Архив публикаций за июнь 2004

Тулупьев уже несколько минут шарил руками в ледяной воде, но последней бутылки "Шампанского" нигде не было. "Унесло!" – мелькнуло в уже не вполне трезвой голове. – Течение-то здесь в горах, гляди какое...

Верю: когда-нибудь и наши благополучные потомки скинутся на памятник своему старателю – маленькому самоотверженному трудяге эпохи первоначального накопления капитала.

Чей же образ по-чаплински выразительно передаст сам дух нашего удивительного времени?

Может, то будет "ночная бабочка", триумфальной аркой разверзшаяся над залитой огнями столицей?

Или гость гордых кровей, восседающий на корточках у кладки гигантских арбузов, будто только что снесенных им лично?

Или бабуля – божий одуванчик, этот ковбой "Мальборо" с прицепом и с реакцией кенгуру?

А может, вот этот гражданин, которого в любую погоду узнаешь в толпе по лыжной шапочке до самого подбородка с неизменными прорезями для глаз?..

О, то был его фирменный трюк. В редакционной курилке доживал свой век облезлый старый стол, и Костян "по просьбам трудящихся" время от времени выдавал класс – запрыгивал на спину несчастному практически с места.

Почему именно барса? А бог его знает. Но никто из нас больше так не умел.

Костян объяснял: сила мышц, прыгучесть – это все ерунда. Главное – не трусить. Это как преодоление языкового барьера: в какой-то момент ты вдруг забываешь, что надо бояться – и тогда все, отрываешься от грешной земли и паришь...

...А началась эта история с телефонного звонка. Трубка допотопного матово-черного аппарата без диска, вдруг ожившего на особом столике, была массивной, словно чугунная гантель.

– Дружище, – задумчиво изрек Главный и у меня враз скисло настроение. Это словцо и этот тон знаменовали рождение в начальственной голове очередной инициативы, как правило, совершенно дурацкой.

–... звонили телевизионщики из Питера, – продолжил шеф. – В воскресенье будут снимать очередное "Зерцало". Надо смотаться туда на денек, представить газету...

...Конечно, жизнь была бы совсем тоскливой, если бы не Крыш. Старый попугай достался ему, можно сказать, по наследству, – от приятеля, умершего пару лет назад. Сибарит и юморной мужик, школьный учитель истории по профессии, тот в своем клювастом компаньоне души не чаял. Он-то и научил смышленную птицу всем этим хохмочкам и прибауткам, благодаря которым Крыш стал теперь здешней звездой и его, Павла, кормильцем...

...Кажется, что во всем городе – грушепад. Да что в городе – на всем белом свете. Уже тысячи диких плодов устилают серую истоптанную землю по обе стороны старой аллеи, а солнечный град все идет, не переставая. И все новые сорванцы то там, то здесь несмышлеными цыплятами бросаются в ноги прохожим и без счета гибнут под каблуками, под колесами хозяйственных сумок, велосипедов...

...Первый урок по ритуальности я получила от бабушки по отцу, когда помогала ей хоронить бабушку по матери. Я была слишком молодая, чтобы делать это самой. Она была так добра, что взяла это на себя. Мать никогда не знала, что делать. Она смогла только выйти замуж. А за все остальное отдувалась я. Но обижаться на нее нет сил.

Мой опыт пригодился другим. Такое было время. Когда у подруги убили мужа, она позвонила мне первой. Она знала, что я знаю, что делать. Другая подруга знала тоже, когда спрашивала, что чуствовать, когда хоронишь нелюбимого отца. Надеюсь, я им помогла. Об этом я сказала, в ответ на молчаливый вопрос в глазах окружающих меня людей. – У каждого из вас есть отец. Сегодня мы похоронили моего...

...Выпестованные многовековой культурой, закаленные в исторических перепитиях, подкрепленные вспрысками крови со стороны как западных, так и восточных соседей, привитые идеями, полученными в государственном университете и выжившие в борьбе с повседневностью, признаки индивидуальности спрессовались в маленький хрупкий флакончик, содержащим эфемерную субстанцию – носитель вируса. Обретавшийся в привычной среде, вирус не нуждался в особой защите от внешних раздражителей, направляя энергию на собственное саморазвитие и культивацию. Когда же была достигнута верхняя фаза, за которой начиналась стадия распада, вирус был выпущен на волю.

