Лежу под раковиной на кухне. Спина на холодном паркете. Голова на свёрнутом коврике для йоги. В руке плоскогубцы, хотя уже минут десять я ничего не делаю. Просто лежу...

...На металлической поверхности мойки вижу своё растянутое, искажённое отражение. Как в кривом зеркале. Ржавчина проела резьбу в месте соединения. Оранжевые пятна – словно континенты на карте. Те самые, до которых я так и не добрался...

...– У вас операция, готовьтесь. И у вас операция, готовьтесь…

Открываю глаза, возле нас крутится пожилая красноволосая санитарка в фиолетовом халате уборщицы. Подходит то к одному, то к другому и напоминает:

– У вас операция, готовьтесь. И у вас операция, готовьтесь…

Как она тут ходить умудряется, не пойму, тут же теснота такая, все койки впритык. Подходит и ко мне:

– У вас тоже операция, не забудьте, готовьтесь.

– А что со мной?

– Сотрясение мозга и перелом шейки бедра. Голова у вас заживёт сама, только лежать надо, а вот бедро Врач оперировать будет.

Санитарка исчезает, появляется Врач. Крепкий невысокий мужчина с широким лицом и небрежной щетиной. Белый халат расстёгнут, словно только что наброшен, для вида. Но недоверия к Врачу у меня нет. Наоборот, рядом с ним стало спокойнее. Только глаза у него как-то странно поблёскивают, вроде бы смотрит с добротой и участием к нам троим, но вроде и с неким замыслом.

Увидев его, Юлия начинает бормотать:

– Мы больше не люди, мы что-то другое, мы больше не люди, мы что-то другое…

А парень в жёлтых пятнах издаёт протяжный стон и начинает возиться, как червь на раскалённом асфальте.

– Вы первый, – говорит ему Врач, – операция у вас лёгкая, под наркозом...

...На столе неровной стопкой лежало несколько тетрадных листков, исписанных мелким почерком. На верхнем имелось заглавие: «О всеобъемлющей любви». Ниже в скобках уточнялось: «Как любить всех женщин и не желать их». Указан год: «1972».

Листки были исписаны одним молодым человеком вчера, но уже сегодня вечером некая девушка Луиза будет просматривать трактат «О всеобъемлющей любви» и вслух возмущаться, сидя на диване в этой избе на окраине города.

Семь утра. На листках ещё досыхают чернила, и день сложится для молодого человека не таким, каким мог быть без этих размашистых строчек: воистину в начале было Слово! Он проснулся и подумал, что всё ещё этот многодневный дождь, и это хорошо...

...Они шутили. Я не обижался, это мои друзья, мы знакомы тысячу лет, и смеялся вместе с ними. Но только наполовину.

Потому что часть меня знала: в этот раз всё иначе. Я не просто читаю этот дневник, я вхожу в чей-то мир. В её мир. И впервые за долгое время чувствую, что меня там ждут.

Я вышел из бара и будто весь шум, смех и свет остались там, за стеклом, как в аквариуме. Воздух был холодным, город – как-то непривычно тихим. Я шёл по Литейному, слушая, как гулко откликаются шаги, и вдруг поймал себя на мысли: а может, дело не в том, что они смеются… а в том, что я начал слышать другие вещи?

Раньше я думал, что связь с прошлым – просто красивая метафора. Но с тех пор, как я читаю дневник Анны, что-то в мире стало другим. Вокруг меня больше тишины, больше пауз. И во всех этих паузах существует она...

Есть стародавняя – доосманских времён – легенда о том, что некогда на чёрной горе Ловчен, на самом Штировнике, стояла белая кузня под открытым небом. В ней работали двое Новцаковичей – отец Здар и сын Мраче. Они чеканили монеты из меди и серебра. Когда ветер дул с гор, за молот брался младший Новцакович. Он легко и весело ковал серебряные деньги для покупки ветра, несущего корабли в дальние страны и неизведанные земли. Если ж ветер дул с моря, за дело брался угрюмый Здар, что молча и сосредоточенно чеканил монеты медные, необходимые любому путешественнику для скорейшего возвращения домой.

Одно время серебра стало слишком много, потому что пришли тучные времена, а знатные мореплаватели и отчаянные пираты начали вдруг стесняться платить за хорошую работу медной рудой. Белый же металл при чеканке начал радостно петь, и каждая монета из него выходила блестящей и звонкой. Такие деньги любили и многочисленные теперь заказчики, и попутные ветра, спускающиеся по отрогам к предгорьям, в ослепительно красивую Боку Акрувиум. Так что Мраче почти никогда не сидел без дела. За три быстрых года сколотил он приличное состояние.

Щедрые времена, как водится, быстро прошли. Медь снова вошла в цену. Сын тайком оставил отца, спустился со святой горы Ловчен к морю, и, сев в Катарро на первое же отходящее от пристани судно, покинул родную землю, которую отныне больше видеть не желал. Потому ни одной медной монеты, выкованной отцом, и не взял. Или просто пожалел для нее места в набитом серебром бауле, а возможно, и честь не позволила – не захотел обкрадывать дряхлого родителя, который и так не брал в рот ничего, кроме чёрствого пршута да молодого сыра, запивая их собранной в шапку дождевой водой. Кто теперь знает? Красный металл хоть и ценился, но значительно меньше белого, к которому старик много лет вообще не прикасался.

Да, Здар серебра не любил. И заранее, ещё когда Мраче не окреп, знал, что так и будет: сын, поймав однажды кураж, уйдёт и из кузни и вообще покинет родные земли. Ведь горный ветер, насвистывающий по утрам бодрую песню странствий, не только дарит надежду, но слишком легко бежит к морю, лихо унося с собой вся и всех, добровольно подставляющих ему спину. А уж если бросить ему под крылья пару монет...

