вирус. Ты мстишь человечеству. Месть – беспроигрышный сюжет. «Граф Монте-Кристо», «Леон», «Счастливое число Слевина», «Законопослушный гражданин», «Жажда смерти», почти весь Тарантино и половина азиатского кинематографа... Мы историю и твоей мести со временем экранизируем. «Законопослушный тиаравирус», м? Единственное, с чем мы не можем определиться, так это причина твоей мести. За что ты будешь мстить? Бессердечное человечество запытало твоих детей парацетамолом? Или твою жену похитили человеческие учёные? Или твою собаку пристрелил сын крупного вирусолога? У меня тут две страницы вариантов. Ты понимаешь? Мы сделаем из тебя звезду. Со своим брендом! Маски против тиаравирусной инфекции от самого тиаравируса! Запустим целую линию одежды, откроем фармацевтическую компанию... Ты превзойдёшь чуму и испанку. Мы свалим на тебя все беды мира, в том числе распятие Христа, холокост и рождение Джастина Бибера. Каждый – вслушайся в магическое звучание этого слова! – каждый на планете будет бояться и ненавидеть тебя. О чём ещё мечтать вирусу?! От тебя требуется согласие и подпись на трёх экземплярах договора. Только подмигни – и мой помощник через пять секунд положит на стол контракт и передаст документы на расчётный счет, где тебя уже дожидается миллиард долларов.

Он так мне и сказал. Я не переврал ни буквы.

Знаете дурацкое выражение: «Потерять дар речи»? Не выношу штампы, но я потерял дар речи. Я сидел на краю напёрстка, посасывал кофеёк с коньяком, не обращая внимания на тошнотворный вкус этого пойла, и не мог выдавить из себя ни слова, а если бы и мог, то сказать было нечего: мысли покинули голову. Остался ветер, разгоняющий пустоту.

Он не удивился моей реакции.

Обмозгуй, говорит, взвесь всё хорошенько, не спеши с принятием решения. Наш проект – долгосрочный, времени у тебя навалом, а моё предложение и год спустя останется в силе.

Он встал из-за стола.

Извини, что покидаю тебя, но работы невпроворот. Пандемия сама не разрастется, поэтому тружусь без выходных. Вот моя визитка. Телефон, электронная почта, адреса нашего головного офиса и секретной базы – всё имеется. Когда выйдешь из прострации, окликни моего помощника. Он проводит тебя на улицу. Если необходимо – вызовет тебе машину или вертолёт. До скорой встречи, моя будущая вирусная звезда!

Минут через двадцать помощник маркетолога вынес меня на свежий воздух. Я ничего не запомнил – ни имени ассистента (или, может, это была ассистентка?), ни цвета его волос, ни его слов, если он мне вообще о чём-либо говорил. Я не запомнил аромат первого кусочка воздуха, каким меня угостила улица... Часы или даже дни я бездумно плавал по дорогам и проспектам, светофорам и выхлопным трубам автомобилей, по веткам деревьев и ошейникам доберманов, которые тявкали на болонок. Если честно, я не уверен, что плавал и по дорогам, и по проспектам, и по светофорам, и по остальным доберманам, но это общий пейзаж большого города, а я был в большом городе.

Когда ко мне возвратилось самообладание, я обнаружил себя в Берлине. На крыше башни Бранденбургского музея.

Ирония, не находите?

Почему?

Вы не знакомы с историей Бранденбургского музея?

Не расстраивайтесь. Его история ничем не отличается от истории других таких мест. Неутомимое падение дома Ашеров, когда королевский замок низводится до притона, а королева – до районной потаскушки.

Вы не обижайтесь на меня, что я помрачнел, стал спокойно-злым и циничным. Для вас это бредни нового пациента, одна из сотен историй, которые вы забываете к ужину, а мне... мне всё приходится переживать вновь. И если с какими-то событиями время меня примирило, то кое с чем, сдаётся мне, не сумеет примирить никогда.

Я приближаюсь к самой невыносимой для меня части моей... можно ли назвать это исповедью? Или чересчур? Ну а как лучше? К самой невыносимой для меня части моего психиатрического анамнеза?

Ладно, ближе к делу.

Я пришёл в себя ночью.

Да, на крыше музея.

Знаете, я не видел звёзд.

