В первый раз Джил заметила этого огромного парня у бассейна, где она обычно лежала в шезлонге после завтрака. Плавать, как обычно, не хотелось – мокрый купальник потом противно прилипал к коже, а идти по витой мощёной дорожке в кабину для переодевания не хотелось. В первые дни Джил ходила, но как-то заметила на себе настолько тяжёлые взгляды с соседних шезлонгов, что желание дефилировать в купальном костюме прошло раз и навсегда. Вообще, обстановка в этом расхваленном месте оказалась совсем не такой, как обещали в буклете, который дал Джил доктор Броуди. Так, если верить брошюре, то частная лечебница «Дубовый рай» для пациентов с нарушением пищевого поведения и вправду была просто раем. Возможно, она как раз и могла бы быть райским местом, если бы те, кто её основал, могли хотя бы предположить, сколько неприкрытой вражды и даже ненависти поселится вскоре в этих прекрасных, продуманных талантливым дизайнером, стенах.

В первое время Джил всё не могла к этому привыкнуть – жить в атмосфере постоянного недружелюбия, однако со временем и она научилась напускать на себя безразлично-пренебрежительный вид и смотреть чётко и прямо поверх голов, так, словно перед ней было ровным счётом пустое место.

Джил попала сюда месяц назад, была она тогда не в лучшей форме – доктор Броуди в своей обычной мягкой и даже вкрадчивой манере сообщил ей, что если не начать лечение немедленно, вряд ли она сможет увидеть следующее Рождество. Вот тогда-то Джил впервые и стало страшно, страшно по-настоящему.

И, тем не менее, в тот день она написала в своём дневнике:

«21 июня.

40 килограммов.

И всё ещё эти ужасные сальные складки на животе.

Ненавижу их!!!»...

...В день, с которого всё началось, я не мог усидеть дома. За окном солнце светило ярче летнего, снег искрился, словно пена в ванной, а по радио сказали: завтра потепление до плюс одного, и всё растает. Этим сообщением диктор словно подмигнул, призывая идти на улицу и ловить момент.

Я отправился к ковшу, таща на привязи за собой ватрушку. Снег скрипел под ногами, на белоснежном покрове лежали тени от веток деревьев.

Ни одна из семи безопасных клешней меня не интересовала, я желал проката только по одинокой. Но старика-ловца всё не было, и с каждой минутой таяла надежда на хороший вечер.

А он был примечателен: в морозном небе вдали возникла дымка, в которой еле-еле различимо виднелись высотные здания. От одного из них, самого долговязого, расползался в обе стороны свет, как будто магическую энергию разлили по небу. И казалось, что там, над ковшом, в небе парят оленьи рога из света.

Взрослые потом говорили детям мудрёные слова, мол, это оптический эффект – с крыши небоскрёба бьёт прожектор и подсвечивает небо. И в морозный день в сумерках чудится всякая блажь. Но мы верили в то, во что нам хотелось верить.

Наконец мне наскучило ждать. Уйти в такой вечер домой, не покатавшись, когда в небе парит свет, я не мог.

Оставалось только перебороть себя и лезть на горку. Уже наверху я подумал, что делаю глупость: кто меня поймает, если я не успею остановиться? Да ещё и темно, и холодно, – поёжился я. Фонари перед спуском замигали и поблекли, ковш погрузился в темноту. И тогда я увидел на краю обрыва силуэт. Я крикнул ему, подпрыгнув от нетерпения. И мне показалось, что и он мне махнул в ответ и как всегда кивнул головой. Не сомневаясь больше ни секунды, я запрыгнул в ватрушку и понёсся вниз.

Я летел к пропасти, разогнавшись на льду, пока меня не подкинуло на снежном трамплине. Снег облепил лицом и попал в глаза, полностью лишив видимости. Ветер хлестал по щекам, а затем закрутил в вихре.

И уже в полете я увидел, что никого перед обрывом нет: ни старика, ни кого-либо ещё, а остановиться я уже не успеваю, и одному Богу известно, что я принял за силуэт, когда решил скатиться, да и стоит ли думать об этом, когда лечу в пропасть...

