Кармин Роберт. Рассказ «Искупление».

...– Красота требует жертв, – изрек Рейн первое, что пришло ему в голову, и вопросительно взглянул на миловидную незнакомку.

– Здоровье тоже, – поддержал его один из посетителей. И дама снова рассмеялась.

– А вы здесь впервые? – обратился Рейн к незнакомке. И получил утвердительный ответ.

Обратный путь через туннель с мышами они проделали уже вместе. Его спутница даже не пыталась скрыть свою боязнь полумышей-полуптиц, и Рейна это забавляло. Он предложил съесть по мороженому, которое продавалось тут же, на площадке перед Провалом, и спуститься к Эоловой арфе. Дама охотно на все согласилась.

Осмотрели они еще и Грот Лермонтова, к которому Рейн тоже ее повел (при этом он живописно рассказывал обо всем, что связано было у Михаила Юрьевича с этими местами), и, по предложению «гида», пошли пешком вниз до Цветника. Санаторий, в котором отдыхала прелестная незнакомка, находился неподалеку. Впрочем, незнакомкой она уже перестала быть. За время прогулки они вкратце рассказали друг другу о себе.

Катерина Васильевна (Катюша) была из махонького украинского городка со сладким названием Изюм. Работала в городской библиотеке, была замужем и растила сынишку. Путевка на Кавминводы досталась ей по счастливому случаю. Как-то она зашла с отчетом библиотеки в отдел культуры горисполкома, и заведующая неожиданно ее спросила, не хочет ли она по «горящей» путевке съездить в Пятигорск. Такие путевки на дороге не валялись и доставались они, в основном, партийному руководству, директорам-промышленникам и прочей городской элите. Ехать отдыхать в октябре среди них особых желающих не было, вот путевка и оказалась невостребованной. Дома решили, что нельзя упускать такую редкую возможность, и Катя уехала.

Капитан Каллас настолько увлек библиотекаршу своими рассказами о Лермонтове, что она с радостью согласилась встретиться с ним и на следующий день, и на следующий...

Кармин Роберт. Повесть «Pas de deux».

...Калугин снял ей номер в гостинице к её возвращению из Вильнюса в последних числах апреля 89-го года – потому что жить ей было уже совершенно негде.

После всех своих мытарств Дайна оказалась в отдельном номере со всеми удобствами и с телефоном и почувствовала себя на седьмом небе от счастья. Придя в чувство, на третий день своего блаженства она позвонила Калугину и пожурила за то, что она уже три дня в городе, а его до сих пор не видела. Он тут же пообещал исправить этот непорядок и заехать к ней после работы.

И он приехал. Они мило проболтали больше часа и, когда он был уже у двери, чтобы уйти, Дайну вдруг прорвало. Она взволнованно стала говорить, что, наверное, больше всего благодарна ему вот за этот номер: где никто не орёт, не тормошит, где можно наслаждаться тишиной, принимать душ, собирать материал для очередной статьи по телефону – короче, наконец почувствовать себя белым человеком.

– Вы не представляете, как я вам благодарна!

И тут... Она почувствовала себя в его жарких объятиях, его губы жадно целовали её лицо, шею, а пальцы расстёгивали блузку. Он увлекал её обратно в комнату, к кровати… Но Дайна остановила его и твёрдо произнесла:

– Или вы остаётесь на всю ночь, или сейчас же уходите.

Она подошла к окну и повернулась к гостю спиной.

И так, спиной, она услышала голос Калугина, в котором прозвучала легкая укоризна:

– Ты же знаешь, что я не могу остаться. Я могу вернуться поздно, очень поздно, но я должен вернуться домой. Я не боюсь скандала – одним скандалом больше или меньше, это уже не суть. Но есть правила, которые я сам для себя установил.

Да, Дайна действительно это хорошо понимала. Но ей хотелось загнать его в угол. «Почему? Почему я к нему так жестока? К тому мужчине, который сделал для меня больше всех остальных. Ведь никому другому я бы не поставила такого условия», – призналась она себе. И в ней что-то дрогнуло – ей стало его жаль. Сколько раз на протяжении лет она ругала себя за эту чисто женскую глупость!

Она обернулась. Калугин застёгивал куртку. Дайна подошла к нему и, положив руки ему на плечи, поцеловала в губы...

Кармин Роберт. Рассказ «Уход».