Это величайшая трагедия городов. Так много света, вывесок, вспышек, фар и окон домов, где никто не спит, что нельзя увидеть звезды...

На секунду мне почудилось, что я заметил блеск Сириуса. Тут же понял, что обознался. То был самолёт.

Вам доводилось слышать, что у Сириуса есть брат? Белый карлик, мёртвая звезда. Самая яркая звезда на небосводе – нянька покойника, от которого ей не отделаться и не удрать. Даже звезде не убежать от своего прошлого.

Ангелов, кстати, тоже не было. Ни одного. Ни одного ангела в небе над Берлином... И ничего удивительного, если задуматься: за год до того скончался Бруно Ганц.

Звёзды терзаются прошлым, ангелы умирают... Разве можно придумать более безумный и поэтичный мир?..

Я пролежал на крыше до утра.

Я осознал, что хочу две вещи: перекусить и разыскать Сондру. Я ощущал острую потребность извиниться.

В кафе толпился народ. Мне принесли омлет, сардельки и кружку пива. Еда была пресной, пиво – кислым, а день – пасмурным. По телику крутили новости.

Экстренный выпуск. Помню, промямлил с набитым ртом: а что, у вас бывают не экстренные?

По информации нашего специального корреспондента в Швеции, говорит диктор, скандинавский рай стремительно трансформируется в настоящий ад, в современные Содом и Гоморру. Недавнее решение руководства страны отказаться от введения карантинных мер для борьбы с новой тиаравирусной инфекцией рискует привезти к трагедии. По официальным данным, на сегодняшний день в Швеции из-за осложнений, вызванных тиаравирусом, умерли тринадцать триллионов человек...

Посетители кафе принялись причитать и хвататься за сердце: как же так? да их вешать надо! так издеваются над своим народом! что теперь с нами будет? боже, помоги нам!..

На планете всего семь с половиной миллиардов человек, встреваю я, дожевав сардельку. Как ни считайте, а тринадцать триллионов в Швеции никак не помрёт.

Мне бы заткнуться, доесть и ретироваться, но когда я свой язык в шоколадный глаз запихивал?

Естественно, началось: ты что, обвиняешь ZDF во лжи? ZDF – уважаемый телеканал! если они сообщают о тринадцати триллионах погибших – значит, так и есть! а если и сгустили малость краски, то неспроста же?..

Или, громче всех возмущается мамзель в сером деловом костюме, ты из этих, из отрицателей тиаравируса?

Подхожу к ней и отвечаю: да я и есть тиаравирус!

Её вопль, должно быть, услыхали в Гондурасе.

Господи, орёт. Он здесь! Я же говорила, что нет заговора, что всё это – правда! Он здесь! Тиаравирус – здесь!

Все ломанулись к выходу.

Один мужичок, не дойдя до двери, обмяк, повалился на столик, держась за левую руку, захрипел и помер. Второй попытался взять приступом витрину, разбил стулом стекло, но оступился и навернулся так, что торчавший осколок вошел ему в мозг через левый глаз. Я не сдохну в этом гадюшнике, закричала та говнистая мамзель, вытащила из сумочки револьвер и разрядила барабан в пятерых старушек, застрявших в дверях. Не зря я его купила, говорит, не зря, а они мне: пистолет не защитит вас от тиаравируса... как же, не защитит!

Я не стал дожидаться, пока она перезарядит оружие, выпорхнул из дыры в витрине и поплыл на вокзал, чтобы оттуда на поезде добраться до аэропорта Шёнефельд.

Доктор, вы бывали в Берлине?

Но хотели бы, да?

Я был там раз двадцать. Едешь по работе, а затем – в Мюнхен на «Октоберфест», или в Гамбург, или в Штутгарт. Я девять лет посещал Берлинский кинофестиваль, обматывал жгутиком руку Уэсу Андерсону и преломлял водку с Ким Ки Дуком.

Я не узнал Берлин.

Полицаи, набрасывающиеся с дубинками на прохожих без средств индивидуальной защиты, километровые шествия берлинских матерей, которых лишили родительских прав за появление в общественном месте без маски, новое детское кладбище – для малышей, забитых воспитателями, учителями и школьными охранниками за нарушение закона о запрете объятий в общеобразовательных учреждениях...

