...Володя был не умнее телёнка, но драматическую паузу держать умел, и когда спустя вечность нащупывал в карманах нечто, что делало его жуткую улыбку-шрам ещё шире, то – молитвенно складывая кисти перед собой – явить нам этого не торопился.

Ничего в тот миг более не существовало в сумеречном мире, кроме святящегося бутона его сомкнутых рук. Не дыша, мы с каким-то липким интересом и до рези в глазах неотрывно смотрели на них, забывая о том, кто перед нами, что творится вокруг, где находимся, и лишь мучительно гадая: какой секрет, чудо или артефакт с пашен безумия Володя припас на этот раз?

Сгрудившись и вытягивая худые подростковые шеи, мы словно проваливались в чёрное устье меж его кистей, и постепенно оно начинало шириться, поглощая и без того заворожённых нас, начинало раскрываться, обнаруживая розовую изнанку ладоней, на которых оказывалось…

Излом времён. Пожалуй, мало кто уже сомневается, что мы живём именно в такие времена.

На переживаемом рубеже эпох с новой силой взыграл вопрос идеологии, с образованием вокруг него сопутствующей шелухи, сброшенных масок, вскрытых ролей.

Полемика по этому вопросу, конечно, вскрывает личные мотивы каждого участвующего в его обсуждении, но лишь единицы наполняют само обсуждение смыслами, а не личными интересами.

В эпоху излома победу, безусловно, обеспечивают смыслы. Лишь мотив всеобщего смысла в такие времена определяет право на дальнейшее существование государства, нации и народов.

В любой идеологии базисом служит именно всеобщий смысл. Сама же идеология – это сложная система, суть которой можно выразить понятием «парадигма мировоззрения».

Вот о последней и пойдёт речь, ведь в истории России сформировались две чёткие парадигмы, которые сквозь многие века по сей день продолжают вести борьбу друг с другом...

...Меня несколько радует тот факт, что цитируемость антиутопии Оруэлла взлетела за последние годы на небывалую высоту. Ибо, если люди начали прозревать, не все окончательно потеряно. Читайте, мои дорогие, торопитесь сложить в своей душе то, что, возможно, уже скоро вам не доведется больше читать. Пусть потом забудется все, чему вас учили, и останется лишь один образ того министерства Правды, что занималось переписыванием старых газет. И одним этим образом вы спасетесь. Ибо то, что мир сошел с ума, все давно уже знают, и об этом скучно говорить. Главное – знать и помнить, что так было не всегда. Знать, что было время, когда все было тем, чем оно называлось. Стражники охраняли, а не запугивали граждан, пожарники тушили пожары, а не взимали штрафы, врачи лечили, а не выдавали справки, банки хранили деньги, а не шпионили за людьми, ученые изучали мир, а учителя учили вместо того, чтобы заполнять груду никому не нужных бумаг.

Когда вездесущие дроны проникнут в ваши кабинеты и спальни, цифровой ошейник охватит вашу шею, а датчики вопьются в ваш мозг, чтобы Большой Брат знал не только каждое ваше действие, но и каждую вашу мысль, знайте и помните, что когда-то у людей была частная жизнь и она считалась неприкосновенной.

Когда для того, чтобы прильнуть губами к любимому человеку, вам нужно будет получить справку с полным описанием микрофлоры вашего кишечника и грибковых заболеваний кожи, а иначе вас ждет принудительное обследование и штраф, знайте и помните, что когда-то люди сходились и расходились, влюблялись и сходили с ума от любви, отдавались порывам любви там, где заставала их страсть, ни у кого не спрашивая согласия и никого не ставя в известность.

Когда исчезнет наличный расчет и вам заблокируют счет за перевод денег другу, который вы сможете обосновать не иначе чем беспомощным лепетом о помощи в беде, знайте и помните, что раньше банки не разглашали информацию о денежных делах своих клиентов и хранили тайну вклада свято, как тайну исповеди.

Когда за смерть человека в своей постели домашних будут лишать имущества и наследства, знайте и помните, что раньше у человека была привилегия выбирать, где умирать: дома или в больнице.

Когда вам запретят видеть ваших детей за то, что на предыдущем свидании вы допустили неполиткорректное высказывание, знайте и помните, что когда-то детей разрешалось воспитывать дома.