Что тут началось... Атака за атакой отражались яростно, накопленные силы расходовались в череде сопротивлений, поднимались восстания и свершались революции. Нет, нет и еще раз – нет. Не сдамся, не скажу, не выдам. Не буду говорить, я сказала! Ни по-русски, ни по-английски. Нет языка – нет личности. Нет личности – нет войны. Нет войны– нет войне. Дайте пожить спокойно. Я – никто...

...Ферма принадлежит Марте, жене Гари. Это семейное предприятие, упраляемое несколькими поколениями Остерхазами, Лейстерами и Браунингами в течение последних столетий. В старом доме никто не живет, рядом с ним сын хозяев построил другой, намного больше и современнее. Фактически он же и управляет фермой, выполняя, с помощью сыновей, всю работу. Другой сын служит в полиции, ездит на красивой машине с мигалками, и покупает молоко в местном торговом центре. Марта, когда ездит в итальянский ресторанчик с подружками на ланч, встречает его, улыбается и гордится им. Иногда она приглашает старушек к себе, и они едят мороженое вокруг бассейна. Домашнее не такое вкусное, но способ приготовления хранится как семейная реликвия, среди других вещей в бейменте, он просторный, полужилой, баночки с джемом и горошком в шкафчике, старый бильярдный стол, купленный сразу после свадьбы, карта мира на стене, и немного картошки на полу, загороженная доской. Хозяева женаты пятьдесят два года, значит, столу столько же. Выглядит хорошо...

...Нина хмыкает, что за женщина, и смотрит через стеклянную перегородку. Молоденькая официантка гладит по спине черного менеджера, тот устало закрывает глаза. Бургеры подали так себе. Может это и к лучшему – им обоим нужно заботиться о весе. Нина еще ничего, держится благодаря генетике, а у Рика явно наметилось брюшко. По телевизору передают последние новости о надвигающемся урагане. Опять. Алиса пробегает с горкой грязных тарелок, слегка притормаживает: – Все ОК?

Нина хмыкает, стучит по плексигласовой подставочке, на которой написано Spirit of Jamaica. Карточек больше нет. Рик отвечает:

– Эта страна больше не существует.

Алиса кивает головой и бежит дальше.

– Бедная девочка, – говорит Нина. – Мы ее замучили сегодня. Они оба смеются.

Рик, довольный после еды, вытягивает ноги на кушетке. Вечер почти закончен, и торопиться некуда.

– Так было в России, перед революцией. Изменения начались незаметно, исподволь. Это знаки.

– О чем ты говоришь?

Рик смотрит внимательно, и ответ читается в его глазах.

– Война. Я говорю о войне. Четвертой мировой войне...

... И в таком духе я мог бы описать свою жизнь от начала и до конца, или хотя бы до середины, как это скрупулезно делали очень уважаемые мной писатели. Но я этого делать не буду, потому что вам это чрезвычайно наскучит, не так ли? Ну одно убийство, второе, третье... Десятое. Тридцать второе. Что изменится? Для меня изменится многое, потому что каждое убийство для меня – это как картина для художника. Я ведь тоже в какой-то степени художник. Я творю Смерть. Женщина творит Жизнь, Кэмерон Фицпатрик творит Смерть... Жизнь и Смерть – две противоположности, находящиеся в постоянной борьбе между собой. Грубо говоря, если не будет таких психически неполноценных личностей, как я, то не будет и развития общества, правильно? Не может жизнь состоять только из одного Добра, равно как и из одного Зла (я опускаю даже тот факт, что для каждого Добро и Зло – понятия относительные). Потому что в противном случае границы Добра и Зла размываются, и уже невозможно понять, что есть что...

...Через полчаса моих усилий сейф сдался и дверца легко открылась. Я засунул руку и вытащил небольшой мешок.

– Что там? – нетерпеливо спросил Том.

Я поднялся с колен, отряхнулся и положил мешочек на стол. Несколько секунд мы смотрели на него, а потом Том протянул руку и резким движением выдернул веревку, которая туго стягивала горлышко.

А нашим глазами предстали пара десятков сверкающих камешков.

– Вау! – изумленно выдохнул Том, – да тут на сотню штук баксов, не меньше, если камни настоящие! А что там еще есть?

Я повернулся, опустился на колени и засунул руку в сейф.

