Перевод с английского и вступление Наргизы Таш

...Расскажи дамам немного больше о себе! Какая твоя собственная уникальная история?

Первое поколение Циклопов были кузнецами. Следующее поколение – моё поколение, стали бандой пастухов-головорезов, живущих на травянистых лугах Сицилии. Мы заманивали так называемых «героев» в наши пещеры, мы впивались в тёплый жир человеческой плоти, но единственным, кто преуспел в этом, был мой брат. Мы всё ещё живём под вулканами, ломая железо и пытаясь возродить старую традицию. Я оставил свой дом, слишком жаркий, слишком старый, и теперь живу в штате Вашингтон. Я люблю туманы, и дожди я люблю тоже. Мой вулкан популярнее любого вулкана моего брата. Я никогда больше не слышал о них. Их нет на электронных почтовых сервисах.

Я даю уроки английского онлайн, и не потому, что мне нужны деньги, а только ради того, что мне нравится чувствовать себя умнее кого-то. Я преподаю изучение классических книг, исключая Одиссею. Все мои фото сделаны в редакторе профиля. Может быть, пришло время стать смелее, чтобы объять всю мою уникальную красоту. Я подписался на журналы, вещающие о том, что все мы прекрасны, но только в случае, если научимся задействовать наш потенциал. Я – это я, и больше никто не является мною. Это чудо. Я – чудо...

Проникновение в скрытый смысл произведения настолько труден бывает, что можно его и не найти порой. Я и не нашёл, почтя рассказ «Старик» (2019) Шипиловой. А потом, наверно, повлиял один, предложивший его читать как хороший, потому повлиял, что в его списке хороших был один, который я уже читал и счёл хорошим. И. Я задумался о чернухе. Стал читать о ней у Чупринина. У того в чернуху попал «Печальный детектив» Астафьева, о котором я писал когда-то. Стал перечитывать себя – не согласился с Чуприниным. Барокко у Астафьева. К умиротворению привёл он в итоге. (Есть такой, умиротворяющий, вариант вообще-то бурного барокко.) Пока у Астафьева – ненависть к народу, а потом – умиротворение, и итог, мол, важнее всего. Ради него и написан весь роман.

И тут до меня дошло, что и у Шипиловой в конце рассказа не чёрно...

...Шеркузи, успевший открыть несколько деревьев граната и подпереть их опорами, не мог успокоить разыгравшееся сердце, и изредка поглядывал на невестку, хлопотавшую на веранде по хозяйству. Теперь эта женщина прекрасно выглядела и в домашней одежде. «На прошлой неделе я поссорился с любовницей, а сегодня жена с утра испортила настроение своим нытьём. Может быть, поэтому у меня рассудок помутился», – подумал он. Он понимал, что в этот момент в нём преобладали недобрые намерения, но чёрт, взобравшийся ему на плечо ещё в тот момент, когда он особенным взглядом посмотрел на Матлюбу, успел вытеснить из его сердца совесть и теперь с удовольствием цедил сквозь зубы, шепча ему на ухо: «Баба всё-таки молодая, бедняжка, замучилась без мужа. Если и дальше так пойдёт, то она подцепит какого-нибудь хахаля на улице. Вот тогда тебе будет очень обидно, что упустил такую женщину! Замечаешь, что она посматривает в твою сторону? А может, она влюбилась в тебя? Ведь она даже не попыталась вырвать свою руку из твоей, когда вы здоровались, а ещё улыбнулась в придачу. Неужели ты ничего не заметил? Ну да, и что с того? Ты красивый парень, при деньгах, машина есть. А сколько денег ты тратишь на любовницу. Какая от неё польза? Вот увидишь, если у тебя закончатся деньги, она тебя даже близко к порогу не подпустит. А Матлюба… не чужая. Почему же ты не торопишься прикончить двух зайцев одной пулей, удалец? Кто скажет, что ты Шер (лев) или ты вспомнил, что вторая часть тебя кузи (овечка)? Нет, ты настоящий мужчина! Ты Лев! С тебя ничего не убудет, попробуй, дерзни. Догадается – скажи, что пошутил, а если нет – то правду! Проверить не грех! Вот, видишь, под предлогом подать тебе чаю она подходит к тебе близко. Будь смелей!»...

…солнце подкрадывалось… забиралось внутрь… сковородка земли…

Прожаренные пропылённые фалды занавесок, обездвижив – иссохли, безнадёжно подставив свои щербатые щёки под полное безветрие летнего зноя.

…прицелы лучей… вымороченные тени… пыль в лёгких…

Панкратов понимал, что его обособленное от всего остального мира жилище более не является убежищем, и что нечто, ещё помимо установившихся жарких летних погод, понемножку залезает под кожу и выедает, выманивает наружу.

