Архив публикаций за сентябрь 2004

...Некто коснулся ее души. Лика замерла. Должно быть ветер. Конечно, ветер. Но ветер был всего лишь снаружи. Внутри же у Лики происходило то, что можно было бы назвать наполнением. Покойные потоки наполняли ее чем-то огромным...

Потом пришло осознание того, что кто-то указывает ей на какую-то дверь. Дверей было много, но внутреннее знание подсказывало ей, что именно это и есть та, единственная дверь, которую ей надо открыть. И она толкнула ее и за этой дверью показалась карта Таро, из колоды ОШО, где маленькая девочка стояла у прикрытой на замок калитки. А за калиткой – большой и таинственный мир. И нужно только увидеть, что калитка не заперта на замок! Что замок висит просто так. И нужно было толкнуть ту калитку. Сделать это незначительное усилие!.. И Лика решилась. И толкнула калитку. И молния осветила небо...

... – Стой! – ее команда прозвучала настолько неожиданно, что он тут же подчинился приказу. – Посмотри в небо! – продолжала командовать она. И он, не без радости оторвал взгляд от унылых дорожных камней, щедро разбросанных кем-то вдоль всей тропы, запрокинув голову в небо.

– Ну! Чего молчишь? – нетерпеливо вопрошала она.

А он стоял растерянный и никак не мог определиться в своих ощущениях, нахлынувших на него новой волной, будто оторвавшей его от земли.

– Я, кажется, улетел... – еле слышно произнес он. – Если это попробовать описать... Впрочем... мне этого делать сейчас не хочется...

– Ну! – довольно произнесла она, словно бы продолжала какой-то их давний и нескончаемый спор. – Теперь ты видишь?.. Теперь ты понимаешь, что здесь происходит с нами?..

...Ежевечерне, в шесть часов, отправлялись на кладбище похоронные колесницы. Возницы, вопреки инструкциям и указам, рискуя, разве что, новой партией покойников, останавливались перед трактирами и напивались до чертиков, а затем зажигали факелы и продолжали скорбный путь на кладбище святого Марка, весьма удаленное от столицы. Они теряли, а случалось, что и нарочно спьяну, выбрасывали усопших, облегчая нелегкий путь своим истощенным, давно уже ко всему привыкшим и безразличным лошаденкам.

Утром прохожие шарахались в стороны от утерянных, уже задубевших тел. Те лежали на окраинах в безобразных позах. Бродяги снимали одежды с трупов, и, случалось, укладывали обнаженных, являя акт совокупления усопших, соединяя ни разу не видавших при жизни друг друга людей; а теперь их тела кощунственно смеялись над смертью...

...Внезапный стук в железную дверь мошавной сторожки, в два часа ночи, переживет не каждый. А тут еще ты знаешь наверняка, что сейчас встанешь из-за стола, повернешься спиной к включенному телевизору, с беззвучного экрана которого, кривляется, машет, угрожая кому-то, то ли дирижерской, то ли волшебной палочкой, кто-то страшно знаменитый, – и безвольно откроешь эту железную дверь.

С порывом ветра в сторожевую будку врывается охапка сухих сентябрьских листьев, и стая комаров. Но спина чует то, что не видно глазами. Спиной я чувствовал что там, где кривляется, паясничает демонического вида дирижер, есть теперь некто, кого сам я не вызывал, но постарался ощутить безо всякой тревоги...

... – А почему бы тебе как писателю не создать идеальный мир, где нет всего этого блядства, этих унижений, этой черноты, зачем тебе нужны наши страдания? Может быть, могло бы быть намного лучше, если бы было все хорошо, никто никого не насиловал, не убивал?

– Возможно, но где гарантия, что и я не озвучиваю чьи-то мысли, что и я – не чья-то игрушка? С другой стороны, тот опыт, который я приобрел за годы своей жизни, так или иначе отображается на том, что я пишу.

– То есть сейчас, мне кажется, ты начинаешь противоречить себе, если то, что ты пишешь – опыт твоей жизни, а писательство и то, что ты пишешь – эта созданная тобой реальность, в которой тебе комфортно. Так стоит ли создавать клон, который как две капли похож на твою жизнь? Не понимаю. Наркоман убегает от того, что творится вокруг него, от унылой серости в разноцветность приходов, а ты от серости, быта и прочего дерьма бежишь туда же, в это же самое место, ты переносишь его из реальности на бумагу, в виртуальность. В чем смысл твоей писанины? Постой, не отвечай, кажется, я понимаю. Каждый порабощенный пытается стать поработителем, они, все эти мнящие себя великими мира сего, считают тебя говном и, более того, в их реальности ты понимаешь, что и есть то самое говно, а с их реальностью тебе так или иначе приходится мириться, потому что ты в ней живешь. И из всего богатства выбора ты предпочел успокоить свое больное себялюбие именно так. Стать богом, который управляет судьбами людей, возвеличиться над ними, сделать их мерзавцами, проститутками, наркоманами, такими, извини господи, тварями, что ужас берет, и показать всем якобы язвы общества. Да ведь ты и есть та самая язва с психологией раба, ведь и ты не любишь своих персонажей и, более того, презираешь их и всячески издеваешься над ними. Обычный неудачник. Даже больше, не знаю даже, как обозначить. Скажи мне, если мои слова – это твои мысли, то что заставляет тебя плевать себе в лицо?..

