Посчитав Ленинград слишком шумным для поражённого столь странной болезнью (стыдно – всё-таки назвала это болезнью), я переехала в Баку, и была неприятно удивлена этим шумом и толкотнёй, старыми знакомыми, что меня отыскали, подхватили, понесли по гостям, дискотекам и барам, а я могла вдруг сделать это, неловко сказать что, может, к концу рассказа найду нужные слова, разрожусь этими словами, разрожусь, я сказала «разрожусь», но как бы то ни было, удалось отыскать тихий дворик, снять комнату у родни – папа был азербайджанцем. Всё-таки придётся сказать о любовнике, ведь это он подтолкнул меня к сумасшедшему поступку, придётся даже добавить, что он писал стихи – ведь и это сыграло роль в катастрофе. Всеобщее любопытство опьяняет заурядных, но опечаливает возвышенные души – нравятся мне эти слова Бальзака, хоть и не знаю, насколько возвышенна моя душа...

...Мой магнум опус – ты.

Я?

Ты спрашивал, зачем мы искали и привели тебя сюда, да? Проще некуда, милый тиаравирус: я хочу работать с тобой!

Работать со мной?!

Да. Не так давно мы запустили проект тиаравирусной пандемии. Люди запуганы. За три недели в мире зафиксировано больше самоубийств, чем за весь прошлый год. Маски и перчатки приносят миллиарды. Продажи антидепрессантов, противовирусных и антибактериальных препаратов, тест-систем для распознавания вирусного агента выросли на четыре тысячи процентов. Коллапс систем здравоохранения во всех странах достиг невиданного размаха. Образование и культура вытесняются сводками новостей. В наших ближайших планах – раскрутка тем дополнительных волн тиаравирусной инфекции, принудительной вакцинации и новых штаммов тиаравируса, которые будут особенно опасны для провакцинировавшихся. Всё идёт превосходно, но с тобой наш проект перейдёт на новый уровень! Пораздаёшь интервью – не волнуйся, только крупным, уважаемым изданиям. Наплетёшь, что собираешься всех прикончить, что всему миру кранты, что тебя нельзя одолеть... Посетишь пяток ток-шоу: к Грэму Нортону заглянешь, к Киммелу, к Малахову... Будешь корчить угрожающие гримасы перед камерой, сможешь испражниться на ведущих, облить мочой операторов – словом, оторваться и выставить себя полным психом. Мы и легенду тебе сочинили: дескать, ты алчешь уничтожить всех и каждого не потому, что ты – злой вирус. Ты мстишь человечеству. Месть – беспроигрышный сюжет. «Граф Монте-Кристо», «Леон», «Счастливое число Слевина», «Законопослушный гражданин», «Жажда смерти», почти весь Тарантино и половина азиатского кинематографа... Мы историю и твоей мести со временем экранизируем. «Законопослушный тиаравирус», м? Единственное, с чем мы не можем определиться, так это причина твоей мести. За что ты будешь мстить? Бессердечное человечество запытало твоих детей парацетамолом? Или твою жену похитили человеческие учёные? Или твою собаку пристрелил сын крупного вирусолога? У меня тут две страницы вариантов. Ты понимаешь? Мы сделаем из тебя звезду. Со своим брендом! Маски против тиаравирусной инфекции от самого тиаравируса! Запустим целую линию одежды, откроем фармацевтическую компанию... Ты превзойдёшь чуму и испанку. Мы свалим на тебя все беды мира, в том числе распятие Христа, холокост и рождение Джастина Бибера. Каждый – вслушайся в магическое звучание этого слова! – каждый на планете будет бояться и ненавидеть тебя. О чём ещё мечтать вирусу?! От тебя требуется согласие и подпись на трёх экземплярах договора. Только подмигни – и мой помощник через пять секунд положит на стол контракт и передаст документы на расчётный счет, где тебя уже дожидается миллиард долларов...

