(Игра в бисер – моделирование будущего – Роза Мира)

Доклад для конференции к 110-летию Д. Л. Андреева

...В грядущей культуре художнику, чтобы состояться, нужно прежде всего найти свой соборный кристалл. Грань не существует без кристалла, как и кристалл без грани. И каждая его грань незаменима и неповторима (в этом существенное отличие от средневековой культурной модели). В гуманистическую же эру каждый индивидуум был сам по себе таким «кристаллом» и мог существовать автономно, раскрывать только свой дар, служа тем самым возведению общего храма культуры. Различные творческие объединения и литературные направления были вторичными по отношению к индивидуальному дару. А журналы имели исключительно прикладную цель.

В новую эру таким кристаллом (первичным фракталом культуры) становится какое-то соборное целое, а индивидуум в нём – гранью. И читатели будут сначала узнавать имя соборного Произведения, а уже затем – имена авторов, его составляющих. Не наоборот, как было в эпоху гуманизма. И такое Произведение, в отличие от любого журнала, имеет самодостаточную ценность и не носит прикладного характера...

...Но вернёмся к художнице, не умеющей рисовать, зато, как немногие, понимающей скрытые мотивы поступков разных находящихся в сложных отношениях с миром типов.

И даже такого особо сложного и изломанного, как ДЛ.

И кто скажет, что наглая, бездарная, самовлюблённая, хитрая, жадная, долго и тщетно искавшая признания авангардистка, выйдя за ДЛ, не произвела, в конце концов, нечто выдающееся?

Ну, сперва были эскизы и наброски, типа: ДЛ, явившийся на мою выставку. Затем: ДЛ, которого я добивалась, ночуя под его дверью. Потом: ДЛ в белом костюме и я, ЙО, в мини-юбке, далеко открывающей ноги, которые другая на моём месте предпочла бы скрыть – мы на нашей брачной церемонии. Где это? Кажется, Гибралтар.

Далее – мы вдвоём, в пижамах, на кровати, под одеялом, в номере «Хилтона» и за аквариумными окнами вид на Амстердам. Нас обступают журналисты. Пять дней подряд мы, ЙО и ДЛ, распространяемся перед микрофонами и кинокамерами о том о сём.

Ах, да, номер я лично, продуманно и стильно, обставила вазами с цветами, увешала антивоенными лозунгами.

Глупо отрицать, что авангардистке нравилось с мягкой, почти нормальной улыбкой, сидеть на сцене рядом с музицирующим и поющим именитым мужем. Появляться на публике в обнимочку с ним. Вояжировать из конца в конец. Шуршать деньгами. Но не это было главным.

Йоко ни на секунду не переставала быть художницей, творя свой единственный шедевр «Любовь Джона Леннона и Йоко Оно» на ходу, на ходу. Это произведение стало её визитной карточкой. Единственной её художественной поделкой, имевшей сногсшибательный успех...

