...Таким образом, место действия повести весьма символично. С одной стороны, события происходят в знакомом всем городе, тут тебе и рынок, и застава, и вполне обычный дом с пятью окошками, но с другой – на окраине, чужой окраине, и чёрт его знает, что там творится. Может твориться. Вот это может твориться является основой для хоррора и мистики, жанра, который демонстрирует иллюзорность привычного взгляда на мир, заставляет усомниться в его незыблемости, призван посеять сомнения и искать ответы. Та самая философско-эстетическая база романтизма, на почве которого жанр и расцвёл.

Впоследствии, когда жанр романтической фантастической повести разовьётся, зацементируется и эта характеристика жанра – мотив двоемирия. В магическом реализме двоемирие, вообще, будет являться основным элементом сюжета. Магический реализм – это необычные события в обычных интерьерах. Ну, примерно, как дьявол со своими присными живёт в квартире на Садовой, ходит в театр, ресторан и магазин, но он – дьявол и в обычных интерьерах творит дьявольские вещи.

Суть жанра, который сначала называли фантастической повестью и который затем разделился на хоррор, мистику, магический реализм, фантастику и фэнтези, именно в том, чтобы поднимать вопросы об устройстве мироздания (да, именно так!). Посеять сомнения в непоколебимости окружающего мира, дабы вызвать у читателя желание искать ответ. Всё фантастическое (непознанное, необычное, мистическое, сверхъестественное, инфернальное, ужасное и проч.) в этих произведениях взывает к читательской рефлексии. Требует усомниться и обдумать. А мурашки по коже и вставшие дыбом волосы – это, так сказать, приятный бонус. Ведь, согласитесь, приятно – сидя в уютном кресле, почитать о том, как некая старушка на окраине Москвы обтяпывает свои делишки с нечистой силой...

...Залы, полотна, смотрители, охрана и толпы туристов со всего мира. Всё не то, мимо. Как-то само собой Карл оказался в небольшом зале с Ней. Сел на небольшой диванчик перед объёмным полотном. Люди мимо проходят, кто-то, задержавшись, долго и пристально осматривает картину, некоторые – совсем мельком, «был, видел» и пробегают дальше. Пожилая пара, сидящая рядом с Карлом, обнявшись любуется шедевром. Группа японских туристов, слушая гида, осматривает, фотографирует, снимает на камеру и через несколько минут, по команде гида, организованно и послушно проходит дальше. Потом подходят англоязычные туристы с гидом, затем туркоязычные, потом, кажется, югославы. Волна за волной туристы со всего мира, приезжая в Германию, посещают Дрезден, Галерею, смотрят на картину в этом зале и проходят дальше. А Карл, уроженец Дрездена, не может сдвинуться с места. Уже и пожилая чета, молча любовавшаяся шедевром, покинула диванчик, а её место заняли бабушка с внучкой-подростком, полячки, обе смотрели на полотно неотрывно, тихонько переговариваясь. Ушли и они. Карл тоже почему-то встал и в этот момент вдруг вообще перестал замечать кого-либо. В этом зале, наполненном людьми, находятся только он и Она. Это для всех остальных есть общеизвестное, особо ценимое, надёжно охраняемое и безумно дорогое полотно «Сикстинская Мадонна», написанная Рафаэлем Санти в 1512–14 гг., масло. А для Карла сейчас это прикосновение к Вечности, отблески которого доверили запечатлеть Мастеру в возрасте Христа. Это не Карл Цукюнфтигер, тридцати одного года от роду, полицейский из Дрездена, смотрит на одно из бесчисленных изображений мифической мадонны. Это ангелы Вечности привели одного из бесчисленных, ничем не примечательных обывателей к Ней, это Она смотрит на него. У каждого свой Крест, у Девы Марии был свой, какой-то есть и у Карла. Сейчас он просто стоит как заворожённый, неотрывно глядя в Её глаза и безмолвно роняя слёзы. Сколько он так стоял, сколько прошло времени, разве оно вообще существует в Вечности? Наконец Карл, словно услышав команду, огляделся по сторонам, на людей. На выходе из зала с шедевром Рафаэля обернулся, улыбнулся, будто старым добрым знакомым, персонажам с полотна и быстро зашагал прочь. Он на службе сейчас, повестку надо вручить, некогда достопримечательности осматривать...

...Куда бы ты ни уехал, привычки всегда остаются с тобой.

В подъездах пятиэтажек всегда одинаково пахнет. Плотный удушливый запах мочи и труб. Зато тепло. С детства к этому привыкаешь.

Не противно, даже, можно сказать, уютно.

Уставшая дверь, обитая рыжим дерматином, со скрипом открылась.

Из глубины квартиры доносятся звуки телевизора.

– Здравствуйте, тёть Тань.