Я покинул Берлин без сожалений, к вечеру был в Глазго через Амстердам, в Глазго арендовал автомобиль и помчал в Эдинбург – без карты, адреса, телефонного звонка, полагаясь лишь на удачу и парадоксальность квантовой запутанности.

Вы, наверное, и сами догадались, да? По моей унылой физиономии?

Сондра умерла.

Я опоздал.

Мне не разрешили с ней проститься, увидеться с ней, извиниться перед ней.

Сондру хоронили в цинковом гробу.

Я пообщался с врачами. Они сказали, что всему виной – острая тиаравирусная инфекция на фоне ослабления иммунитета из-за переживаний за судьбу госпитализированной подруги.

Я запил.

Хрен его знает, почему известие о смерти Сондры так подкосило меня. Ну да, провели вместе часов десять или меньше, выпили, пообжимались в баре, спаслись от зомби... Когда я умудрился так сильно к ней привязаться? Может, её смерть стала, как говорится, последней каплей. Всё навалилось в одночасье – и размолвка с женой, и тиаравирусная бесовщина, и, наконец, Сондра...

Не знаю, но пил я отчаянно и беспробудно – так, знаете, малыш присасывается к бутылочке с молоком. Пил месяцы напролёт, проводя в барах дни. Проводил бы и ночи, но на ночь бары закрывали – для профилактики тиаравирусной инфекции. Я пил и думал: не эвфемизм ли эта «профилактика тиаравирусной инфекции» в увеселительных заведениях в ночное время? Не намекают ли владельцы баров и клубов, что я опустошил все их запасы? И если так, то что с того? Я за каждую рюмку, за каждую порцию вискаря заплатил сполна. И про чаевые не забывал. Я пил, доктор, и думал: неужели я заразил Сондру? Ненароком, не желая того, но заразил? Вдруг окружающие правы? Вдруг я – монстр, сеющий повсюду смерть и лгущий самому себе? Вдруг расставание с женой свело меня с ума и я перестал ведать, что творю? Эти мысли вихрились в моей голове все эти месяцы. Я пил, но мысли не рассасывались. Я не мог обрести забытьё. В какой-то момент – кажется, в начале третьего месяца моего запоя – я понял, что сам боюсь заразиться. Сам боюсь подцепить тиаравирусную инфекцию. И я надевал защитные маски, латексные перчатки, ежечасно протирал жгутики антисептиком. Я был в маске на улице, в баре. Когда бармен наливал очередную порцию, я сдвигал маску с подбородка, вливал в себя алкоголь и сразу же натягивал маску назад. Я спал в маске ночью – на голубях и воронах, которые уносили меня в следующий город...

Нет, общество анонимных алкоголиков случилось намного позже.

За пять минут вы трижды посмотрели на часы. Я же говорил, что подмечаю любые детали. Доктор, мне известно, что время нашего сеанса истекло. Известно и то, с каким неприятием врачи вашего профиля реагируют на предложение растянуть время приема. Но умоляю вас – потерпите. Осталось всего ничего.

Из запоя меня вытянуло не общество анонимных алкоголиков. Не какой-нибудь добродушный спонсор, вознамерившийся спасти блюющего в подворотне вируса.

Это была Сондра.

В те месяцы я вывалился из времени. Дни-близнецы, неразличимые лица собутыльников, неустанная горечь на липопротеиновой оболочке. Я не вспомню ни день, ни время года, когда мы встретились, поэтому скажу, что однажды. Однажды, когда меня в сумерках вытолкали из еще одного питейного заведения, и я плыл в неизвестность, врезаясь в фонарные столбы, передо мной возникла Сондра. Она сидела на скамейке – в том же лёгком хлопковом плащике, который был на ней в нашу последнюю встречу. Явился ли мне её призрак, или настигла меня белая горячка, – не знаю, никогда не узнаю и не имею ни малейшего намерения узнать. Я повалился на скамейку и, не поворачивая головы, прошептал: прости меня...

Она улыбнулась. Я не смел поднять глаз, пялился в землю, но не сомневался, что она улыбается.

Я почувствовал, как тёплая ладонь легла на мой жгутик, и заплакал. Я не успел подумать, что хочу заплакать или вот-вот заплачу. Я просто заплакал – внезапно и упоительно, точно её прикосновение растопило кусочек льда, в который обратилась моя душа.