...Ну вот, короче, мы и туда верстали, к виселицам чаще всего. Там стольких вешали, что неудивительно, что средь них и верующие попадались. Лечу я как-то туда. Зимой. Хороший хозяин собаку в такую холодину не выгонит – что-то в этом роде на земле говорят. Только нас, ангелочков, гоняют… Вновь опасливо оглянулся, крылышки за спину заложил, продолжил. Прилетаю по адресу, виселица там в пригороде, уж не помню, какого города. Всё как обычно: военные со свастиками, с древнеримскими приветствиями, ну и двое вешаемых. Мужчина и женщина, с табличками на груди «партизан». Меня к ней послали; он, значит, из атеистов. Моё дело простое – попорхать вокруг головы, ручками повсплёскивать. Вешать недолгое дело, не пытки. Ну, ты знаешь, наверно – кроме того, к кому подлечу, меня никто не видит. Знаю, говорю, и мы не всем видны. Он локотком в коленку упёрся, задумчиво смотрит вдаль, на реющих в высоте ангелов, дальше рассказывает. Ей петлю свивают, она вперёд уставилась, востроносая, шмыгает носом, красным от холода. Тут я принимаюсь виражи вкруг её головы выделывать, да руками всплёскивать. Она-то меня видит, только вроде не рада, а озабочена – глазами на товарища показывает. Кряжистого такого, небритого. Я так понял, она хочет, чтоб я и ему показался. А ты бы как понял? Ну вот видишь. А мне ж не велено, мне не к нему. Машу рукой, нельзя, мол, безбожник он. И тут она вслух говорит, мне говорит: без него не пойду. Напужался я, брат мой Данте… Впервые такое слышу. А ведь я ещё в эргастулы к идолоборцам залетал. Товарищ её обернулся, непонимающе на неё смотрит, вешатели-то русского не знают, думают, лозунги пропагандистские, а ему невдомёк, с кем она. От страха быстрее перед нею кружу, да глаза растаращиваю. Ей петлю накинули, сейчас поздно будет. Я уже отчаянно так руками махаю, нельзя, мол, вас обоих привечать, обезбоженный он ведь, одумайся. А она глаза скосила на меня и плюнула. На снег не плевок упал, а лёдышек, такая была холодрыга. И тут же дёрнулась и закачалась, вислотелая. За нею и он. Палачи ушли, эти висят, вертятся вокруг своей оси. И я над ними ещё с минуту вертелся. Сам не знаю, зачем. Растерялся как-то. На казни-то я насмотрелся, только всегда знал, что скоро в эмпиреях жертвы завитают, а тут не знал, что думать, что теперь с ней будет? Так и не узнал. Она ж не мне плюнула, а всем, кто… кого я представляю. Начальство отринула… И главное, я всегда всем жертвам нужен был, счастливил их своим видом, как гарантия рая, а самому-то было всё равно, привыкаешь ведь, рутина, а она расплевалась со мной, и вот только ей мне помочь и хотелось, во, точно, из-за этого я ещё кружил над повешенными...

...Евгений. Вы напрасно считаете себя самой толстой, у нас были дамы и посолидней.

Наташа. Он имеет в виду двух женщин, которые уже уверенно обрели супругов. Причём с первого раза.

Женщина. Не фантастика?

Евгений. Вы, очевидно, насмотрелись телевизионной мелочи. На самом деле большинство мужчин предпочитают существенное тело. И некоторые из их числа охотятся за крупной фигурой. Так что обещаем поработать. Конечно, не всё получается сразу.

Женщина. Почему же ни один из этих охотников не подошёл ко мне напрямую?

Евгений. Наташа объяснит вам как психолог.

Наташа. Отвечу вам как психолог. В обществе сильны предрассудки по части престижа. Люди почти никогда не действуют самостоятельно: они оглядываются на других. Они никогда не знают точно, чего ищут. Мы существуем именно для разрешения этой проблемы. Тем более, как вам сказал Евгений, телевидение внушило всем, что надо быть тонкой как спичка. У каждого времени своя глупость. Мы побеждаем это недоразумение с помощью ощущений.

Женщина. Я не дура, но вы меня запутали. И если хотите, чтобы я вам доверяла, объясните подробно свою теорию.

Евгений. У нас, скорее, практика.

Женщина. Всё равно, объясните!

Евгений. Объясняю. Мы воспринимаем мир воображением, которое, ко всему, зависит от общественных предрассудков. Мы и себя-то, в основном, воображаем. Так вот, подсознательно наше воображение учитывает предрассудки общества, господствующие в данный момент. По тому же принципу мы слепо следуем за крутыми изменениями моды. Причём послушно следуем даже за резкими изменениями. И то, что нам нравилось вчера, осуждается сегодня. Всё – воображение! Вот что не даёт мужчине, которому больше всего подходите именно вы, открыто к вам подойти. Мы этот преграждающий момент устраняем. Мы сводим вас вслепую, по договору. Мы вынуждаем пару пожить вместе определённый срок. Мы устраняем рассудочное сознание и переводим людей в мир ощущений. Таким образом, мужчина открывает в вас эту необыкновенно большую сферу нежной женственности! И он уже не согласен на меньшее её количество. Он предпочитает вас! Вам останется только его приласкать. Поверьте, мы все стремимся к большему – это инстинкт.

