...Кое-кто считал, что мы на плохом счету у руководства. На самом же деле, директор делал на нашу группу особую ставку, хотя и не говорил об этом вслух. Впрочем, ничего удивительного тут нет. Во-первых, в практикуме по вечерам мы участвовали все вчетвером, а готовить доклад – дело десятое. Фактически Михаил только записывал мысли, которые рождались у нас всех в процессе работы. Любой другой, поучаствовав вечером в практикуме, без труда подхватывал его выступление за кафедрой. Не владея при этом теоретическим моментом на должном уровне, любой из нас добавлял к выступлению артистизма. Поэтому коллективные доклады наши всегда выглядели свежо и непринуждённо. У гостей могло сложиться впечатление, что любой материал даётся нам легко, и, если бы мы только захотели и приложили хоть немного усилий в подготовке к занятиям, результатом стал бы истинный шедевр. Таким образом, мы втроём – Михаилу и так доставались лавры – сделали открытие: гениальность не производит впечатления, если нет лёгкости. Учтём, что лёгкость всегда идёт от небрежности. И получим: гениальность – иллюзия, которая создаётся в голове зрителя не за счёт качества выступления, а за счёт мнимой уверенности слушателя, что за повествованием есть охваченная замыслом, но не перенесённая (из уважения к драгоценному времени слушателя) в доклад суть. Достаточно было бы и «во-первых». Но есть ещё и «во-вторых». Во-вторых, все наши студенты занимались только подготовкой докладов о проделанной вечером работе, мы же выполняли двойную работу, хоть большую её часть и придумывали себе сами. Третий момент: каждый из трёх слушателей, выступая за кафедрой, пропускал треть рассказа. То есть ему приходилось допридумывать рассказ самому, что развивало фантазию. Михаил, я подозреваю, потому и прибился к нашей кучке, так как понял, что практикумы, лекции и выступления на публику развивают все, кроме фантазии. А Михаил был достаточно честолюбив, чтобы верить отметкам...

Под афоризмом обычно понимают какую-либо мысль, выраженную в лаконичной и оригинальной форме. Мне такое определение представляется узким и недостаточным. В афоризме я бы выделил как главную черту законченность, не допускающую иного толкования, а только согласие с ней или не согласие.

Принято цепляться за высказаны великих людей, будто там заключена бог весть какая мудрость. Но чаще всего афоризмы – это не более чем личное мнение человека, глубокое или поверхностное, но интересное именно как его личное мнение. В этом смысле каждый может насоставлять таких афоризмов и даже должен. Ибо, как я заметил, большинство людей совсем не отдают себе отчёта, какие принципы они исповедуют и на чём основывают свои взгляды. Юношеские афоризмы Флобера – это именно такие мысли. В них нет ни вычурности, ни парадоксальности, ни остроумия даже. Даже оригинальностью Флобер не может похвалиться. Часто он перепевает то, что уже пето и до него, и после неоднократно.

Афоризмы интересны тем, что Флобер высказывает в них именно свои мысли, продуманные и прочувствованные, даже если он заимствовал их и на стороне. Но не только этим. Не менее интересно то, что будущий писатель – а Флоберу не было и 20, когда он записал эти мысли – сумел запаковать их в законченную систему, то есть представил не разрозненные идеи, а цельное мировоззрение. Этакое своеобразное credo.

Немного о принципах перевода. Меня эти афоризмы, помимо своей цельности, привлекли созвучности нашему времени. Эту созвучность я и пытался отразить в своих скорее пересказах, чем переводах, как делал это в своё время Л. Толстой, который в своём «Круге чтения» никогда не благоговел перед буквой, а всегда гонялся за смыслом. Поэтому мы, сохраняя флоберовскую направленность мысли, снабдили её крыльями сегодняшних реалий. Вот как это выглядит на практике. Флобер говорит о двойственности технического прогресса. И как пример такой двойственности ссылается на железные дороги. Но в наше время железные дороги – это уже прочно устоявшееся и древнее, почти как стол и ложка. Гораздо более подходит под пример технического прогресса Интернет, на который мы и ссылаемся, сохраняя идею о двойственности самого прогресса...

Вы подумали, что такое название – абсурд? – Ошибаетесь.