Жили-были старик со старухой, на улице героев Панфиловцев, во дворах, где магазин «38 копеек».

Они жили в хорошем кирпичном гараже, на фундаменте, у них там стоял раскладной диван, обогреватель старой модели «Юность», мебель: письменный стол и два стула, и старик (из экономии электричества) ещё выложил кривенькую Буржуйку, в которой старуха пекла голубей и картошку, грела чай, и варила макароны и гречку.

Иногда старик приносил из контейнера за магазином банку тушёнки, или ещё что-нибудь хорошее, но потом администрация магазина стала вешать на контейнер замок, и пришлось обходиться так, без хорошего.

Раньше, когда они ещё жили в квартире, на пятом этаже, по той же улице (ещё при Ванечке), они жили лучше, а теперь жили вот так, потому что эту квартиру старик, по своим пьяным делам (уже после Ванечки) подписал на чужих людей. И их за это выгнали из неё по закону судебные приставы.

Старуха была работящая женщина, изобретательная. Она нарисовала на стене гаража голубой эмалью окно, и белой – на окне раму, вбила как-то в кирпичи два гвоздя, и повесила занавески (очень красиво получилось, она была по образованию художница), и ещё повесила над диваном Ваничкины фото, в рамочках и так.

И она мыла пол в их гараже, вытряхивала коврик, протирала пыль с мебели, и вообще наводила на жизнь уют.

Они прожили так, с божьей помощью, три зимы и три лета, а потом старуха простудилась зимой у ворот Всесвятского, легла на диван, закрылась до подбородка шубами и ещё какими-то тряпками, (у нее были две шубы и тряпки) и стала умирать...

Пушкина читали и продолжают это делать многие из нас. Да почти все. Но, если сказать, что Пушкина знают весьма мало, это ещё смягчить ситуацию. Попроси вспомнить что из Пушкина, максимум «Я помню чудное мгновение» и ещё пару строк. И это плохо.

Пушкин буквально создал поэтический русский язык и прежде всего фигуры речи. Их не грех бы и знать, а главное, без стеснения пользоваться ими (как впрочем и других поэтов), прежде чем тужить из себя разное новаторство. Примером здесь может служить – да сам Пушкин и может. Уж сколько он позаимствовал у европейских поэтов, особенно у Байрона и Депрео, настолько не поддаётся исчислению, что Жуковский однажды в сердцах обратился к нему: «Как поживаешь, Александр Сергеевич Бейрон?». Но если кто возьмёт грех на душу назвать это плагиатом или и того хуже компиляцией, то сраму не оберётся, так к месту по сути всё это прилажено у нашего поэта.

Многие пушкинские строки, как и у других классиков, заключают в себе ценность сами по себе, независимо от поэтической среды, их окружавшей (здесь уместно напомнить о скандально известном «Любви все возрасты покорны»). Поэтому их уместное цитирование и использование – создаст только люкс убогой, как и у большинства из нас, авторской речи. Составитель выбрал некоторые фигуры поэтической речи и рассовал это для удобства пользования по нескольким рубрикам...

Все мы не раз слышали, что русские слова не являются русскими. Достаточно поднять любой отечественный академический словарь, чтобы убедиться в этой простой истине. Другими словами, мы попросту доверяем всему тому, что сообщают справочники или знатоки языка: учителя, преподаватели вуза, книги, учебники, произведения искусства... Но почему у рядового россиянина не возникает желания хотя бы засомневаться в этом? Не говоря уже о том, чтобы попытаться что-то перепроверить?

Нами собрана огромная «коллекция» материалов, опровергающих официальную точку зрения в языковедении на так называемое старшинство культур. Отечественная лингвистика, в ногу с исторической наукой, уже более сотни лет авторитетно убеждает общественность в младости и неразвитости русского исторического языка. Практически все европейские народы, по мнению этой науки, считаются несомненно более старшими и более авторитетными (в цивилизационном плане), чем наша отечественная русско-российская культура.