Женщина. Сказочно.

Евгений. Но у нас уже есть такой опыт.

Женщина. Но я знаю себя без всякого воображения – напрямую. Ну и сомневаюсь…

Евгений. Уверяю вас: никто не знает себя напрямую. Мы все себя мысленно преувеличиваем. Вот, расскажу случай: гуляем с другом – он крайне небольшого роста, меньше, чем метр шестьдесят, но умница, кандидат наук. Рассуждаем о старинной музыке. Тропинка сужается; он идёт первым, я за ним. Перед нами, на высоте более двух метров, – газовая труба. И он резко перед ней наклоняется! Ну, чтоб не задеть! Даже такой человек думает, что он намного выше.

Женщина. Я, конечно, не то, чтобы верю, но почему не попробовать, ничем не рискуя.

Евгений. Именно!

Женщина. Хорошо, вносите меня в вашу базу...

...Я оказался зажат в окружении ненавидящих и презирающих меня сограждан, со многими из которых я ещё сегодня днём здоровался и обсуждал погожую для этого времени года температуру воды. И вот теперь для них я стал раком третьего сорта – неким днищуком, ещё не вполне определённым и сложившимся сословием, но уже явно пренебрегаемым прочими. А они разом возвысились в своих глазах лишь на основании слов сбрендившего старого рака, который без умолку говорит только то, что им было приятно слушать. Удивительно, как молниеносно они приняли факт собственного превосходства не только надо мной, но вообще над всей остальной живностью в реке. Теперь все, кроме топовых раков, стали лишь фоном, своего рода декорацией, а весь мир чудесным образом свернулся вокруг их идеологии. Наблюдать за этим было бы смешно, если бы я не оказался в самом центре этого безумия...

О том, как создавалась эта песня, режиссёр Станислав Говорухин поведал в интервью журналу «Шахматы в СССР» (1990 год, номер 10). В январе 1972 года он и Высоцкий отдыхали в Доме творчества кинематографистов, где однажды Владимир Семёнович попросил Говорухина рассказать ему о шахматах. Интерес Высоцкого к этой теме был не случайным: гениальный американский игрок Роберт Джеймс Фишер в 1971 году разгромил со счётом 6:0 советского гроссмейстера Марка Тайманова. Имя Фишера было на слуху у всех, и Владимир Семёнович решил обыграть иностранного чемпиона мира в своей вымышленной истории.

По словам Говорухина, Высоцкий не обладал даже минимальными знаниями об игре, и потому объяснение началось с азов. Станислав Сергеевич поделился с поэтом сведениями о том, что такое дебют, королевский гамбит, староиндийская защита и тем, что любители называют слона офицером, а ладью – турой, и только собрался перейти к более серьёзной информации, как собеседник оборвал его речь. «Этого достаточно!» – заявил Высоцкий...

...Да, он всегда был женат. В самом начале их необъяснимых метаний она наслаждалась коварным своим превосходством и сознавала это. Превосходством над той, что всё время существовала нарицательным персонажем. За кадром. Жизнь его обязательная и жизнь свободная. Ей льстило, что он прибегает к ней спозаранку, что он ей приносит, расплёскивая, безудержные фантазии, дивно пахнущие цветы и бурлящую нежность, граничащую с исступлением. Лизу отчасти вела и злость. Злость на нелепые годы, что предваряли их встречу, злость и на бравого геолога, и на себя. Ей хотелось цепко вонзить пальцы в радугу новых ощущений. Но… эта радуга была зыбкой, прозрачной и переменчивой. И сладкое превосходство толкалось плечами с пониманием того, что радость её краденая. А он кувыркался в беспечном своем упоении, подпитывая выдумкой и расцвечивая стихами шаткую параллельную реальность...