...До этого момента для меня всё ещё было игрой. Опасной, но весёлой. От которой приятно щекотало нервы. Но потом я увидел сразу (а в такие моменты бросается в глаза многое сразу) несколько важных вещей. Стеклянный взгляд Толика, который я видел у некоторых ребят на ринге. С такими глазами с тобой не соревнуются. С такими глазами тебя идут убивать. А ещё то, что он смотрит не только на меня, но и на Таньку. Я прошёлся глазами по линии его взгляда и увидел, что она смотрит на него. Нет, не так. Я увидел, как она смотрит на него. Спустя годы я, видевший разные взгляды женщин, могу смело сказать, что именно под таким взглядом идут убивать, когда обожание и вера в тебя в женских глазах образуют гремучую смесь, от которой ты теряешь свой рассудок. Если женщина, конечно, тебе не безразлична.

Может быть, это ложные воспоминания, которые я выдумал себе позднее, зная, чем это всё закончилось. Может быть, всё было не совсем так, но Толик налетел на меня, вовсе не играясь. Я очень ловко закрылся щитом от первых его ударов, но моя левая рука тут же заныла: так неистово колошматил он. Не будь щита, не проломил ли бы он мне голову? Отступив слегка после первой его атаки, я подумал было сразу остановить бой. Сан Сергеич, живущий во мне и по сей день, шепнул тогда: «Это не спорт, Витя. Пёс по нему, придурку!». Сан Сергеич был хорошим тренером и никогда не учил нас умирать ради чьих-то амбиций. Там, где «это не спорт», он учил не лезть на рожон. Но что-то во мне клацнуло тогда. Заело. И это был взгляд Татьяны. Я со всей ясностью понял вдруг, что она хочет, жаждет победы этого дёрганного уродца надо мной. Для него сплела она свой венок. И никто другой, в её понимании, не должен был его получить из её рук. И во мне проснулся тот бес, который на ринге заставлял водить кругами самых сильных противников, пока они не откроются. Именно он, чертяка, сделал из мальчика для битья «парня, подающего надежды». И я принял бой так, как умел я и не умел Толик...

• «Пишу, чтобы не потеряться за исполнительским искусством»
• «Нужно читать как можно больше, и классиков, и современников»
• «Стих начинается со звука»
• «Без тишины ничего не может родиться и зазвучать по-настоящему»
• «Люди, которые болеют за страну, желают ей победы, желают ей долголетия, должны находиться в единстве со своим народом»

Антон Шагин – российский актёр театра и кино, лауреат множества премий, известный широкой публике благодаря ярким ролям в фильмах «Стиляги», «Конёк-Горбунок», «Союз спасения», «Позывной "Пассажир"». Родившись в небольшом городе Кимры, он прошёл путь от ученика ПТУ до востребованного мастера сцены и экрана. Его искренняя вера и любовь к творчеству делают каждую его роль особенной. Помимо успешной артистической карьеры, Антон Шагин пишет стихи, выпустил уже пять сборников. Своим взглядом на поэтическое творчество Антон поделился с читателями журнала «Новая Литература». Беседу ведёт Елена Астахова.

...Я заметил тебя дней за десять до предложения Виктóра. Ты стояла на лестнице общежития Литинститута. Чёрный атласный комбинезончик – вне моды и вне времени. Чёрные прямые волосы. И – белое-белое лицо. Брови, глаза, губы – всё это было уже потом.

Впрочем, вру – и брови, и глаза, и губы мой мужской взгляд заметил сразу. (Оказывается, самцом в этой истории был не только Виктóр.)

Между нами не пробежал огонь. Ни я, ни тем более ты не проронили в тот день – на лестнице – ни слова. Мой взгляд уткнулся в стену лестничного пролёта, когда «закончилась» ты. Твой?.. Подозреваю, что в ту минуту ты просто не заметила меня.

Но с тех пор...

Что?..

С тех пор сердце моё...

Время, отпущенное для произношения банальностей, закончилось. Мне уже не 27. Тебе уже не 21. Лика, невысказанное – это выше лестничных пролётов, куда не раз потом падала моя память, выше четвёртого этажа, куда, возможно, каждую ночь во сне вот уже тридцать один год поднимаюсь я... Это – почти Луна (такая голубая или жёлтая планета, которую до сих пор одновременно могут видеть и твои, и мои глаза). Прошло тридцать лет. Бывала ли ты там? На Луне. Хотя бы однажды. Ведь я предлагал тебе встречаться там.

Мне – 58. Тебе – 52. (Не бойся – на Луне ни у кого не бывает морщин.)...

Хирург Пирожков, после того как почистил возле подъезда пылесос, не смог попасть в свою квартиру. Ключ будто испарился. В который раз он ощупал карманы спортивного костюма, осмотрел всю лестницу от входа до коврика у двери, переворошил палочкой сухие комочки в траве под скамейкой – ключа нигде не было. Он заглянул даже в подвал, но в таинственном мраке раздался омерзительный визг, и через доктора перепрыгнул, царапнув за ухом, злой рок, чёрное пятно на репутации всего дома – кот Омон из тринадцатой квартиры.

«Только этого чёрта здесь не хватало», – подумал Пирожков. Несмотря на молодость, он был немного суеверен. Вспомнив, как мимо него четверть часа назад пробежала болонка, доктор слегка встревожился: ему сегодня встречаются только животные... Где же люди?!.