Каждая наша публикация в рубрике «Записки о языке» как раз и призвана высвечивать эту проблему по принципу расследования отдельных языковых явлений. С целью получения новых открытий, новых знаний истории и нового переосмысления истории русского языка, так неугодных сердцу родной отечественной филологии, по крайней мере, в части сравнительно-исторического языкознания. Надеемся, что объём и доказательная база наших расследований со временем обратятся в новое качество, а у читателя за отдельными статьями и размышлениями будут все больше проглядывать ясные и однозначные выводы в отношении истории родного для всех нас русского языка.

Сегодня мы рассмотрим русское слово СМОРОЗИТЬ.

Это, на первый взгляд, невзрачное слово обратило наше внимание уже в силу того, как оно (последние десятилетия) этимологизируется специалистами русского языка. Несомненно, читать этот материал людям без чувства юмора и здравой логики не стоит. Хотя, кто его знает?..

...Когда я вошёл в её небольшую двухкомнатную каюту, она сидела за письменным столом, наливая себе какое-то лекарство в мензурку. Она показала мне рукой на свободный стул, выпила жидкость и вытерла губы салфеткой.

– Можно звать вас просто Алекс? – спросила она.

– Ради бога. А я буду звать вас просто Анна, хорошо?

Она кивнула и подняла пустую мензурку.

– Это средство против нервного возбуждения. Оно мне нужно для нашего разговора, Алекс.

– Анна, – сказал я, – во-первых, ничего нет лучше для успокоения нервов, чем хороший глоток водки; а во-вторых, при чём тут ваши нервы? Вы, насколько я помню, позвали меня для медицинского осмотра. Так ведь?

Она покачала головой.

– И да и нет...

– Пожалуй, мне теперь понадобится средство для успокоения нервов. Что случилось? Глядя на меня, вы нашли у меня признаки рака?

Анна улыбнулась.

– Глядя на вас, я нашла у вас признаки злоупотребления алкоголем.

– Я не думаю, что это причина для вашего нервного состояния. Ещё раз, доктор, что случилось?

– Алекс, вы не будете возражать, если я займусь вашим давлением после нашего разговора? Я хочу вначале сказать вам кое-что...

– Кое-что плохое или кое-что хорошее?

– Это может оказаться плохим для меня... Что касается вас, то это «кое-что» может обернуться и хорошим и скверным в одно и то же время...

Наш сегодняшний герой вначале хотел стать спортсменом: какими только видами спорта он ни занимался. Потом – режиссёром. Но в результате стал актёром. Зрителям он полюбился, снимаясь в фильмах о Великой Отечественной войне и, соответственно, играя героев в погонах и военной форме. Вот эта военная тема не отпускает актёра и в театре.

В моноспектакле «Я – пулемётчик» актёр тоже в военной форме. Да и название спектакля само говорит за себя. Правда, здесь речь идёт уже скорее о войне внутренней, о войне с самим собой.

Сам этот спектакль, надо сказать, сложный. В нём много ненормативной лексики. Ну что ж, такова новая драматургия. И в целом всё-таки ценно, когда актёр, ставший популярным по военным сериалам, пусть и качественным, на самом деле способен на большее, и его актёрский потенциал выходит за пределы военных сюжетов.

Итак, мой собеседник Кирилл Плетнёв...

Конец второго дня противостояния на Краснопресненской набережной. Ночь – влажная и душная после дождя. Вместе с журналистами Сергей ходит возле мрачного исполина – здания Совмина, отражающегося огнями в маслянистой воде Москвы-реки. Машину, договорившись с водителем, оставил в переулке за американским посольством, работающим без остановок и перерывов...

Десятки встречающихся в темноте сквера и похожих на тени людей о чём-то говорят, жгут костры, едят хлеб с колбасой, пьют водку, бегают проворные активисты, зазывая народ то на Садовое кольцо, чтобы перекрыть дорогу танкам, то к зданию на Набережной, чтобы противостоять войскам спецназа, защитить штаб революции от штурма. Кричат истошно: «Ре-во-лю-ци-я!». Слушают себя и снова кричат: «Революция!».

Сергей до тошноты, до позывов рвоты ощутил прилив тоски: невероятных размеров она наваливалась на него со всех сторон. Он незаметно отошёл от журналистов, остановился у группы курящих и не спеша пьющих водку прямо из горлышка мужиков, дождался, когда подойдёт его очередь и наконец глотнул крепкого зелья. Потом ещё и ещё раз. Поперхнулся, сильно закашлялся.