…невозможно сопротивляться… сопротивление – трусость… затворничество – роскошь…

Писатель Панкратов по-пластунски перемещается по квартире, поводит носом, ощущая сильный запах помады, которой густо умащено всё внешнее пространство за окнами, и само это пространство более не разнолико, а представляет собой – одни большие влажные желанные губы, нашёптывающие слова соблазнения.

…выйти – потерять… остаться – истлеть… жить – умереть…

Коллеги по союзу писателей по первому жару устраивали выезды за город, где под предлогом творческих встреч напивались, палили шашлыки, и совокуплялись с аборигенками, подставляя взбледнувшие за зиму жопы рассвирепевшему с голодухи раннему гнусу.

…ломились в почту… звонили в звонящее… оббивали пороги…

Панкратов боится всего, что снаружи, всегда боялся, и распаляющийся с весны психоз, замешанный на предощущении неминуемого выхода в свет, занимал всё его внутренне пространство, вытесняя даже намёк на работу над начатым в благословенное выстуженное зимнее время романом...

*   *   *

Россия – страна ошибок и главное – безразличного отношения к ним.

*   *   *

Лучше всех на службе себя чувствует папа римский. Каждое утро, проснувшись, он видит своего непосредственного начальника распятым на кресте…

*   *   *

Если он тебя обидел – ты его гуслями по морде!

*   *   *

Кто это? – мать сделала вид, удивлена тем, что мебель заговорила.

*   *   *

Поминай, как звали. А как помянешь, как звали, не зная?

*   *   *

Литература больше не алхимия с попыткой выплавить душу. Мы, работники сферы развлечений...

*   *   *

Вот загадка, душа русская. Дикий народ, по жизни – с песней, слезой навзрыд и любовью до гроба… Эта душевная разухабистость – что это? Болезнь или национальная особенность? Если болезнь, тогда нас нужно окружать колючей проволокой...

*   *   *

 «Я не такой, я – другой», – шептал про себя Сергей, макая новобранца головой в унитаз.

*   *   *

Они увлеченно целовались, было похоже, что они медленно пожирают друг друга.

*   *   *

Ели мороженое с непонятным «стоматологическим» названием пломбир...

*   *   *

Я уезжаю на лето в Сибирь или на Урал, в места, куда не добралась гидра канализационной системы, и работаю там водителем ассенизаторской машины, – Владимир Георгиевич замолчал, задумчиво глядя в свои воспоминая, и пожевывал губами, всем своим видом показывая, что он борется с трудной и большой мыслью.

*   *   *

Выпить – дело людское, поесть – поросячее.

*   *   *

Как говорится, тяжело в больнице – легко в гробу!

*   *   *

 «Лесбиянки», – сказал Боб тоном гурмана, который собрался угостить гостя фаршированной щукой...

Недавно случилось прочесть про большой скачок в Китае. Там были в отчаянии. СССР скатился в оппортунизм, пошёл перерождаться в капитализм (и оказались правы китайцы в этом мнении). Китай остался сам против капитализма. Слабый экономически. Но сильный верностью идее революции. И они решили опереться на энтузиазм миллионов. Вместо профессионализма. И перегнать Великобританию по выплавке стали. В сельских доменных печах! И пролетели.

На напряжении духа даже и войну уже выиграть нельзя. Не помоги им СССР, они б не победили Чан Кай Ши.

Пролетели.

Мне это вспомнилось из-за моего запала понять что-то в произведениях Ахметгалиевой, не имея никакого опыта обращения с современным искусством. Всё, что мне удалось, было уже не совсем современным. О нём писали большие или меньшие авторитеты. Я на них паразитировал.

И на что я рассчитываю сейчас? – На свою последовательность и принципиальность. Как китайцы...

Ночью Сидорчуку, главному администратору театра оперетты, приснился, на первый взгляд, ничего не значащий, даже, можно сказать, какой-то дурацкий сон.

Вот едет он, Сидорчук, в пустом вагоне метро. Почти пустом. Напротив него – лишь одна душа, ведущий тенор их театра Петров-Зубенко, почему-то сильно небритый и в одной лишь, несмотря на пронизывающий до костей холод, белой рубашке, без галстука. С трудом раскрываются заиндевевшие от подземной мерзлоты двери, и далёкий потусторонний голос объявляет: «Петров-Зубенко. Следующий – Сидорчук». Петров-Зубенко бросает на него печальный, будто прощается, взгляд и нехотя выходит на пустынную платформу…

Сидорчук, человек жизнерадостный, плотный, с нимбом огненно-рыжих кудрявых протуберанцев на голове, любитель хорошо выпить и закусить в компании завлита Бахметьева, стареющего красавца с постоянно слезящимися то ли от чрезмерного употребления коньяка, то ли от пристального разглядывания женских ножек когда-то бывшими голубыми глазами, и двух время от времени сменяемых артисток кордебалета, лишь недавно отметивший пятидесятилетие и искренне верящий, что всё только-только начинается, – и вообще бы не придал значения какому-нибудь сну, скорее, на утро просто и не вспомнил бы, как обычно, ничего, если бы… Если бы не зазвонил телефон...

