Лаптев Павел. Рассказ «Всё меняется».

Где твой рождающий лик, Земля – голые камни, ласкающие снег, искрящийся в слабо-сером мерцаньи откуда-то сверху – что там? Вожделенное небо – и не небо совсем, ты давно не строишь свои башни, ты почти уже не тайна, ты рядом здесь, в этих маленьких искорках под ногами – красивых, разноцветных, холодных.

Как и ты.

Хруп, хруп – вот следы человека на таинственном лике, остаются так, но на время.

Потому что снег – маленькие мгновения, падающие с этого неба вечности – засыпает их.

И дальше – куда все бежать, ступая дырявыми ботинками – за сестрой.

Холод, всюду холод – этот мир, пролезая в ботинки, в шубку – везде кусает маленькое тело – за что?

– Я хочу есть, Лала!

Она держит за руку крепко-крепко, большая, больше всего – этого неба, снега, холода, потому что – любит...

– Скоро мы придем? – он плачет – Я голоден! – и вниз смотрит, где все блестит.

– Потерпи, – слышит он всегда одно и то же – сколько терпеть?

Но когда разноцветные искорки под ногами пропадают и появляется темная дорога – это значит, что скоро кончится холод и большая миска вкусной похлебки предстанет перед глазами. Он уже ее видит, такую серую, как этот снег. Вот бы снег был ей!

Мальчик потянул носом воздух, но вместо желанного запаха ноздри прорезало холодом.

– Ваши номера! – услышал грубый голос, поднял глаза – вот и дверь в убежище с маленьким фонарем над ней.

Каждый день все то же.

Мальчик и сестра засучили рукава и показали в окошко двери свои запястья.

Дверь отворилась...

Лаптев Павел. Рассказ «Осенняя Вечность».

... – Да, про поезд этот поганый мне рассказывал отец, Иван Василич покойный, царство ему небесное, – сторож быстро перекрестился и, оглядываясь настороженно по сторонам, будто боясь, что и стены услышат, шепотом продолжал:

– В гражданскую, в то время, – сторож рукой махнул, – мой дед Василий, значит, служил тут проводником, ну, – сторож сморщился, – династия у нас такая. Вишь как – власти менялись, правители, мать их, а без нас, проводников – куда? Мы завсегда нужны. И, слышь-ка, на нас, как говорится – не за этих, не за тех – за всех – любая власть продержится, наливай только. Наливай, отец!

Выпили.

Сторож вытер губы рукой.

– Так как же тебя это... А, так дед вот – в его смену-то встречал поезд с соседней станции. Сообщили ему, мол, выезжает. А станция недалёко. Ну, ждет – нет поезда, и все тут. Со станции вышел, а здесь его нет. И деваться-то некуда – рельсы от сих до сих – всё!

Сторож взял со стола пачку папирос, достал одну.

– На, уж.

– Да я не курю.

– Ну, смотри... И вот, – сторож зажег папиросу, дым выпустил. – Нет поезда – и все тут. Понял?

Сторож быстрыми движениями разлил в стаканы.

– Эх, бля, ну надо же, – вглядывался в лицо Мише, – держи давай.

Выпили опять.

Миша в рюкзак полез.

– У меня есть... Вот, – достал бутылку свою. Разлил из нее.

– Давай, отец.

– Вася меня.

– Чтоб им...

Опять выпили.

– И что же, – сторож Василий, закусывая, продолжил, – значит, нет его. Ну, дед трухнул, чё делать, а? Ну, значит, начали расследовать, списали все на ту станцию первую. Расстреляли их всех. И деда мово хотели тоже шлепнуть – чудом просто не стали. Так и замяли енто дело. А замяли – что? Что было – не вычеркнешь, и после этого несколько раз видели этот паровоз в округе. И так же, как ты, значит... это... старели...

Лаптев Павел. Рассказ «Синий рассказ».

...Ощутить удар, почувствовать боль в лице, упасть в лужу, увидеть, как уносят картину, как уезжает автомобиль, увидеть плывущую стодолларовую банкноту. Достать ее из лужи, положить в карман., забрать картины, пойти домой. Нет, не домой, за водкой.

И никогда больше не продавать картины, а на что жить?

Не продавать – насытит, напоит, тот, кто нарисовал сущее. Перекладывание, перемазывание красок его; кто сделает лучше этого дождя, облаков, моря, солнца! Кто напишет лучше эти руки.

Посмотреть миллионный раз на руки, вспомнить ощущение кисти, движение кисти, радость прикосновения к холсту, счастье рождения нового творения.

Никогда не продавать, не оценить…

Прийти в парк, сесть на лавку – уже высохла, долго искать чем открыть, не найдя открыть зубами; долго искать куда налить и не найдя, отпить из горла; долго искать чем закусить и не найдя не закусывать. Одновременно с сигаретой подумать, что это последняя бутылка в жизни, что больше ни-ни.

Посмотреть на лежащие на лавке картины, вспомнить, что вдохновения нет, а есть лишь воля, понять, наконец, что обиды нет, обрадоваться своему призванию, обрадоваться вдвойне своему таланту, выпить за это еще из горла, затянуться еще “совереном“ и – умереть.

Удивиться своему состоянию, почувствовать легкость и страх, встать с лавки, отойти, нет, отлететь, посмотреть на себя со стороны, заметить упавшую из руки сигарету, пожалеть о недопитой бутылке. Увидеть какую-то прохожую, услышать ее крик, наблюдать за подбежавшими прохожими, пытаться им говорить, чтобы не трогали картины. Увидеть, как кто-то ударил кулаком по груди лежащего себя. Почувствовать смену реальности, ощутить полет по ультрамариновому туннелю, осознать бестелесную форму бытия, открыть другой мир. Схватить его краски, созерцать их совершенство, восхищаться мастером, увидеть мастера. В бесконечном свете, в неизреченной радости...