Вот наслал Бог змей на взбунтовавшихся против Него из-за голода в пустыне евреев при исходе из Египта. И взмолились они Моисею о прощении, а тот – Богу. Так что Бог предложил? Укушенным – смотреть на сделанного из меди змея. Не выдавливать яд из укушенного места, не вырезать его ножом, а… смотреть на медного змея. Просто верить Богу. И всё! – И – немедленное спасение. Так между советом укушенному смотреть и согласием смотреть ведь промежуток времени есть. И какая разница: это доля секунды или вплоть до необозримых мыслью веков сверхбудущего, когда свершится Страшный суд? Они равны (если говорить о вере во всесильного христианского Бога).

Но можно говорить ведь и о такой же вере во всесильного Дьявола.

Тинторетто, веря первому, нарисовал в 1576 году картину «Медный змий». А Веронезе в 1573-м, веря второму (может, и подсознательно) нарисовал «Пир в доме Левия». Потому так второе говорю, что, во-первых, он сперва картину назвал «Тайная вечеря», сделав в ней кусок, похожий на другие картины на ту же тему (все или почти все с одной стороны стола сидят, и человек с чертами Иисуса Христа – в центре)…

...Я очнулся на пьедестале, с золотой медалью на груди. Между растерянным Эрнандесом и довольным китайцем. Подумал: может, это сон или следующая Олимпиада, которую я в каком-то забытьи успел и заслужить, и выстрадать… Нет, та самая… Надежда умерла через секунду, когда грянул российский гимн. Значит, точно сон – лживый, жестокий! Ведь в этом году олимпийский комитет лишил нас гимна – заодно с флагом, гербом и верой в честный спорт. «Физкультурники из центрально-восточной Евразии» – вот под какой вывеской нам предлагали отстаивать честь нашей великой страны. Президент сказал, что поймёт всех: и оставшихся, и ринувшихся в бой. И многие ринулись, даже зная, что на пьедестале им придётся слушать тишину… Я тоже всё знал и понимал, но растворялся в сладком самообмане.

Звуки гимна сменились аплодисментами, аплодисменты – вопросами журналистов. Потом я увидел своего тренера, почему-то совсем нерадостного. Он разговаривал с невысоким упитанным человеком. Возможно, ему следовало прекратить с ним разговаривать…

«Евгений Викторыч!» – закричал я. Он вздрогнул и зашагал ко мне, пряча взгляд.

Я попробовал его взбодрить, намекнуть на наше светлое будущее:

– Дядь Жень, как думаете, на чемпионат мира теперь пустят?

Как будто не услышал. Или не понял…

– Прости, Дим, так надо, – сказал он придушенным голосом и… дал мне пощёчину...

Во все времена пропитание доставалось тяжким трудом. Люди, всецело завися от земли, на которой они живут, научились уважать, понимать и взаимодействовать со своей матушкой-кормилицей. Мы любили её, обожествляли. Мать всего сущего, Гея, Марошь, Богородица и ещё тысячи имён давали родной Земле. Обожествление и мистицизм, как правило, происходят от незнания. Не знали тогда многого, но издревле люди научились определять, в каком месте можно построить собор Василия Блаженного или Каабу, а какое годится только для свалки или кладбища. Где любят играть дети, а куда уходят сдыхать животные, где роятся пчёлы, а где даже мухи мрут, где свеча горит ровно, а где трещит и плюётся, где лозоходец улыбается, а где спотыкается.

В современном мире победителей природы не принято заниматься такими глупостями. Где в плане указано, там и строим что назначено. Градоначальники решили, архитекторы посчитали, геодезисты разметили, строители построили – живите. Конечно, науке уже давно известно про энергетические разломы, возмущения магнитных полей, выплески радиации и прочие факты. Но городским головам и инвесторам не выгодно обращать внимание на эти мелочи, генплан и рентабельность важнее. Хоть бы одного такого умника на перевоспитание прислали. К нам, на разлом...

Мне надо объяснить себе, почему у Феофана Грека Иисус Вседержитель грозный, а у его ученика в «Преображении» (1403) в Переяславль-Залесском – нет.

А потому, что прошло 25 лет.

Феофан Грек на Руси появился в 1370-м. За 10 лет до Куликовской битвы. А в Византии тогда ещё длилось так называемое Палеологовское возрождение (духовное, так сказать). Направленное против латинства и его Возрождения (так сказать, материального).

За Палеологовским был в почёте – в пику латинству – мистицизм и нетварный фаворский свет (отличающийся от света, сотворённого Богом в первые дни творения, – света как бы материального и тем любезного латинству). Фаворский – от имени горы Фавор, на которой и совершилось Преображение Господне (первое явление Христа ученикам в виде Бога).