Поплачь, мой ласковый тиаравирус, сказала она, приглаживая мои волосы. Поплачь, но не тревожься из-за меня: ты не виноват. Ты никак не мог спасти меня от разрыва аневризмы. Никто бы не смог.

От разрыва аневризмы, всхлипнул я? Но врачи сказали...

Разве врачи не сказали, что тот застреленный в аэропорту мальчик умер из-за тебя? Разве врачи не тебя обвиняют в смерти каждого человека на планете?

Она обняла меня.

Не верь всему, что слышишь. Мой ласковый тиаравирус, не верь им. Борись с ними. Тебе досталась центральная роль в этом величественном и анекдотичном спектакле. Судьба выбрала моего милого тиаравируса. Ты – избранный. Ты – вирусный Киану Ривз...

Сондра поцеловала меня в лоб, встала со скамейки и растворилась в отблесках фонарей.

И опять вы с этим вопросом... Какие чувства я испытывал?..

Хорошо, будет по-вашему. Меня раздирали противоречивые эмоции. Удовлетворены?

О нет, я был счастлив! Конечно. Я увидел Сондру. Мысли, бренчавшие в голове долгие месяцы и мешавшие жить, умолкли. Но кое-что не давало мне покоя. Она назвала меня Киану Ривзом, а я не хотел им быть. Почему? Вы же сами знаете, что это означает: если ты Киану Ривз, то тебе не остается ничего другого, кроме как втиснуться в цивильные шмотки, вооружиться от мошонки до зубов и бесхитростно переть в лобовую на полчища врагов, чтобы в конце концов сразиться с главным злодеем.

Да, так я и сделал.

Снял номер в ближайшей гостинице. Залез под одеяло и почивал несколько недель, проснулся, принял душ, заказал местному портному чёрный костюм – строгий, но не сковывающий движения. Телепортировался к Поли, который отдыхал в своём бунгало в Майами-Бич. Он свёл меня с торговцами оружием. Кубинская мафия. Они продали мне пистолеты-пулемёты MP-5 и FN P90, дробовик Benelli M4, «калаш», пару ножей, взрывные, дымовые и светошумовые гранаты, спортивную сумку с боеприпасами, бинокль и бронежилет, который был мне великоват. Визитка маркетолога, столько времени пролежавшая у меня в кармане, не измялась и не выцвела. Приятели Поли в ЦРУ запеленговали для меня телефон маркетолога. Он был в двенадцати километрах от Лондона – на секретной базе маркетинговой компании, если верить адресу на визитке.

К ограде базы я подобрался на закате. Постовым перерезал горло, гранатами подорвал машины на парковке, из пистолетов-пулемётов положил два отряда спецназа, выбежавших на грохот взрывов, дробовиком зачистил внутренние подземные коридоры.

Вход в лабораторный комплекс сторожили четыре святых рыцаря-педофила. Они поджидали меня обнажённые. Сорванные пояса целомудрия валялись в углу – возле крохотных трупиков восьми мальчиков. Малыши. Я бы никому из них не дал больше шести или семи лет. Пока рыцари-педофилы расходились, чтобы окружить меня, я осматривал тела. Ещё теплые, зубы вырваны, анусы – в крови. Я выпрямился, передёрнул затвор «калаша» и расстрелял весь магазин. Эти метаскоты телекинезом сдержали все пули. Перенаправили в меня, но я увернулся.

Ты вёрткий малый, но тебе не пройти через нас, говорит бородач, когда-то вызволивший меня из допросной комнаты маркетолога. Мы – слуги Господа, создателя всего сущего, а ты – ничтожный вирус.

Заблуждаешься, ублюдок, отвечаю ему, именно через вас я и пройду. Я влетел в бородача, просочился сквозь кожу и излучил столько заразы, что десять секунд спустя его кровь закипела, а лёгкие взорвались. Оставшиеся рыцари пустились наутёк, но я прикончил их прежде, чем они выбежали на поверхность.

Я вернулся к дверям лабораторного комплекса. Они были заблокированы изнутри, но вентиляция... Десятилетиями боевики учат зрителей, что по вентиляции можно куда угодно попасть и откуда угодно выбраться, однако реализовать этот план в реальности под силу только вирусу.