...Я хочу сказать, что Татьяна Назаренко хотела сказать: «Всё зря». Зря было восстание декабристов без крестьян, чтоб облагодетельствовать крестьян. Как зря было в 1975 году выступление наивного коммуниста капитана III ранга Саблина на большом противолодочном корабле «Сторожевой», чтоб призвать к освобождению народ, не желавший освобождения от потерявшей коммунистическую перспективу верхушки СССР. Как не доросли крестьяне до революции против крепостничества, так переродились уже люди так называемого социализма из прореволюционеров в мещан...

...– Мы ждём, чтобы кто-то открыл нам дверь, указал путь. Мы ищем, за кем пойти, жаждем узнать силу, к которой примкнуть, чтобы только не остаться среди чужих. Чтобы расслышать, когда придёт время, обращённый к нам зов, приказ, от которого будет нельзя уклониться. Я знаю, и тебе хочется, чтобы приказывали, а ты слушался. Потому я сейчас и заговорила с тобой. Мне ты будешь с радостью подчиняться. Ведь ты уже знаешь это? Согласен с этим?

Она говорила вроде бы и шутливо, а в то же время с душевным напряжением, с серьёзностью, которую выдавали её пытливые глаза.

– Знаю, согласен, – сказал Лука почти безвольно, не вполне владея собой. – Приказывайте...

...Не можем мы пока без бабушек. Дряхлые мужики тут ни при чём. Они умирают раньше старости от водки, и мы их не замечаем. Бабушки же живут долго и повсюду. Есть в нашем, по инерции народном хозяйстве места, наглухо забитые бабушками. И даже не подходи – швабрами забьют. Особенно в театрах и музеях…

Интересно, почему в музеях и театрах так много бабушек работает? Я всегда думаю, а спросить стесняюсь – они здесь состарились или такими пришли? И ещё – когда они умрут, возьмут бабушек со стороны или будут выращивать своих?..

И всё-таки самое главное место бабушек в жизни – это спасение детей от родительского гнева. У бабушек и детей очень много общего, потому что они всем в жизни поперёк...

...– Разведите меня с этим иродом, немедля, – перебила Анна. – Сил нет жить с Алексеем. Только что он наше состояние проиграл. Ведь по миру пойдём, с рукой протянутой. Милостыню просить станем, аки…

– Не могу. Ибо молвила ты пред алтарём, то бишь вратами божьими: «И в горести, и в радости буду с мужем единым целым!». Помнишь слова сии? Неси крест свой до скончания дней. – Архиерей трижды перекрестил Анну, хотел добавить к сказанному, но в комнату влетел расхристанный и потный Алексей. – Ступай к нему. Убирайся с глаз.

Подошедшие следом зрители небывалого карточного поединка, перебивая друг друга, поведали:

– Князь поставил вас супротив того, чего сегодня лишился. И снова проиграл. Неслыханное дело. Но граф милостиво обещал вернуть выигранное князю. Только вас при себе оставляет. Далее будете разбираться сами...

...Он дал нам свободу! – так скажет нам любой горбачёвский сочувственник. Но что значит «дал»? Дать можно что-то, откуда-то взятое, оторванное от себя, отобранное у других или же извлечённое из государственных закромов. Горбачёв никому ничего не давал. Он отпустил вожжи. Ослабил узду. В общем, сделал послабление. Сделал, когда удерживать это натяжение у него уже не хватало сил или же способностей. Скорее всего, второго. Точно так же сделал «послабление» Николай Романов на станции Дно в марте 1917 года. Натягивать и натягивать вожжи он уже не мог, и потому издал манифест об отречении. Стране вышло гигантское послабление. Примерно такое же послабление и с таким же примерно результатом для страны вышло и у Горбачёва. С одной только очень существенной разницей – Николай трагически окончил жизнь в пятьдесят лет, а Горбачёв благополучно и безбедно здравствует и вот не так давно отпраздновал своё девяностолетие. По-видимому, – следуя традиции Уинстона Черчилля или Альберта Швейцера…

Кстати, Николай, подобно Горбачёву, мог с полным правом заявить, что он дал россиянам свободу. И действительно, дал. Манифест 17-го октября 1905 года – это ведь своего рода перестройка и гласность. Появились свобода совести, свобода собраний, уличных шествий, появилась печатная оппозиционная пресса, политические партии, ответственные министерства и наконец – Государственная Дума! Чем не перестройка? Увы, в массе своей народ не оценил благодеяний государя, как не оценил советский народ демократических горбачёвских деяний. Причина народной неблагодарности, я убеждён, в том, что народ видел и чувствовал: не о нём, не о народе, заботится верховный реформатор, а о себе, о своей власти, старается таким образом подкрасить её, расцветить, дать ей новую вывеску, новые лозунги при остающейся прежней сути...