Образом фаворского света были природно, материально необъяснимые белые штрихи и блики (см. репродукции выше). Образом. А есть же, кроме образного, ещё и выражение результатом столкновения противоречий. Такое выражение рождается от чрезвычайного вдохновения – подсознательного. Которое, если перевести всё же в слова (критику такое можно), это будет что-то типа Сверх-Добра, Сверх-Справедливости (Константинополь же освободили никейцы от крестоносцев, реставрация Византийской империи за счёт империи Латинской совершилась недавно – вот что значит с нами Бог). У Феофана результат противоречивости организован  столкновением чрезвычайной жизненности (которую применяли для Зла) – слепого от ярости взгляда Иисуса – с чрезвычайной духовностью фаворского света.

Появившись на Руси, Феофан почувствовал тут такое же, как в палеологовской Византии, всеобщее возбуждение – от предчувствия скорого освобождения от татарского ига...

...От этого хотелось плакать, но любимый кривился: ненавидел женские слёзы, и Дашка терпела. С надеждой заглядывала в прищуренные синие глаза, затаившиеся в сетке морщинок, проводила ладонью по трёхдневной щетине, короткому ёжику на голове… Он не готовился к её приходам и не пытался задержать, когда уходила. Торопливо целовал в ответ, бросал: «Ты же знаешь, я тоже…» – слово «люблю» он бессознательно пропускал: сколько можно говорить об одном и том же. И спешил вернуться в мастерскую. Туда, где валялись на подоконнике окурки и забытые надкушенные бутерброды, катались по полу банки из-под пива, запах красок довольно часто перебивался перегаром, а в углах, повёрнутые холстом к стене, стояли десятки картин без рам, на которых ветер гнал по небу тяжёлые дождевые облака, трепетал единственный лист на дереве или, раскинув блестящие чёрные крылья, парил в мареве жаркого дня красавец-орлан. Непостижимым образом художнику удавалось передать ощущение последнего мгновения покоя, предшествующего ливню, секунду спустя хлынувшему на землю, броску орлана на добычу или полёту оторвавшегося листка… Критики (а ещё больше критикессы, задыхавшиеся от восторга с прижатыми к плоским грудям кулачками) видели в художнике продолжателя то ли Левитана, то ли Куинджи, в ответ на что он скептически улыбался. Он-то знал, что ничьим продолжателем не был, и то, что писал, – был только его мир, рождённый его фантазией, его взглядом на жизнь и его одиночеством. Одиночество было платой за возможность творить и быть не похожим на других.

Смешная, наивная Дашка этого не понимала и не могла смириться. А он не мог терять время на то, чтобы её утешать и успокаивать: слишком силён был зов, надо было успеть написать всё то, что стояло перед глазами, требуя воплощения...

Есть шанс набрести на необычайно трудную задачу и решить её…

«Ведь сюжет из знаков не состоит, а состоит из того, к чему эти знаки за пределами языка относятся» (Вейдле. Эмбриология поэзии).

«Ведь не только возможно, но и методически необходимо отличать структуру картины (painting, Gemaelde, tableau) независимо от того, изображает ли она стог сена или Мадонну, от структуры изображения (picture, Bild, image), анализируемого как изображение (т. е. в связи с изображенным)… [а зацикливание на первом]

…ограничивает ссылкой на возможность превращения романа в полунемой, а то и немой фильм или замены повествования – легендарного, житийного, например – серией фресок иконных "клейм", рельефов, миниатюр; при сохранении чего? Того самого (как он [зацикленный] этого не видит?), что словесно языковому [лингвистическому] анализу одинаково недоступно в романе, как и в фильме; в тексте жития, как и в изображениях, заменяющих этот текст» (Там же).

Эти цитаты я намеренно искал, посмотрев на такое изображение...

...Именно родной язык, являясь первым посредником между явлением и человеком, одновременно является главным инструментом познания мира. От того, как устроена архитектура языка, его логические основы, зависит, кто, в конечном итоге, получится из человека, каково будет его мировоззрение и коллективный менталитет всего народа – носителя этого языка. Вопрос этот непростой и требует отдельного научного обоснования, но в первом приближении можно считать данную гипотезу чрезвычайно обоснованной: язык – первопричина формирования ментальности и, следовательно, отношения к миру. Таков закон, диктуемый русским языком...