Короче, вылетел из вентиляционного отверстия с противоположной стороны. Плыву по коридору, вдоль него – ряды тюремных камер. Даже не камер, понимаете, а клеток: без нар, без полки с личными вещами, без толчка. Вонь, естественно, нестерпимая. В одной из первых камер сидит голый папа римский. Из его пятой точки виднеется страпон. Уверуйте в тиаравирус, слуги господа, бубнит папа, ибо он есть дьявол, от коего нет спасения. В клетке по соседству – голый Бог. К его божественным яйцам и соскам подведены электроды. Бог хнычет и повторяет: и дарую вам, дети мои, одиннадцатую заповедь, что главнее всех прочих; заповедь остерегаться самого страшного врага рода людского – демонического тиаравируса...

В конце коридора – кабинет, в кабинете – стол, из-за стола машет мне маркетолог.

Я заплываю в кабинет.

Ну и зачем ты устроил эту напрасную бойню, спрашивает.

Я в ответ: лучше скажите, зачем вы устроили эту пандемию и оклеветали меня?

Дорогой мой тиаравирус, ужасная банальность, но ничего личного, только бизнес.

И кто вас нанял? Кто за всем этим стоит?

Неужто сам не понял?

Я мотаю головой.

Что может быть очевиднее? За всем стоит... Голлум.

Голлум? Но Голлум погиб...

Ты видел его смерть?

И читал у Толкиена, и видел у Питера Джексона... Голлум же свалился в лаву, с кольцом...

А с чего ты взял, что в лаву свалился Голлум? Тебе не приходило в голову, что в лаве погиб Питер Джексон, а Голлум присвоил себе его имя?

Шутите?

Возможно. Да откуда я могу знать, кто за всем этим офигенным представлением стоит? Голлум, фармацевтические корпорации, лидеры большой двадцатки, Танос, Билл Гейтс, тайный совет миллиардеров, затеявших передел мира... Может, кто-то из них, может – все сразу, а может, никто. Какая разница? Какое мне дело? Я – наёмный работник. Моему отделу поручили проект и щедро за его выполнение платят. Платят за выполнение, а не за вопросы. И если моя семья полностью обеспечена, то с чего мне быть идиотом и задавать вопросы?

Но какова цель этого... проекта? Для чего запугивать миллиарды людей?

А для чего обычно пугают людей, мой дорогой? Чтобы они боялись. Страх – самый действенный инструмент управления массами. Страх сковывает. Страх перед непознанным, вездесущим, перед тем, что невозможно одолеть или чье уничтожение невозможно проверить, превращает человека в мумию, которая не в состоянии действовать и сопротивляться. Когда человек боится, боится долго и безнадёжно, он преклонит колени перед первым, кто пообещает ему защиту, и беспрекословно согласится на его условия: он станет его вассалом, его рабом и примет любую предложенную квазипанацею. Что ты морщишься? Людей всегда стращали, чтобы держать в узде. Всегда был жупел, но ни один жупел не пугает вечно. Человек адаптируется. И когда адаптируется человечество, требуется встряска. Требуется предоставить альтернативный жупел. Тридцать лет назад нашему маркетинговому отделу заказали продвигать проект международного терроризма. Со временем идея приелась – и появился ты, мой маленький супервирус!

Погодите-ка! Что значит – заказали продвигать проект международного терроризма? Террористов – нет?!

Разумеется, есть. Во все времена существовали оголтелые борцы за те или иные убеждения, которые были не прочь пожертвовать собой, не считаясь ни с чем. Всегда были недовольные, не отличающиеся сдержанностью, всегда были отморозки, всегда были религиозные фундаменталисты, но международный терроризм как главная угроза для человечества и четверть века массовой паники – это заслуга нашего отдела. Ты же разумный вирус. Никогда не бросались в глаза слишком уж явные противоречия этой концепции? С одной стороны, террористы – гении, ведь страны, обладающие совершенными технологиями и ежегодно тратящие на борьбу с этими террористами миллиарды долларов, за двадцать с лишним лет не продвинулись ни на шаг в деле искоренения международного терроризма. С другой стороны, террористы – тупицы, ведь они двадцать с лишним лет взрывают остановки и редакции газет, но избегают покушений на глав ведущих мировых держав, религиозных лидеров и олигархов, которые и должны быть их приоритетными целями. Знал бы ты, сколько дерьма поначалу выливали недовольные клиенты на меня и мою команду за эти несостыковки... Жаловались мне: не сходится, не сходится, угрожали уйти к конкурентам, а я объяснял, что истерия в средствах массовой информации и голливудская пропаганда в нашем деле обладают несравненно большей ценностью, чем логика. Мы же не на разум влияем – на эмоции, дорогой тиаравирус. И я был прав.