– Что, с непривычки? Ни фига, привыкнешь! – одобрительно похлопал его по спине тощий мужичок в очках, похожий на туриста-одиночку, шатающегося по северным просторам. Мужик сунул ему прикуренную сигарету в рот.

– Мы что сейчас делаем? – спросил Сергей.

Турист заржал громко, запрокидывая голову и так рьяно мотая ею, что через сгнившие передние зубы во все стороны полетели куски хлеба и колбасы:

– Рассмешил! – орал он. – Мы сейчас водку пьём! И нам по фигу, что будет потом. Видали чудака?! – обратился он к соседям. – На баррикады пришёл… Ха-ха-ха-ха... Один скорпион долбает другого, один катран дерёт второго… А мы водку на халяву пьём, сир-ви-ладом закусываем, финским, из самых дорогих ресторанов припёрли…

– Кончай базлать, – строго сказал мужчина, одетый в профессиональную куртку охранника или егеря, хотя было жарко и все шаг за шагом отодвигались от костра. – Ты кто? – спросил он Сергея.

– Корреспондент…

– Понятно, вопросы задавай трезвым, а не этим… – и он посмотрел в сторону туриста.

– А где трезвые? – парировал мужик. – Вон у кустов складывают трезвых… – и он опять заржал во всё горло...

...Всё лучшее в жизни происходит без материального стимулирования. Солнце не за деньги светит.

Здравый смысл непригоден для осознания самого главного.

Какая же у нас медицина, если её альтернативой является народная?

С годами заботы меняются: сначала о самоутверждении, потом о преуспеянии, ещё позже о здоровье… А что касается заботы о своём предназначении – всё как-то не до неё.

Если из слагаемых иного успеха вычесть стартовые условия, не всегда остаётся мало. Может остаться ноль и даже меньше.

Для возрождения нации вопрос повышения рождаемости, безусловно, актуален. Но гораздо актуальнее вопрос понижения вырождаемости.

Когда говорит физиология, логика помалкивает.

Самые скоротечные мысли – о вечном.

Трудно счесть бездарными стихи, посвящённые тебе лично.

Я же говорил, что мой прогноз не оправдается!

Пирожок ни с чем предпочитаю пирожку неизвестно с чем.

Ничьё появление на свет не было такой уж закономерностью, чтобы кто-то мог позволить себе презирать случайную удачу.

Чтобы первый шаг был в верном направлении, нужно с самого начала думать о последнем...

«Тюркские сказки» (в оригинале – «Cuentos del Turquestan») аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса (1899-1986) были впервые напечатаны в газете «La Prensa», Буэнос-Айрес, в 1926 году. В начале рассказа, почти забытого на фоне других произведений писателя, говорится о том, что в 1906 году в Ташкенте вышла из печати книга «Сказки сартов в русском изложении», как результат долгих исследований русского учёного-этнографа Николая Остроумова (1846-1930), которая позже была переведена уже на немецкий язык другим этнографом Гюставом Юнгбауэром (1886-1942) и опубликована в 1923 году под названием «Märchen aus Turkestan und Tibet» в городе Йена, в Германии. Борхес рассказывает, что именно этот немецкий перевод сказок той далекой страны попал к нему в руки: «Я проглотил её залпом, скорей всего, совершенно перекроив обстановку действия, о чём, впрочем нисколько не тревожусь: сказки в книге – волшебные, и каждая новая версия – это новый миф...» (русский перевод Б. Дубина)

В тексте чувствуется явная симпатия к легендам моей страны, Борхес с любовью рассказывает о таких знакомых с колыбели сказках и милых сердцу каждого, кто рождён в Туркестане, в Узбекистане: «Материя этих туркестанских сказаний – щедрость: доблесть равнин и пастухов, которые не губят попираемую землю, а кормятся от ливней и засух...», ещё в другом месте говорит: «Эти истории... щедры как степь. У них широкое сердце. Величие духа здесь естественное, без натуги...»