...С того осеннего московского вечера, заметённого мокрым снегом, прошло шесть лет, и она позвонила, из Питера, с работы. С работы? Да, она вернулась больше года назад и позвонила, чтоб увидеться с ним на прощанье. На прощанье? Да, она прощается со всеми близкими и дорогими людьми (он с удовольствием отметил, что входит в их число) и покидает Питер навсегда. Через месяц. Квартира продана, контейнеры заказаны, билеты куплены. Он предложил встретиться в среду вечером, когда ему выпадало ночное дежурство по подворью. Он услышал на другом конце провода некоторое замешательство и поспешил её успокоить – «я вас отвезу». (На протяжении всего знакомства они были на «вы» – тоже питерский шик.) Это была существенная ремарка, поскольку и наземный, и подземный транспорт в Северной столице так и ходил только до полуночи. Её уже проданная квартира находилась от подворья на противоположном конце мегаполиса. Нет, он, конечно, мог назначить встречу в кафе, но хотел он иной, не московской встречи. Он хотел потрясти её воображение рясой, своими седыми космами и бородой, как у Черномора; интерьером своей обители, иным кабинетом – не госслужащего; поужинать с ней, сидя на лавках за дубовым столом, где он трапезничал с братьями… А главное, он хотел побольше времени, чтоб можно было наконец наговориться, насмотреться на неё… Предложение она приняла неуверенно. Но приняла. И он почувствовал себя счастливым, только по-другому, не так, как за все эти годы, пока общался с Богом, братьями и реже – с дочерью.

Она была всё такая же, и он любовался ею так же, как в первый раз, когда её увидел, – восемь лет назад. Господи, это было восемь лет назад! Он кормил её монастырскими яблоками, мёдом и… не хотел везти домой. Хотя ловил её взгляды украдкой на часы. Потом они прогулялись уже в холодную питерскую ночь по двору, и он увидел таку-ую луну, какой не видел никогда, – безупречно круглую и серебристую, и казалось, что двор освещает мощный прожектор. Он водил её под руку, чтоб, не дай Бог, не оступилась, а в голове стучала одна навязчивая мысль: она меня опять бросает, она опять уезжает, как тогда, шесть лет назад в столицу. Но тогда их разделял только ночной экспресс, а сейчас… И он ужаснулся собственному кощунству – Бог! И его обитель – монастырь. Которую он добровольно избрал своим домом до конца своих дней. И дал три обета – послушания, нестяжания и целомудрия. И он вдруг рассердился: зачем она позвонила, зачем приехала? Чтобы искушать его? А он не поддастся, вот! Женщина – зло, и весь их мир – одно сплошное зло и коварство. («Коварство» визави безмятежно пило чай с конфетами.) И тогда он рассердился на себя. Он же монах, чёрт побери, и ему не к лицу все эти мелочные эмоции – раздражительность, смятение, вообще что-либо, кроме умиротворённости...

Кармин Роберт. Пьеса «Случай на водах».

...К о р н е т. Господа, господа! А вам не кажется, что поединок Лермонтова с Мартыновым очень напоминает дуэль Печорина с Грушницким? И тоже здесь, на водах! Да ведь и поговаривали, что Грушницкий списан с Николая Соломоновича, а княжна Мери – с одной из его сестёр...

(Все смолкают. Каждый обдумывает сказанное.)

А г р а ф е н а (взволнованно). Ну конечно! Как же я-то сразу не догадалась! Правда... В тот вечер, в тот злосчастный вечер... Я, утомившись танцами, дышала воздухом у окна; Михаил Юрьевич подошёл, спросил, о чём я думаю. Я ответила, что он – самый ужасный насмешник, а он сказал, что точно насмешник, и даже злой. Но чтобы я этому не верила, потому что так говорят его завистники...

А потом... Потом он начал говорить о себе прямо словами Печорина. Что он готов был любить весь мир, но этого никто не понял, и он выучился ненавидеть. Что половина его души высохла и умерла, и он её отсёк и бросил... Господи, как это тяжело вспоминать!.. (Закрывает лицо руками.)

Э м и л и я (в раздражении). Вот это новость! Каков Печорин! Сначала – Наталья, сестра Николая, потом... Но уж мою сестру второю княжной Мери сделать не пришлось... Нет, каков Печорин!

1-й г о с т ь. И чему ж тут удивляться? Мне сказывали – и особенно те, кто коротко знал покойного, – что он на всякую житейскую историю смотрел как на матерьял для своих литературных упражнений. Равно и на каждого, кто в эту историю попадал. А то, что рассказала Аграфена Петровна, показывает и обратное. Что Михаил Юрьевич даже на саму жизнь мог смотреть как на отражение того, что написано им!

В е р з и л и н а. Знаете, господа, я где-то читала – не скажу сейчас точно, у кого – что случаются с писателями такие феномены: выведут они на бумаге персонаж, а потом так с ним сживутся, что не автор уж своим творением руководит, а как бы оно диктует ему и слова, и поступки. Может быть, и с нашим Мишелем то же произошло? Ведь, согласитесь, он раньше хоть и остёр был на язык, но как очаровательно весел и мил! А в этот приезд... Бывало, попросит Грушеньку на клавикордах играть, сам сядет в сторонке, голову опустит и сидит такой мрачный...

1-й г о с т ь. А язвить возьмется, так никого не пощадит! Николаю Соломоновичу – так просто проходу не давал. «Montagnard au poignard», «Горец с кинжалом»! С его лёгкой руки Мартынова все «пуаньяром» звать стали. И на вечерах! Как будто целью какой задался...