И когда вашим детям от детсада до университета включительно будут внушать, что они живут в лучшем и счастливейшем обществе, скажите им, что это неправда и что человечество еще никогда не находилось в такой беде. Пусть даже за это вы никогда больше не увидите их.

Мне мало дела до ваших пропагандистов, внушающих вам незыблемость ваших общественных ценностей – тех ценностей, что еще вчера почитались за уродство. Мотивация этой публики не более замысловата, чем мотивация любого наемника. Меня больше интересует психология тех умов, которые вполне искренне готовы отстаивать так называемые либерально-гуманистические идеалы (на самом деле и не либеральные, и не гуманистические), не замечая того, что происходит вокруг, подобно подслеповатому учителю, продолжающему что-то объяснять у доски, в то время как все ученики сбежали из класса. Еще они напоминают мне человека, никогда не видевшего кулачных боев, но вышедшего на ринг. Получив первый удар слева такой человек, вероятно, станет защищать эту сторону лица, ожидая, что и следующий удар придет с той же стороны. Оруэлл поистине великий пророк, и то, что он в своих предсказаниях ошибся лет на пятьдесят, не умаляет его провидческого дара. Забавно другое: то, что он ждал наступления антиутопии от коммунизма, а она пришла ровно с противоположной стороны, и именно тогда, когда коммунистическая идея рухнула вместе с СССР. Примерно так же подкралась к человечеству и перспектива уничтожения в нем всего, что мы называем человечностью...

...Евгений. А вот тут – стоп! Идея! Мысль для Изабеллы!

Изабелла. Польщена.

Евгений. В тему твоей психологии.

Изабелла. Польщена ещё того более.

Евгений. Хочу поставить перед тобой божественную задачу – создать человека. То бишь, заново сотворить. Или досотворить.

Изабелла. Создать – не вопрос! Где глина?

Евгений. Мой двоюродный брат. Рослый, привлекательный мужик, но словно невменяемый. Понимаешь, с ним невозможно говорить: слова, обращённые к нему, куда-то пропадают, не доходят до адресата. Это как плевать в океан.

Изабелла. Так это, напротив, интересный тип.

Евгений. Но не настолько! Он бесит всех: знакомых, начальство, обслуживающий персонал.

Изабелла. Вот это самозащищённость! Мне бы его нервы! Это крепость!

Евгений. Даже непонятно, какой он внутри человек. Женщины, проявившие к нему интерес, потом отходят. Правда, сейчас есть одна девушка, вроде невесты. Неизвестно, выдержит ли она его глупую таинственность. Я пока эту девушку не понимаю.

Изабелла. А чем он обычно занят в будни?

Евгений. Пялится в телевизор, любит листать разные газеты, решать шахматные задачи – но всё куда-то уходит. Ничего снаружи.

Изабелла. Раньше Игорь был также невменяемо молчалив, когда писал другие вещи. Представляешь, писал и писал. Я насильно кормила его с рук. А теперь стал скептиком и завял.

Евгений. Но Пётр не пишет – ни картин, ни песен, ни басен.

Игорь. Может, потом? Вдруг что-то копится у человека – потом как прорвёт!

Евгений. Конечно, который что-то находит в бессмысленных газетах, смотрит телемуть!

Игорь. Ну да – сомнительно. И предлагаешь моей жене что-нибудь из него сделать? Добавить мужику проблем вменяемости. Испортить вечный покой организма. Впрочем, пусть она докажет, что психология чего-то стоит. Скажи, насколько Изабелла, скажем так, восхитительней его невесты?

Евгений. Несоизмеримо!

Игорь. Вот! Приводи его в гости. Объявим жену моей сестрой! Так сказать…

Евгений. Я понял. Изабелла, как ты?

Изабелла. Необыкновенно, в смысле театра. Если верите в мой дерзкий гений...

...«Зачем возвращать себе прежнюю жизнь, когда можно жить новой, – подумал Безымянный, сидя в автобусе. – Если прошлый я был настолько глуп и самонадеян, чтобы стереть собственную личность ради творчества, то настоящий я должен стать лучше. И это прекрасно! Я могу подарить себе жизнь любого из восьми миллиардов жителей Земли или воплотить самые смелые мечты».