Через минуту на столе перед нами лежали пять таких мешочков.

– Полмиллиона, – дрожащим голосом сказал Том, не сводя глаз со стола, – этот мерзавец хранит у себя полмиллиона баксов и никто об этом не знает!..

...Я сидел у окна и смотрел на снежинки, который опускались на улицу, покрывая все-все тонкой белой пленкой. Стали зажигаться фонари и в их желтовато-белом свете каждая снежинка виднелась отчетливо, как на картине художника. Один фонарь, другой, третий... Вскоре весь квартал был освещен, а снежинки все падали... Красивое зрелище.

– Тайчи...

– Ммм?..

– Я больше не хочу этим заниматься.

Эти слова отрезвили меня и вернули в реальность. Я обернулся.

Юмико стояла в середине комнаты и отблеск уличных фонарей падал на нее, создавая причудливую тень, в которой была и она сама, и колышущиеся ветки деревьев за окном и крохотные точки падающих снежинок. Я невольно залюбовался этой картиной художника-природы и совсем забыл о вопросе Юмико.

– Ты слышишь? – повторила она, – я не могу больше этим заниматься. И не хочу.

– Чем этим? – спросил я, хотя прекрасно знал ответ.

– Прекрати! – отрезала Юмико, и в ее голосе проскользнула нотка боли, – ты прекрасно знаешь, что я имею ввиду! Мне надоело убивать... – тихо сказала она, села на пол и обхватила голову руками...

...В этот раз гайдзин пришел уже под утро, сел и стал курить ганджубас. Сатоши закашлялся, неодобрительно посмотрел на гайдзина и гордо достал кастрюльку с грибами.

– Наливай! – утвердительно сказал гайдзин, смотря на грибы окоселыми глазами.

– Бака гайдзин! – заявил Сатоши, убирая кастрюльку, потому что слова "бака гайдзин" были единственными, которые он знал по-русски.

– Сам ты... бяка.... и бука! – заявил гайдзин и повалился спать...

...Сзади послышались мягкие, вкрадчивые шаги, и он выругался про себя – когда же она оставит его в покое? Он ненавидел ее. Ненавидел за все – за ту боль, что она постоянно причиняла ему своей добротой, и которая накапливалась в его душе, как энергия в аккумуляторе; ненавидел за ее неземную красоту, несмотря на которую ей не нужен был никто, кроме него; ненавидел ее за то, что в ней абсолютно не к чему было придраться, в конце концов! Она была ангелом во плоти, ее все любили – но она почему-то предпочла его, такого совершенно незаметного и угрюмого человека. Рядом с ней он расцвел, он увидел все краски жизни, он научился любить...

А теперь он ее ненавидит. За что?..

...Перрон. Черт возьми, да что же со мной? Я жду поезд. Поезда нет. На перроне тоже больше никого нет. Только я. И какой-то старик. Сидит на скамейке и не двигается. Я дефилирую в его сторону. Медленно. Мои ноги как ватные. Я не дохожу до него, и уже слышу, как он что-то бормочет:

– Все, все погибли... Я один выжил... Больше никого...

– Сэнсэй! – окликаю его я.

– Больше никого... Как теперь жить дальше? Зачем мне жить дальше?

Видимо, он меня не слышит. И, похоже, не видит. Я стою перед ним и размахиваю руками. Он смотрит куда-то сквозь меня.

– Дым, яд, разрушения... Люди... Почему люди такие подлые? Почему они готовы друг другу глотки перегрызть из-за несчастных пары сотен йен, если они знают, что они уже ничего не стоят?..

Я останавливаюсь и слушаю старика. Это интересно.

– И не у кого спросить. Не у кого получить ответ. Я не могу покончить с жизнью. Я не знаю как. Зачем мне жить?..

...Я стоял спиной к кухонному столику у стены и пытался незаметно нащупать что-нибудь рукой у себя за спиной. К сожалению, столик был пуст. Но зато под ногами у меня валялась куча восхитительных осколков от тарелок, чашек и прочей кухонной утвари. Я наклонился и сделал вид, что старательно их собираю.

Рей подошла и первое, что я увидел, когда поднял глаза – это ее ноги. Потрясающие ноги, уходящие ввысь, ноги, которые всегда приводили меня в трепет... И предвкушение от того, что выше этих ног, всегда заставляло мой пенис резко становиться в боевое положение.