– Му-у-ур! Скажи мне что-нибудь такое....

– Ты моя самая-самая... роковая... мне кажется, до тебя ничего не было, никого не было...

Иронично:

– Ну уж так и не было? А жена как же?

Нервная затяжка. Пепел – прямо на постель. Еще одна. На лице – досада.

– Не порть мне настроение... так хорошо лежим! Ты же знаешь – она меня не понимает, у нее своя жизнь...Она даже бы и не обиделась, если бы узнала...

– Так почему же не знает?

– Ну ты же знаешь, при моем положении... я должен думать о приличиях, об имени...

...Он никак не хотел возвращаться. Я тысячи раз прокрутила в голове уже просмотренный отрывок: мой давний знакомый и я одни в комнате, похожей на номер отеля, на столе шампанское и свечи, как в дешевых любовных романах, играет приятная музыка. Мы поднимаем бокалы, пьем, глядя друг другу в глаза и видя в них перспективу на ближайший вечер. Она нас радует, и мы начинаем танцевать – сначала робко, потом все теснее и теснее прижимаясь друг к другу. Пошло, конечно, и банально, но, воспитанная на голливудских фильмах и отечественных образчиках бульварного романа, ничего другого я придумать и не могла. В танце он начинает меня раздевать, становится жарко... На этом-то месте мне и должно было присниться что-то оригинальное, но именно в этот момент раздался телефонный звонок. И вот этот мой товарищ из сна, очевидно, упорхнул к той самой "девочке-виденью". А вечер был таким многообещающим... Я проворочилась с боку на бок еще пару часов; мне пришла даже в голову немилосердная мысль перезвонить Наташке и высказать ей, на кого она на самом деле была похожа, ворвавшись так бесцеремонно в мой сон, но чувство такта победило. Кто знает, может, я оторву ее тоже от чего-нибудь интересного, и, если в ее сне будет фигурировать мой знакомый, она уж точно мне этого не простит. Уснула я только под утро. Спала крепко, без снов, пока меня не разбудил знакомый голос. Это звонил ничего не подозревающий о моих снах друг, подававший в них большие надежды.

– Ты что, все еще спишь? – удивился он, слыша мой голос зомби...

Я все-таки навернулась. Неизящно так загремела – в самый ответственный момент. Правда, удалось оттянуть этот позор на недельку – ровно столько времени мне было дано для того, чтобы, кандыбая походкой парализованного робота на новеньких шпильках, осознать, что понятие красоты относительно, а жертвы, запрашиваемые ею, вполне конкретны...

Генеральный директор издательства Владимир Иванович торжественно восседал за своим "генеральским" столом. Лицо его имело выражение победителя, а в узеньких зрачках рулеткой крутились цифры. Он судорожно подсчитывал, на какую сумму ему удалось "обуть" дружественное конкурирующее издательство, переманив автора "клубнички" новой волны.

Напротив него, съежившись и задвинув ступни далеко под кресло, сидел герой дня – гигант современной порноиндустрии, низкорослый худощавый человечек без определенного возраста, но зато с определенно наметившейся лысиной. Он производил впечатление проигравшего и как-то терялся на фоне необъятного по сравнению с ним кресла. Интеллигентская сущность его бунтовала: предать издательство, которое вложило в раскрутку немаленькие бабульки... ай-яй-яй... Толстенький конверт в правом внутреннем кармане пиджака лишь частично компенсировал это неудобство.

– Да бросьте вы, Павел Алексеевич! – пытался разрядить обстановку Владимир Николаевич. – Это же нормальная практика, раз там вас не ценят – что вам остается... Это, если хотите, и с человеческой даже точки зрения понять можно. Что вас смущает? Потиражные за последний заход не получили? Так ни к чему им пока знать о нашем разговоре. Вот выплатят все – тогда и скажете. Давайте-ка дернем по чуть-чуть за то, чтобы сотрудничество было успешным!..

Воистину бывает время, когда все мысли только об одном!

