...«А теперь не ответит ли лектор, – сказал мужчина, – как в свете всего вышесказанного, да и не сказанного, наш гость относится к нам, – тут человек сделал паузу, – ну не именно к нам, а вообще к евреям, которые выбрали для жительства эту страну, – человек сглотнул слюну и после теперь уже случайной паузы выговорил слово: – Германию».

«Я боюсь, – выговорил Зеэв и почему-то встал, – что многим из вас, или вам всем вряд ли понравится то, что я скажу, но я честно отвечал на ваши предыдущие вопросы, так же честно отвечу и на этот».

Он надел очки, которые держал в руках – читая, он их снимал – и посмотрел в зал. Перед ним сидело примерно полтысячи человек, которых он там, в Израиле, безоговорочно осуждал, думая о которых, он всегда испытывал боль и досаду, или, лучше сказать, не досаду, а стыд, да, именно стыд за свой народ, а отсюда и боль, точно так, всё верно. Но здесь, сейчас, всё это куда-то ушло, исчезло, всё почему-то изменилось. Зеэв растерялся...

...В негромком голосе Антону послышалась та самая, знакомая ему властность, по которой угадывал особых людей с полномочиями. Он сжал в кармане баллончик.  

– Антон Павлович Зарьялов?

– Допустим.

– Меня зовут Борис Николаевич…

– Ельцин, – пошутил, успокоившись.

– Так про меня и говорят. К счастью, к нему отношения не имею. Моя фамилия Борисов. Вот паспорт.

– Паспорт не нужен. Как и всё остальное. Имею в виду разговоры не к месту и не ко времени. Извините, конечно. Но уже ночь. С утра весь день в говорильне. Валюсь с ног. Ваше лицо вроде знакомо…

– Я живу не так далеко. Наблюдаю иногда из лоджии, когда не спится, ваши поздние возвращения.

– А, вот в чём дело. Видел вас во дворе, теперь вспомнил. Дайте номер телефона,  позвоню, когда получится, и вы изложите вашу проблему.

– Нет, – сказал он и вынул пистолет...

Рассказывает барон Корф.

Считается, что Александр Пушкин был лучшим поэтом среди воспитанников Лицея. Верно, но так стало не сразу. Процесс обретения лидерства был долгим, и, должно быть, мучительным для Пушкина.

Вначале блистал другой юный поэт. Илличевский Алексей Дамианович.

«Всё тленно в мире сём!

Всё время мощное разрушит под луною.

И царства сильные, которые ни в чём

Препона не найдут под времени рукою,

Исчезнут навсегда, исчезнет их и след,

Где горды Римляны, владевшие полсветом,

Сокрылись вечности, и славы той уж нет,

Которая была единым их предметом».

Неплохо, если учесть, что автору стихов было 12 лет...

Четыре моих школьных товарища вознеслись монументом гранитным на площади, я – не вознёсся, случайно оставшись в живых, и речи говорил о погибших, о детстве нашем и делах боевых, и были мне ордена, рукоплески, восхищенья шепоток за спиной, но изменились времена, узурпатора бывшего величать начинали благодетелем, и в парке осеннем я бродил в одиночестве у гранитных голов, встретил старика замызганного,  с палочкой и в котелке измочаленном, и узрел – он не отбрасывает тени, взял за пальтишко драное и так говорил: «не удивляешь ты меня, в духе времени нынче рассудок язвить чудесами, но признайся: явился к чему? Или в ад отошлёшь мановением трости? Так знай: я живу в преисподней вопросов, и если прав был флорентийский гибеллин и в аду знают всё, то мне в нём станет только легче. Ну скажи...»

...Стать писателем, не научившись лгать, невозможно. Лгать другим. Лгать себе. Лгать во спасение. Лгать с прицелом, и лгать бесцельно, просто так, по привычке. Не солжёшь – не постигнешь. Просто созерцать – дело пустое. Один случай. Другой. Вот и третий. Объединяя их – постигаешь. Хотя постигнутого тобой не было никогда. Объединил три случая – и солгал. Солгал – и постигнул. Как это? Ложь – в постижение. Лгу – постигаю, а, постигая, я существую. Ergo sum, так сказать, чтобы понятней.

Вот и сейчас, о лжи размышляя, до смерти захотелось нагло солгать, назвав луну третьим глазом всезрячим, на перемещения между горой и пустыней взирающим настойчиво жёлто с невиданной верхушки моста, струн-канатов сплетению высоты невообразимо недостижимой, чтоб ослепительной ложью их единение благословить.

Если всё – ложь, то он и она – тоже ложь.

Её солгать для себя – трудно неимоверно. Себя солгать для неё? Невозможно. Что делать? Перейти на правду – единственный выход. Только как? Это не роман написать, который, расчленив на диалоги, продать телевизору.