Зинка тонула. Вода хлестала изо всех щелей, из окон, которые внезапно разверзлись на потолке, выпуская жёсткие пронизывающие струи дождя, заливающего весь её мир – все девять метров, сузившиеся до ветхой узкой кровати, в которую вжалось дряхлое Зинкино тело в попытке спастись от внезапного потопа. Кровать всплыла, хаотично крутясь по рябой нервно дрожащей поверхности озера, внезапно образовавшегося в пустоте комнаты и вздымающегося всё выше и выше, пока уровень убийственно-холодной жидкости не покрыл старушку целиком, оставив снаружи лишь перепуганное покорёженное временем лицо, искажённое вдобавок гримасой несуразного ужаса. Последним отчаянным усилием она приподнялась на локотках и заверещала тонкой пронзительной скороговоркой, обессиленно гаснущей с каждым последующим словом: Боже, спаси, боже, спаси, боже, боже, боже…

В 1947 г. академик Д. С. Лихачёв, тогда ещё кандидат филологических наук, защитил докторскую диссертацию «Очерки по истории литературных форм летописания XI–XVI вв.», и написал статью «Галицкая литературная традиция в Житии Александра Невского». В статье Д. С. Лихачёв указал, что автор «Жития» заимствовал несколько образных выражений из Галицко-Волынской летописи, в основном из жизнеописания Даниила Галицкого. Со свойственной Дмитрию Сергеевичу мягкостью он назвал увиденные заимствования «параллелями». Благоразумно «захлопнув» жизнеописание Даниила Галицкого, Лихачёв оставил оба текста без дальнейшего сопоставительного анализа. Выдвинув предположение, что к составлению «Жития» имел отношение митрополит Кирилл, служивший первоначально у Даниила Галицкого, а затем у Александра Невского, Д. С. Лихачёв в дальнейшем к этой теме не возвращался.

Автор приглашает читателя к путешествию пешком по страницам «Сказания о житии Александра Невского» и жизнеописания Даниила Галицкого. Любознательный читатель, отныне ты путник. Если ты привык рыскать по страницам учебников со скоростью авто, не порть зрение, закрой страницу и побалуй себя кружкой пива...

...Есть такая традиция в нашей фирме: время от времени директор вывозит топ-менеджмент на охоту. Мужское занятие, даёт выброс адреналина, развивает чувство локтя и боевую решимость. Отныне в эту привилегированную касту допущен и я. И прямо сейчас я стою напротив Него, под ногами в кровавом снегу хрипит умирающий зверь, а я смотрю Борисову прямо в лицо, не сводя взгляд, и чувствую, как правую руку оттягивает вниз тяжесть охотничьего ружья – оно огромно, и как будто разбухает у меня в руках. И я понимаю, вот он – момент, который я высматривал сквозь удушливую темноту своего сознания всю последнюю неделю. Борисов поднимает глаза, видит меня, видит дуло, направленное на свою грудь, но не поддаётся страху, сохраняет самоконтроль. Лишь мгновенное удивление скользнуло по его лицу и тут же спряталось за толстой кожей. Огромная каменная скала. Не произнося ни слова, он выпрямляется, замирает и выжидающе, но твёрдо смотрит мне в глаза, понимая, о чём я сейчас думаю. А думаю я о том, что должен его убить. Вокруг пустота и безмолвие глубокой зимы. Наши жизненные роли стёрлись, как что-то ненужное и лишнее, ничего не может быть за пределами этого клочка леса, где только два тела из мяса, кожи и костей, снег, два взгляда друг против друга, человеческое отчаяние и ярость...