После этого принципиального заявления он почувствовал себя просто замечательно. Ушла тревога о туманном будущем и переживания о потерянной памяти. Головная боль забылась окончательно. Особенно его радовала мысль, недавно поселившаяся у него в голове и приобретавшая всё более ясные очертания: раз уж он, словно демиург, способен направить собственную жизнь в любое русло, то может это делать и с другими людьми, будто они персонажи одного большого романа. Разве не может он быть вершителем судеб для других людей? Теперь он действительно сам может на что-то повлиять и решать, как поступить, теперь он стоит выше всех обстоятельств, случайностей и форс-мажора, достаточно только сформулировать желание и записать его на бумаге, встроив в линию повествования. Доступны все варианты, о которых можно только подумать. Он может позволить простому прохожему разбогатеть просто так, не повинуясь логике повествования – пусть инкассаторская машина попадёт в аварию, распахнув свои двери и выронив сумки с деньгами, или в случайно забытом кем-то рюкзаке у лавочки окажется миллион рублей. Он может прекращать мировые конфликты, просто написав, что у ответственного за все страдания человека случится сердечный приступ, и тот даже не пикнет, а всем после его смерти станет только лучше. Теперь, решил Безымянный, нужно попрактиковаться на ком-то из пассажиров автобуса, прежде чем менять собственную жизнь...

...Здесь собрались лучшие бегуны со всех концов страны, и каждый из них был невероятно целеустремлён и умел. Но, глядя на их лица, Домино догадывался – все они хотели договориться с дистанцией, пытались уважить её и ублажить или, в конечном счёте, обмануть, но никто не готов был согнуть её об колено. Они не догадывались, что дистанция не понимает язык человеческих уловок, на неё не производят впечатления даже самые глубокие поклоны или фигурные реверансы. Мир уважает только силу – непосредственную и честную, увесистую, как толща мирового океана или глыбы горных цепей. И только сила способна на поступки и свершения. В этом понимании таилось основное преимущество Домино перед остальными соперниками. Так он выигрывал прежде, выиграет и сегодня.

Скоро дали старт. Мальчишки рванули с мест. С удивлением Домино обнаружил, что сразу оказался на третьей или даже четвёртой позиции. До сих пор его никто не обгонял на старте. Обычно он преобладал в скорости на всём треке. Необычайная резвость оппонентов лишь подстегнула его психику – он готов, он чувствует силу, и внимание его простирается далеко вперёд. Дистанция – восемьсот метров. Надо действовать сразу. Домино одним точным взглядом закинул острый крюк сконцентрированного внимания, и тот впился в реальность, зафиксировав беговой трек, привязав его к собственной воле. Затем мальчик мысленно потянул этот поводок, заставляя пространство двигаться ему навстречу. Это было непросто. Мир многовековой тяжестью собственных устоев держался крепко и неохотно подчинялся чужой воле. Но рассудок мальчика уже превратился в один сплошной поток устремления. Домино перевоплотился в единую функцию – как рассеянный луч света, проходящий сквозь лупу, фокусируется в единый пучок энергии. Домино сделался рычагом приказов, что повелевает дистанции до финиша. Когда влияние его дошло до порогового значения, мир наконец подчинился и покорно ринулся навстречу новому распорядителю. Теперь уже его собственные ноги вынуждены были не отставать. Чистое и острое удовольствие пронзило мальчика от темечка до пят, когда он прошёл барьер подчинения, а сердце возликовало и забилось быстро-быстро. Это было ощущение свободы и радости собственным силам. Тело перестало чувствовать перегрузки, дыхание стало лёгким, лишь чуть сбивчивым от восторга. Он превратился в порыв ветра. Не сам Домино, конечно, но луч его сознания, иглой внимания на конце прошивающий пространство. Мальчик стал резко, почти невероятным образом, набирать скорость. Один, другой, третий соперник остались позади. Как бы они ни напрягались, как бы ни выжимали себя, они даже на миг не могли сравниться с набирающим обороты Домино. Очень скоро все остались позади. Без шансов.

Самому Домино не было никакого дела до соперников, так же как и до этих соревнований, до сердобольного тренера и всех-всех прочих. Удовольствие от безупречной свободы и того, как рвутся на тебе цепи чужого влияния – вот что имело значение. Стать быстрым как свет, бесплотным как воздух, призрачным как мираж, недосягаемым и неуязвимым словно горизонт. Свободный, свободный, свободный...