...И вот, наступил этот момент. Торжественный и долгожданный. Письма лежали перед ним. Четыре письма. Все четыре в конвертах. Три конверта серо-голубого цвета, один грязно-белого. И почерк, почерк на этих конвертах! Уже знакомый по многим факсимильным оттискам, по книжным иллюстрациям, тот самый несомненный почерк. Размашистый, безотрывный, стремительный, правонаклонный. Перо тонкое, чернила чёрные, похожие на тушь. На всех конвертах одинаковые семикопеечные марки с двуглавым орлом. Два конверта вскрыты аккуратно, ножом или ножницами, два надорваны нетерпеливо.

Благоговейно извлёк он по очереди из конвертов сложенные листки… Да, эти письма без подделки, это Лев Толстой. Сомнений никаких. В конце каждого из них, внизу, одна и та же многократно воспроизведённая в различных видах – на обложках книг, на разворотах, корешках, на вкладышах-факсимиле – краткая как междометие и ёмкая как формула литературы подпись «Лев Толстой». Привыкнуть к этому так, сразу, было невозможно. Впоследствии оказалось, что вообще невозможно привыкнуть...

...Любовь Германовна жила на втором этаже блочной пятиэтажки. Из окна комнаты, которую она выделила случайным гостям, был виден заснеженный двор с качелями и мусорными баками.

– Тухлый пейзаж, – сказал Виталик.

– Скажи спасибо, что нас приютили. Если бы не замёрзли на станции, так в электричке нас точно бы избили и раздели. Мне девчонка знакомая рассказывала, как её трое изнасиловали в тамбуре.

– Кровать одна, – отметил Виталик, – она, наверное, думает, что мы влюблённые.

– Ты что, боишься ложиться со мной в одну кровать? Думаешь, я стану к тебе приставать?

– Вот ещё, ничего я не боюсь, – сказал Виталик и потушил свет. – Давай укладываться, завтра рано вставать, мне на работу надо к половине девятого.

Алиса стащила с себя сапоги и джинсы, сняла свитер и осталась в одних трусиках и бюстгальтере.

– Я не могу спать в этой сбруе. Ты не возражаешь, если я её сниму, – сказала она, высвобождаясь от бюстгальтера...

...– Ты знаешь, что через 5 миллиардов лет наше Солнце превратится в красного гиганта? – неожиданно спросил профессор. – Подумай только, 5 миллиардов лет – и нас не будет. Вселенная умирает, как и мы. Это закон эволюции. И в свете этого интересно знать, как вообще нам существовать? И зачем? Всё, чем мы дорожим – наука, искусство, потомство – всё исчезнет в вихре времени. Случайно родились, случайно умерли. Вот мир без веры. Возможно, это правда, научная правда, но не так уж глупы те, кто хочет верить в лучшее – в вечную жизнь и Божий промысел.

– Но вы ведь рационалист? – спросил я, немного удивлённый. – Ведь учёный – это априори рационалист.

– Конечно. Но не атеист. Агностик. Когда что-то неизвестно, не стоит ударяться в крайности. Вот такое моё мнение, Артём...

Можно ли из некомпетентного – раз – и стать компетентным? По дороге научиться и стать?

Обожаю идти в темноте к свету.

Я сидел, читал статью про искусствоведение. Дочитал до конкретики. И там написано:

«Сверхзадача любого критика – угадать исторический момент современной художественной жизни. И мы отлично знаем, например, сколь проницательно угадал Дидро исторический момент в творчестве… молодого Давида» (Прокофьев).

Мне стало любопытно (цитируя Дидро, я вставлю репродукции картин).

«Давид. Велизарий, узнанный воином, служившим под его начальством, в то время как женщина подаёт Велизарию милостыню...»

...Только у меня в душе начинает теплеть, как тишину разрывает громкоговоритель. У фонтана появляется известный депутат с косичкой и с охраной. Начинает вещать, учит народ, как надо любить Отечество. Говорит ладно, уверенно. Его охрана облепила бордюр, как грачи берёзу. Народ молча внимает. Гнетущая напряжённость. Фонтан беззвучен. Я отодвигаю чашку с кофе, мне тошно.

Мишка минуты две слушает, потом вскакивает с места, и как рявкнет! Громче депутата с его матюгальником.

– Ах вы, проститутки! Ворюги! Гнать вас всех надо! Надоели, хуже горькой редьки! А сюда кто вас звал? Здесь люди отдыхают.

Народ оживился. Хихикнул. Казалось, и фонтан встрепенулся. Проснулась охрана депутата. Окружили Мишку, начали кулаками махать.

– Не смейте бить его! – кричу я.– Он же в вышиванке!

Охрана отступила. Мишка крякнул, отдышался и…по новой!

– Проститутки! Достали народ! Сколько можно врать! Нигде от вас покоя нет! Всех вон!

Охрана вновь схватилась за Мишку. Трещит ворот его вышиванки. Мишка шатается.

– Не бейте человека! – ввязываюсь я в драку. – Он же ваш, патриот!..

...Мих. Это подло и бессовестно – сперва арестовать человека, а потом требовать от него творческой работы! Да что они понимают, ваши начальники? В чём они разбираются вместе с вами?

Лощ. Вот не хотелось мне тебя наказывать, а придётся. Ну, сам виноват. Сегодня к тебе Жора зайдёт, и может, ещё пару пацанов возьмёт с собой. Они тебя немножко вежливости поучат. Пока ты десять раз не скажешь «Сделаю всё, что надо» и ещё десять «Игорь Олегович разбирается лучше меня». А если ты будешь себя вести с ними грубо, дело затянется. Им это только в радость. Вроде тренировки. Так что готовься. Смотри ты, какой наглый: квартиру тебе оставили, зарплату твою не забрали, семья твоя вся цела, тебя ещё не трогали. Так он права качает! Ну, покачай, покачай. Я позже проверю. (Вынимает из кармана свисток и свистит. Входят Жора и Иванович.). Пойдём, скажу, что с этим гавриком делать.

Жора. Ага. Мы ещё увидимся сегодня, пацан. Тебе не понравится, реально не понравится...

Почему-то самые уязвимые для холода места лично у меня – уши и задница. Я смотрел на красную от огня буржуйку, которая стояла в конце класса, и хотел на неё сесть. Я понимал, что если сяду, то сгорят штаны, потом всё остальное… Даже запах палёного почувствовал... Но сесть всё равно хотелось…

Закутанные в разнообразные пуховики дети что-то переписывали в тетрадки с доски синими ручками, торчащими из рукавиц…

Я думал – почему паста не замерзает в ручках, как уши?.. И не мог придумать почему…

Учительница что-то скребла мелом на доске. Я не слышал, просто понимал, что мел должен скрипеть и сыпаться… Мел сыпался… Уши не то что мёрзли, они просто болели от холода внутри несерьёзной базарной «чеченки» и потихоньку глохли…

«У нас хороший аким (глава района) в этом году… – писала учительница. – Каждому классу каждый день даёт по ведру угля… А в прошлом году топили кизяком… полдня собирали и один час учились… Сейчас печка горит почти четыре урока…»

Дети переписывали...