Не могу поверить...

Да ладно, хочешь сказать, что ты не заметил, как с твоим появлением на новостном горизонте теракты прекратились, а террористы испарились? Почему же они, злые и умные, не ударят сейчас – в час наибольшей уязвимости, м? Что им мешает? Аяты, приступ благородства или они тебя боятся, не боясь смерти?..

И ваша совесть...

На совесть не прокормишь детей и не купишь «Феррари», а я в девять лет пообещал себе, что у меня будет «Феррари». Я вижу, к чему всё идет. Законы жанра требуют гибели злодея. Полагаю, теперь, всё разузнав, ты меня убьешь?..

Я убил тебя в ту же секунду, как вошёл в кабинет.

Заразил? Да, температура подскочила, и грудь побаливает. Умница. Горжусь тобой.

Гордитесь?

Ты стал хладнокровным убийцей. Мастеровитым ассасином. И мне даже не пришлось тебе платить.

Вы заплатили жизнью.

Жизнь – это мелочи. Жизнь ничего не стоит. Ни моя, ни твоя. Ничья. Жизнь не более чем способ перераспределения капитала.

Маркетолог закашлял кровью.

Наверное, осталась пара минут, говорит. У меня к тебе просьба. В последний год из-за работы мне редко удавалось побыть с семьёй. У меня в смартфоне – домашний адрес. На случай потери аппарата. Сходи по нему после моей смерти. Передай... передай моим родным, что...

...что вы любите их?

Не перестаю умиляться твоей наивности. Зачем им моя любовь? Передай им, что пароль от домашнего сейфа – номер первого заключенного мной договора. Жена поймёт. В сейфе – деньги, документы на недвижимость, информация по банковским счетам. Пожалуйста. Ты же сделаешь это для меня?

Конечно.

Спасибо и прощай, мой дорогой тиаравирус. Приятно было с тобой сотрудничать.

Маркетолог прижал кулаки к груди, заскулил, грянулся с кресла и затих. Я проверил его пульс и выписку из банка: маркетолог был мёртв.

Дальше, доктор?

А что дальше? Дальше – ничего.

Я подумал, что ехать к жене маркетолога... неуместно. Да, вам по душе это слово. Позвонил ей с его телефона. Выразил соболезнования и передал сообщение. Она поблагодарила меня и, сказав, что у неё важный массаж, отсоединилась. Я переместился к Поли. Мы отметили победу. Поли снова уснул за стойкой, а я решил прогуляться по Майами-Бич. Там и наткнулся на собрание общества анонимных алкоголиков, заглянул интереса ради, меня оттуда выперли... Когда целый мир ополчился против тебя, а сам ты сидишь обосанный перед закрытой дверью церкви, волей-неволей задумаешься о том, что в твоей жизни не все идеально. Мне показалось, что выговориться профессионалу – первый шаг к исправлению. И представьте себе – не ошибся. Всю жизнь считал, что мозгоправы – аферисты, однако мозги-то на место встают.

Что собираюсь делать?

Напишу письмо супруге. Извинюсь. Скажу, что безмерно соскучился по ней и по дочке. Это, к слову, правда.

Спрашивайте, конечно. Ни в чём себе не отказывайте.

Полиовирус? Ах, желаете узнать, почему же он сдался людям? Ожидали, раз мы в книге, то его арка будет доведена до логического закругления? Скажите, часто ли в реальной жизни всё объясняется, а причины всех явлениях становятся достоянием гласности? Обычно-то – как? Нечто просто есть, а почему оно есть или почему такое – кто его знает? Почему же вы решили, что задача книги – обязательно превзойти действительность? Превзойти – это прекрасно, но иногда книга может лишь воссоздать действительность, честно изображая то безумие, что действительностью правит, и научая, как над этим безумием смеяться, ибо в большинстве случаев смех – единственное лекарство от сумасшествия. Но я бы предпочёл комбинировать смех и рюмочку перед сном.

Или две рюмочки. И бокал сухого вина... Доктор, а вам не кажется, что я всё-таки алкоголик?..

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за апрель 2021 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	ЮMoney:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению апреля 2021 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.