...Вот уже двадцать минут, как среднестатистическая (и при этом довольно юная!) служащая не важно какой конторы не могла думать ни о чем другом, кроме желанного пакетика, сокрытого в недрах ее небольшой сумочки, стоящей на подоконнике. В ее головке шел беспрецендентный по значимости процесс: она прикидывала оптимальную траекторию движения, которая бы позволила как можно естественней добраться до этого предмета ее дум и чаяний, достать его и незаметно переместить... черт! а переместить-то и некуда: ни одного кармана как назло... значит – как можно незаметней протиснуть его между тесными брюками и животиком, и так вот, "по-кенгуровски", донести его до заветной комнаты с надписью "Ж"...

Напротив, развалившись в кресле, сидел виновник ее терзаний: не так давно "подселившийся" в ее комнату сотрудник, и, не отрываясь, глядел на нее – как будто ожидал чего-то...

"Стоит ли волноваться из-за каких-то там пятен? Нужно волноваться, когда их нет!" – вспомнился ей вдруг старый анекдот по мотивам рекламных роликов. Но веселей не стало. Она кинула обреченный взгляд на светло-бежевые брюки и такого же примерно цвета мягкий офисный стул – и совсем погрустнела... Надо было что-то предпринимать – и срочно...

...Последняя фраза заставила дам поморщиться. Но им все равно было далеко до вдруг побледневшей Лидии Васильевны. Давненько коллеги не наблюдали на ее лице такого выражения – будто та привидение увидела. Женщины уставились на нее, не смея потревожить повисшим в воздухе вопросом. Наконец на смену страху пришло сомнение; матрона потерла переносицу, как будто-бы в раздумьях, и, наконец, решительно произнесла, стараясь придать голосу поучительное, "официозное" звучание: "Не такая уж я древняя, как тебе кажется, девочка... Расскажу вам, так и быть, историю. Про психолога как раз. Приключилась она со мной лет десять назад, но до сих пор как-то не по себе... Только по издательству не трепать... Мы люди все взрослые, понимать должны...

...18.30. Он ставит Федоре фильм, чтобы она не скучала, пока он возится с приготовлением ужина. Видео тут же, на кухне, и они иногда перебрасываются мнениями о том, что на экране. Но Федору не увлекает сюжет; ей интереснее наблюдать за его манипуляциями – это так забавно и трогательно! Ее внимание привлекает также беспорядок, царящий на столе. Вопроса о том, чем он живет, уже не возникает: он поэт, а масса беспорядочно ссыпанных в кучу листов – его черновики. Содержание верхнего листка она даже может прочесть – надо лишь слегка скосить глаза. Что она и делает. На листе – стихи, в которых фигурирует имя вчерашней визитерши... Федоре становится жутко, возникает порыв вырвать нож и искромсать последовательно: ужин, его, себя... Но на подмогу приходит гениальная мысль: а чье имя он должен был вворачивать? Она – Федора. Поэты не пишут о Федорах. А имя той девушки замечательно рифмуется и не вызывает вопросов... Федора тихо вздыхает. Она прочла чужое, то, что ей не показывали, она влезла в то, во что ее не впускали – так на кого обижаться?..

Я забываю твое лицо каждый раз, когда ухожу от тебя. И каждый раз, приходя к тебе, знакомлюсь с тобою по новой. Ты понимаешь это и не обижаешься на меня за такую "забывчивость", потому что и сам знаешь, что любовь – это очень опасно. А вчера ты предложил назвать то, что между нами – ТЕМ САМЫМ. Чтобы отойти от штампов и затертостей... или – чтобы быть честным?..

Он был Великим Поэтом, Мистификатором, и где-то даже Богом. Богом – для как миниум сотни и-нетовских обитательниц, ожидающих его явления в электронных письмах. Он видел их как на ладони; они не видели его, но ощущали его присутствие; они не узнавали его под разными масками – да им этого было и не надо. Он давал каждой то, что казалось необходимостью, и незаметно высасывал из разомлевших "жертв" энергию. Причудливо трансформируясь у него в сознании, она давала импульс к творчеству – и из разрозненных осколочков характеров нет-нет да слагался цельный, становясь идеалом, будя неизведанные ранее ощущения... Слагался – срисовывался – и тут же рассыпался – в постоянном вращении калейдоскопа, насыщая своими кусочками вереницу еще не родившихся образов...

Напряженная дрожь тамтамов. Невнятные, зловещие выкрики туземцев, их однообразно-гипнотическая скачка у костра.... Алое пламя то выхватывает, то вновь погружает в тьму непонятной формы иероглиф, начертанный на прибрежном песке. Но запертые в сарае пленники боятся задумываться о его значении и не хотят знать, что сегодня полнолуние. Они затаили дыхание перед завораживающей неизвестностью, и мысленно прощаются с жизнью, не отдавая еще пока себе отчета в том, что как раз сейчас и переживают ее самый сочный, ни с чем не сравнимый миг.