– Здравствуй.

Она окинула меня взглядом, потом сказала:

– Пошли на кухню.

Я повесил на крючок куртку. Снял ботинки, придерживая кофту так, чтобы не оголились руки. Пошёл за ней, стараясь не наступать на дыры в линолеуме. Зажёгся свет. Стол в углу у окна, три табуретки. Старенький «сони» на подоконнике.

– Вы зачем столько включили? – Это я про конфорки на плите.

– Холодно в квартире.

Синие луковки пламени невесело копошились.

Тётя Таня села за стол, налила себе стопку, отпила чуть-чуть. Я стоял, мусолил в кармане брюк деньги. Она кивнула. Я тоже сел.

– Как вы себя чувствуйте? Мы с вами давно не виделись. Я переживал…

Она прикурила от плиты тонкий kiss. Огонёк от сигареты согрел небольшое пространство вокруг своим шипучим светом.

– Хорошо. Ну, как хорошо? Ну, нормально, – ответила она, подрагивая головой. – По сыну скучаю. Не могу, не хочу… – Она согнулась, подпёрла рукой лоб.

Я огляделся. Увидел фотографию на холодильнике.

По спине пробежали мурашки...

Дикий русский неандерталец движется по дороге между каменных изгородей, увитых плющом. Он только что позавтракал и принял на грудь. У него закончились сигареты, поэтому он произвёл вылазку в магазинчик на заправке. Вокруг благорастворение воздухов: журчит речка под мостом, свистят неизвестные птички в голых ещё зарослях, небеса голубеют, высокие, прозрачные, как глыба льда.

Русский неандерталец – это я. В Ирландии уже третий месяц, работаю на здешнего капиталиста-латифундиста. Жаловаться грех: зарплата выше, чем в Москве или на Крайнем Севере. А работа самая обыкновенная, ничего особенного: иногда болтаешься без дела целый день, а тебе за это валютой платят.

Сегодня воскресенье, уикенд – по-ихнему. «Хэв э найс викэнд», – желают они в пятницу перед уходом с работы: имей прекрасный выходняк, по-нашему. Вот и поимел вчера в побе: да так поимел, что голова трещит, как трансформаторная будка. Намешал их «Гиннеса» с «Джемесоном» и «Хеннесси». Потому и принял с утра пораньше на опохмелку, благо полпузыря «Пауэрса» в заначке было. А кинулся покурить – и нет ни фига: всё вчера высадил по пьяни. А может, потерял пачку по дороге домой, потому что не помню, как добрался. Вот и пришлось тащиться в ихний хренов шоп, в магаз то есть, за сигаретами.

По дороге меня....

...– Разве такое бывает?

– Сколько угодно. Вот, писали, где-то на Пиренеях, в городке каком-то пыльном и жарком порядочные люди домик купили. Изнутри померяли: столько. Извне: на столько-то больше. Подумали, поразмысли, вспотели и почесали: давайте тихонечко стену ломать. Просверлили, пробуравили, поддели, проникли: скелет на кровати, очень давнишний покойник, пара старых грошей, остальное: пыль-паутина, совсем, как в баньке предсказанной, только без пауков – мавр своё дело соткал, мавр может и сдохнуть. Искали-искали, труп паука не нашли.

– А дальше – что? Что было дальше?

– Двинули в архив. Разыскали. Оказалось, каббалист, из букв имя Творца извлекавший, ими жизнью наличной вокруг управлявший, пока не пришли тяжкие времена, замуровался, стал жить между скрипом и шелестением, с пауком жизненное пространство по завету пророка разделяя по-братски. Ему ведь много не надо. Всё больше вне времени-пространства парит, течение жизни буквами имени Господа направляя...

...– Верить никому нельзя! – громко продолжил пьяный, словно ораторствовал на трибуне. – Верить можно только идущим ко дну! Мы сворачиваем паруса в дальний угол. Прячем путевые карты на антресоль. Открытие искренности в себе самом нас пугает! Это ж какой груз ответственности необходимо принять на борт, если кто-то станет думать, что ты хороший человек?! Нет, дорогие товарищи, лучше оформить страховку и заручиться прелестями каботажного плавания.

– Это невыносимо, – изломанным, страдальческим голосом вскрикнула женщина с короткой стрижкой седых волос и массивными геометрическими серьгами из серебра, безжалостно оттягивающими толстые мочки ушей. Видимо, ей было особенно жарко, она держала в кулаке носовой платок, кончиком которого то и дело кружила вокруг висков, глаз, носа и подбородка.

Но словоохотливый поклонник Бахуса не унимался:

– Мы грустим о том, чего у нас нет, а когда оно есть, грустим о том, что у нас было. Надо всегда о чём-то грустить. Русскому вообще положено печалиться, особенно когда радость переполняет его...