Но на этот раз я сдержался.

– Ты на меня не посмотришь, пупсик? – ее голос стал тихо-завораживающим, каким он обычно бывал в минуты ее возбуждения. – Я тебя хочу. Прямо сейчас.

Я держался как мог. Стиснув зубы, я продолжал копаться в осколках и наконец нашел то, что искал – длинный, не слишком широкий, но довольно острый, чтобы сразу со всем покончить...

...– Так вот. Я решил стать писателем – кажется, я это уже говорил? Я попробовал начать писать, мне понравилось, получилось неплохо.

– А что вы писали?

– Ну... небольшие рассказы о воображаемых ситуациях, которые могли бы быть реальными. Но не в этом дело. Проблема в том, что люди не понимали смысла моих рассказов! Они читали их, как записки какие-то! – возмущенно сказал Морис и хлебнул виски.

– А какой был смысл ваших рассказов?

– Очень глубокий, – Морис опять стал серьезным, – понимаете, я вкладывал в эти рассказы много загадок. Они содержались в структуре текста, в именах, названиях – во всем! Люди их не могли разгадать, не могли понять...

...И вдруг (как всегда все случается вдруг) случилось несчастье. У отца было единственная страсть в жизни, которой он отдавал все свободное время – это гоночные болиды. Причем если бы это были обычные гоночные машины вроде "Ламборгини Дьябло" – нет, он любил именно болиды. Он построил за домом огромный трек и часами мог нарезать круги. Думаю, вы догадываетесь, что случилось – однажды у его "Макларена" отказали тормоза и он врезался в ограду на скорости более двухсот миль в час.

Как показало расследование, тормоза испортили специально. Кто мог это сделать? У отца, как у банкира, должно было быть много врагов – но охрана в доме была проверенная годами, а единственный человек, кто мог получить выгоду от его смерти – это я. Отец все оставил мне...

...– Я не могу больше этого выносить! Слышишь, не могу! – Сатоши с силой ударил кулаком по столу, – Ну раз, ну два, но ты же… ты же уже стала законченной наркоманкой! Как ты могла так пасть?

– Прости меня, любимый, – тихо сказала Кики – я исправлюсь, даю слово, исправлюсь!

– Да ну? И как же ты думаешь это сделать? – гнев Сатоши поутих и он с иронией, и даже с некоторым намеком на жалость поглядел на нее.

– Я лягу в клинику, – так же тихо сказала Кики.

– В третий раз? Нет, хватит клиник! Хватит с меня всего этого! Я не могу! – закричал он, – понимаешь, я не могу так жить! Я хочу иметь нормальную семью, хочу детей – а что мне можешь дать ты? Что?..

...Стремление к вечной жизни. К чему она? Я прожил сто пятьдесят лет – и больше не хочу жить. Мне надоело. Я не видел в жизни смысла – и сейчас не вижу. И поэтому я снова стал человеком. Я снова могу ощущать боль, чувствовать биение своего сердца. И вообще – чувствовать. Я уже и забыл, что это такое. Я знаю, что лет через тридцать умру. А может и завтра. Например, упаду с небоскреба. Если захочу. Меня не пугает смерть, меня пугают киборги. То, чем я был раньше...

...– Джек, это ты? – раздался мягкий, вкрадчивый мужской голос.

– Он самый. Представьтесь, пожалуйста.

– Представиться? – обладатель голоса задумался, – ну давай так: можешь называть меня Чикагский Убийца.

Джек нахмурился. Больше всего в своей работе он не любил звонки от всяких шутников и психов, которых приходилось срочно отрубать от эфира и нести потом какую-нибудь бессмысленную чушь, чтобы сгладить впечатление.

Но на этот раз его что-то остановило.

– А почему именно так?

– Ну потому что я из Чикаго, неужели непонятно? – голос в трубке стал чуть раздражительней.

– Нет, это я понял, но почему же все-таки именно "Чикагский Убийца"?..

– Потому что я убиваю людей, – разъяснил голос.

– Ах, вот как. И об этом ты собираешься нам рассказать?

– Конечно, – голос стал чуть спокойней, – я же хочу поужинать в ресторане Бруклина со своей женой. А то на наши средства это нам немного не по карману...

– Тогда мы все, а также десятки тысяч радиослушателей внимательно тебя слушаем!