Поздно, с правдой уже не получится. Двери-окна закрыты, даже форточки не откроются. Взломать не удастся. Шум, гам, тарарам. Выскочат с вилами. Собаки залают. Охранники на вышках проснутся. Сирены завоют. Прожектора ярко надуются. Швейно-пишущими машинками затрещат пулемёты.

Не получится. Придётся и дальше лгать миру о мире, восьмирично, десятерично цифрами пробавляясь. Не дописав роман, умереть невозможно. Не так ли?..

...История эта началась в другой стране, в СССР. Студент Ленинградского «Военмеха» Серёжа влюбился в темпераментную студентку «Театрального». Пройдут года, Сергей станет инженером-ракетчиком в маленьком закрытом городе и заодно – мужем-рогоносцем. Будет забит пьяными подростками, так как имел глупость заступиться за сомнительную честь жены, которую местные школьники, не без оснований, называли шлюхой. Пролежав в коме двадцать дней, инженер-ракетчик будет медленно приходить в сознание, а жена тем временем убежит с семнадцатилетним любовником в Москву.

Работать дальше Сергей не сможет, придётся возвращаться к матери. Мать примет сына со всеми его жизненными проблемами и проблемами головы. Пройдёт ещё несколько лет, и не станет мамы у Сергея, – женщина курила по две пачки «Беломора» в день. После похорон к нему зайдут незваные гости – уроженцы Дагестана – и настоятельно попросят подарить им мамину квартиру...

...Всю беременность Тоня проходила счастливой. Она приняла всем сердцем своего ребёнка и с нетерпением ждала его появления на свет. Она знала теперь всё о солнечных детях – что они доверчивы и открыты, улыбчивы и наивны даже во взрослом возрасте. Они никогда не помнят зла и всегда улыбаются людям, которые их не любят. Они приветливы и любвеобильны. Просто у них лишняя хромосома. Говорят, что Бог создал этих детей, чтобы проверить сердца остальных людей. Сердце Тони было готово для принятия такого ребёночка...

...Я же, спросив себя, что в этой вещи необычного, сразу заметил, что и кукловод, и куклы сделаны из одного куска шамота. Шамот – измельчённая обожжённая глина. То есть что-то хрупкое. И надо было специально стараться, чтоб куклы не откололись от общего куска, пока пустоту вокруг них скульптор выцарапывал.

Может, от опытности у меня быстро нашёлся ответ на собственный вопрос. Но впечатление такое, что это бросается в глаза. А со следом подсознательного идеала ассоциируется трудность обнаружения этого следа. Хочется пережить ЧТО-ТО, словами невыразимое (но в результате всё-таки выраженное). И быстрота как-то мешает. Вот я и предложил: порассуждаем.

Что такая слиянность может выражать?

Мгновенно приходит ответ: сомнительность независимости кукловода. Может, даже насмешка над ним...

...Узкая, едва заметная тропинка, известная только местным, да теперь вот ещё им двоим, вела их вниз, извиваясь между зарослями можжевельника. Можно было, конечно, выйти на удобную, цивильную лестницу, и по ней спуститься на ближнюю улицу посёлка с магазинами, кафешками и фруктово-овощными лавками, а с улицы вниз и дальше, к береговой полосе, к местному пляжу у скалы с романтичным названием Дева, а на пляже есть шезлонги, тенты, пиво, мороженое, пепси-кола и тому подобное. Но пляжи с шезлонгами и пепси-колой не интересовали Лагуту и Евсина, они были закоренелыми, убеждёнными дикарями, презирающими курортную индустрию и вообще курортную цивилизацию. Именно на этом пункте они и сошлись, и поняли друг друга, и стали вместе проводить здесь время, хотя прежде даже не были знакомы, просто их хибары оказались рядом. А вдвоём, конечно, веселее, да и безопаснее бродить по зарослям, лазать по скалам и нырять с камней в море.

Дни свои они по обоюдному соглашению проводили поочерёдно так: один день на море, в купании, загорании и исследовании незнакомых ещё берегов; следующий день в горной части, в лазании по тропам, тропинкам и горным уступам, в любовании панорамными видами «сверху вниз». Излюбленных туристами курортных мест вроде Ялты, Гурзуфа, Канатной дороги, Ласточкиного гнезда, Массандры, они избегали, зная, что там людно, шумно, да к тому же и недёшево.

Сегодняшний день был морской, а на завтра они запланировали подъём в горы. Настоящий подъём в настоящие горы. На конкретную вершину из гряды яйлы, по конкретной дороге конкретным маршрутом. Выше намеченной вершины подниматься будет уже некуда. Её покорение должно будет означать для них венец всего крымского отдыха, достижение прежде недостижимого, окончательный отрыв от суеты кофеен и шашлычных...