Цитата из рецензи Лачина «Джойс, Миллер, Зюскинд и либерасты» (на роман Евгения Синичкина «Галевин»):

...Почему в названии данной рецензии сказано о либерастах? Потому что и их нельзя не вспомнить, говоря о «Галевине», точнее, о его авторе. Ассоциация с гомосексуализмом тут ни при чём, это слово употреблено, дабы чётче отмежевать называющих себя «либералами» (неолибералов) от либерализма (подробнее см. «Либералы и либерасты, демократы и дерьмократы»). Синичкин куда умнее и начитаннее большинства своих сверстников (ему двадцать шесть), но, как и никто, полностью оторваться от недостатков своего поколения не может. Он на полпути к левым, но на середине пути застревает, ибо манипулирование мозгами молодёжи доведено буржуазией до виртуозности. (Если только я не путаю автора, пишущего от первого лица, с его героем. Но вроде не путаю – Синичкин никак и нигде не показывает и не намекает на неправоту Галевина).

Дерьмократии у него, кстати, как и у Миллера, много. В прямом смысле, много нечистот. Буржуазная «демократия» всегда оборачивается дерьмократией, в том числе в литературе, и даже в сочинениях обличителей этой «демократии». Джойс говорил иронично, что литература прошлого слишком много занималась душой и слишком мало – телом, сравнивая персонажей классики с головами ангелов на картинах старых мастеров – физиологии нет, есть только говорящая голова. В литературе времён Джойса действительно был подобный перекос, и его роль во многом оказалась революционной. Но нынче, да и давно уже, перекос наблюдается в противоположную сторону: даже неглупый и образованный автор будто считает себя обязанным залить нечистотами воображение читателей, а физиология его персонажей проявляется столь бурно, что не знаешь, за чьим ходом следить – мыслей персонажа или событий в его кишках и семенниках. Джойса скоро надо будет перефразировать в обратном смысле – литература с начала Первой мировой слишком много занималась прямой кишкой. И нынешние персонажи зачастую напоминают вместо головок путти говорящие зады – вроде гомо сапиенс, ведь говорит и мыслит, но доносятся из его «рта» не только и даже не столько слова, сколько совсем иные звуки.

Есть сей грех и в «Галевине», после которого не сразу за стол сядешь, ибо аппетит весьма подпорчен.

То же с матерной лексикой. Принято считать, что мат придаёт выразительности, ярости, но вся литература до XX века блестяще это опровергает – монологу Алёши Карамазова и «Анитихристу» Ницше накала чувств не занимать, но авторы даже без грубых слов обошлись. Значит, это возможно, надо только уметь. Кроме того, матерщина имеет ту неприятную особенность, что затягивает в себя, без неё всё труднее обойтись, будь то в устной речи или письменной. Это вроде алкоголя, когда человек спаивается. Без мата начинает не хватать слов. (Пока Синичкину ещё как хватает. Надеемся, что не сопьётся).

К тому же матерится не автор, а его герой. Правда, писано от первого лица, но всё же это не авторский голос. При употреблении грубых слов и мата следует различать три варианта – авторский голос (то есть он сам так разговаривает), голос главного героя, от чьего лица пишет автор (это уже менее связано с автором), и реплики персонажей (их грубость характеризует лишь их самих, а не автора).

Как уже говорилось, всё это окупается красотами стиля и богатством лексикона. Поговорим о том, что труднее окупить стилем...