Жадно приникли к щели в сарае. Глаза жаждут зафиксировать последние кадры жизни. Красивые, смертоносные кадры. Завтра на этот берег медленно и лениво вползет рассвет, но они уже не увидят его. Сколько осталось: час, два?..

Я стою в толпе журналистов посреди недавно открывшегося супермаркета. Все вокруг излучает уверенность в завтрашнем дне – сытом и благоустроенном. Пестрые коробочки причудливой формы, изящные флакончики, деревянные бочочки с вином, мягкие игрушки – весь этот край изобилия действует магнетически. Кажется, пока ты здесь, тебе ничто не страшно. Наверное, поэтому покупатели не спешат выпадать из этой сказки и пользуются своим правом беспрепятственно любоваться ее интерьерами. И мечтать.

"А что если купить совсем чуть-чуть мидий? – слышу я голос справа... – Надо же когда-то попробовать..."

Оборачиваюсь и вижу – неопрятная полная женщина средних лет мечтательно смотрит на старушку, сосредоточенно копающуюся в кошельке... "С ума сошла! А потом – лапу сосать?" – бурчит та, и я чувствую, как медленно потухает огонек в глазах неопрятной, как мысленно перечеркиваются ею нафантазированные только что рецепты – один за другим... Впрочем, ненадолго – она кидается к другому прилавку и пытается уговорить консервативно настроенную мать на что-то попроще... Как ребенок прямо.

Перевожу взгляд на хозяина магазина... Он чувствует себя как рыба в воде и явно находится в эйфории. Размахивает руками, описывая перспективы развития супермаркета, шутит, делает молоденьким журналисткам комплименты... "Вы уж совсем-то не ругайте меня в своих журналах... " – кокетливо улыбается он, но отчего-то кажется, что ему глубоко наплевать на то, что там в очередной раз набрешут эти шавки-писаки. Они в свою очередь жадно ловят цифры, вылетающие из его уст, и фиксируют их – кто на диктофон, кто на бумагу... У них свои цели – выбить как можно больше конкретики, раскрутить директора на обнародование как можно более сенсационных данных. Это игра такая. Взрослая...

...Страничка загружается... Строгое, благородное лицо (такой же точно портрет висит у меня на стенке). Его стихи...Почти все я знаю наизусть... Сегодня – ничего новенького. Надо забраться в "комментарии" – было бы здорово, если бы его кто-то похвалил – поярче, посочнее! Я представила бы, как ему приятно, когда он читает благостную рецензию – и мне бы стало хоть чуть-чуть теплее... Но что такое? Похоже, у моего поэта появилась постоянная читательница! Она оставила комментарий в стихах: манящий, дразнящий, про-во-ци-рующий! Но это ладно, это не страшно... На мои стихотворения, особенно чувственные, моему поэту посвященные, еще бесстыдней коментарии встречаются...

...И тут взгляд натыкается на Его ответ Ей. Это же практически строчки из его писем МНЕ! Почти теми же словами!.. Те же интонации!...

Я заливаюсь недобрым смехом, который больше походит на истерику. Создается ощущение, что мне продали фальшивку по цене оригинала. Ремесленник всего лишь использовал ряд приемов, а мне они казались чем-то исключительным, предназначающемся только мне – и никому более! Коря себя за глупость, нажимаю на стихотворение, которое он в лучшие времена посвятил мне... ПОСВЯЩЕНИЕ УНИЧТОЖЕНО! Стихотворение обезличено. Меня нет. НАС нет...

"Социофобия"Социофобия - боязнь общения.... Такой диагноз мне поставил вчера психолог. Ты знаешь меня с момента рождения, мама – скажи, как вышло так, что от природы общительная девочка стала такой?

Не отводи взгляд и не придумывай на ходу версий. Я изложу тебе свою.

...Помнишь, мне было 10 лет – и в нашем районе объявился маньяк? Ты впадала в состояние шока каждый раз, когда я, заболтавшись на углу дома с подругой, запаздывала на 10-15 минут домой... В тебе поселился страх за мою жизнь – и ты заразила им меня. Твой рассказ о тех зверствах, которые совершает убийца по отношению к своим жертвам – запиши я его тогда – легко мог бы стать хорошим материалом для триллера. Но я была всего лишь испуганной до смерти девочкой, которая слушала тебя, широко раскрыв глаза и представляя себя в роли жертвы... Тебе нравился этот страх – ты знала, что отныне я никогда не отвечу на "подозрительный" вопрос прохожего:"Который час?", а поспешу ретироваться; никогда не рискну помочь пожилой женщине поднести сумку до ее дома, потому что там, в глухом подъезде, меня может поджидать "опасность"... Опасность была повсюду – и я ждала беды из-за каждого угла.

Что же, мама... мы дождались ее оттуда, откуда и не ждали...