...Мелодия мобильного телефона разорвала предрассветную тишину.

Я не глядя потянулся к трубке. Открыл глаза, когда поднес её к лицу. 4 утра. Сержант Чан. Нажав на зелёную иконку, я прохрипел:

– Так быстро?

– Да.

– Где? – я прочистил горло.

– Заповедник «Дюверне», в пятистах метрах от центрального входа.

– Буду через пятнадцать минут.

Я прервал соединение и ещё раз подумал о том, что сказал Чану спросонья: «так быстро»…

Времени на утренние новости, кружку кофе и ожидание лифта не было. Я оделся, сбежал по лестнице, выскочил на улицу и только там обнаружил, что ливень со вчерашнего вечера так и не прекратился. Значит, основные следы убийцы уже смыло...

...– Подсудимый, сэр Сэмюэл Смит! – настала моя очередь.

Было понятно, что у Бакленда, кроме показаний девушки из метро, не было никакой другой информации или свидетельств, на которые он мог опереться. Тем не менее, он пошёл в наступление:

– Сэр Сэмюэл, потерпевшая выглядела достаточно искренней девушкой, уверенной в том, что именно вы обнажились перед ней в метро. Скажите, вы это сделали?

– Нет, – ответил я, направляя на него прямой и ровный взгляд.

– Нет? – переспросил Бакленд.

– Нет, – повторил я. – Заявляю это однозначно и категорично.

– А почему, собственно, нет? – спросил Бакленд, провокационно скривив губы. – Мы все видели эту молодую и, если позволите, привлекательную девушку. Вас могло к ней повлечь, мог возникнуть неожиданный порыв. Если вдуматься, такое поведение не настолько странное, каковым оно может показаться на первый взгляд. Вы едете на работу, каждый день служите праву, на себя времени нет, осознаёте скоротечность жизни, вспоминаете энергию молодости, личная жизнь давно утряслась, остроты и искры в ней давно уже нет, а тут – эта симпатичная девушка в метро, прямо на ваш вкус. Вы от неё совсем близко, её тело хорошо просматривается, так как вы стоите высоко над ней. Возможно, ваша нога коснулась её ножки. И тут возникает этот неожиданный импульс. Да, импульс, который даже вас самого застал врасплох! И именно поэтому вы не успели осмыслить ситуацию, тем не менее, осознавая, что ваша станция совсем скоро, и девушка может исчезнуть навсегда. Как можно упустить это драгоценное мгновение? Как сделать так, чтобы в считанные секунды эта красота, искра вашего к ней притяжения оставила в вашей памяти вечный, неугасаемый след? Как в одно мгновение прожить всю фантазию, возникшую в голове и душе?

Произнося эту речь, Бакленд медленно возносил указательный палец вверх, словно дирижёр, замедляющий музыкальное течение и одновременно приближающий кульминацию. Он остановил его высоко в воздухе, и, чуть присогнув колени, весь застыл на секунду. Затем он выбросил руку с поднятым пальцем вниз и выпалил свой ответ на эти вопросы:

– А вот так: надо сделать что-то дерзкое, сумасшедшее, бросить вызов жизни, выложить из ширинки перед невинным личиком девушки всю правду, сырую и голую, наглую и бесстыжую, без прикрас. Ведь было именно так, признайтесь! Сделайте смелый шаг, будьте таким же дерзким, как и тогда в метро. Вы пошли на неимоверный риск, поставив на кон всю жизнь, все достижения, и доказали себе, что тело и душа, охваченные адреналиновой лихорадкой, всё ещё живы. Так идите до конца! Вы же знаете, что томящаяся в заперти жизненных оков часть души, которая светит в вас всё ярче и ярче, как луна в наступающей ночи, оценит ваше признание. Обычная жизнь ведь, действительно, превратилась в ночь, а сила, потянувшая вас к девушке, она и есть та самая настоящая жизнь, не так ли? Признайтесь, здесь и сейчас, не останавливайтесь на полушаге, не пасуйте. Вы до конца дней будете уважать себя за это.

Моё лицо погорячело...