...Вам когда-нибудь приходилось стыдиться своей матери?

Мне приходилось.

И часто.

Моя мать, Кассандра, пророчица.

Когда я был маленьким, ну примерно как Иианни сейчас, двоюродная сестра Илиона под страшным секретом рассказала историю превращения матери в ясновидящую. Будто бы давным-давно в мою мать влюбился сам Аполлон, но мама отказалась стать его женой. Тогда Аполлон рассердился и наказал маму. Плюнул в рот и сказал, что её предсказаниям никто и никогда не будет верить.

От большого ума я тут же пересказал услышанное бабке, царице Гекубе. Ох, та и рассвирепела!

Меня выпороли мокрыми розгами, чтобы впредь не повторял всякой ерунды, а Илиону заперли в тёмный чулан – чтоб не смущала умы младших детей. Сестрица, кстати, до сих пор держит на меня зуб. Хотя, подумаешь, делов-то – посидеть недельку на хлебе и воде. Меня лично и на дольше запирали. Но пёс с ней, с этой девчонкой. Есть дела и поважнее. Моя мать, например.

Нет, она хорошая. Любит меня и всё такое. Но иногда на неё находит. Стоит-стоит, а потом как задрожит. Лицо побелеет, руки задвигаются, точно перебирают что-то. И начинает говорить – быстро-быстро, да не своим голосом, а низким, глухим. Честно говоря, жутковато смотреть. Так что я Гекубу понимаю. Царица приставила к матери соглядатаев, и те, чуть что, хватают её под руки и уводят подальше от людских глаз.

Знаете, не очень-то приятно быть сыном женщины, которую все считают… Нет, не сумасшедшей, никому непозволительно оскорблять дочь царя Приама. Просто все поджимают губы и многозначительно говорят: она странная. А по мне, что странная, что провидица, всё одно – сумасшедшая.

Но я люблю свою мать! Хотя и злюсь на неё ужасно. Особенно в последнее время...

...Журналист (продолжает репортаж)

Он явится! Он всё-таки споёт на главной площади Третьего Рима! Один из тех, кто определяет судьбу России. Капитаны политики и бизнеса пришли, как на парад, на главный в их жизни концерт. Сегодня они снова стали мальчишками. Вспомнили, как пацанами фанатели от рока, в тексте и музыке которого был заключён код свободы и высшей правды.

Эти люди из партера состоялись. Они взяли власть над одной из самых больших и богатых стран планеты. Они смогли объездить весь мир, о чём их отцы боялись даже мечтать. У них самая дорогая одежда, самые крутые машины и самые просторные дома. Они сидят на финансовых потоках, им дано очень многое, почти всё. Стало казаться, что у них не осталось самого главного – личной человеческой мечты. Пробиваться, зарабатывать деньги, открывать заново окно в Европу хлопотное занятие.  Они устали, они стали циниками.

И вот пэр рока приехал в Россию с политической ревизией. Как музыкальный Джеймс Бонд, как агент свободы. Он проверит, остался ли ещё в этих респектабельных господах азарт романтических хулиганов, способных рисковать ради подвига. Видят ли они ещё за интересами идеалы, за политикой – совесть, за пиаром – любовь. Российская политическая элита, проклинаемая бедняками, всевластные кавалеры Садового кольца, «страшно далёкие от народа», стоят вместе с этим самым народом на лобном месте. На главной площади страны. Партер поёт и танцует, чего не делал уже давно, с момента обретения власти. Россия должна остаться свободной. Мы не имеем права предать пэра рока. Это наш рок! Спасибо вам, сэр!..

Я (опять это «я» впереди всего!) подумал, что вот, наконец, мне совсем нечего сказать, когда я прочёл «Храм» (2022) Измайловой. То есть не то что искомой и любимой мною недопонятности нет, а нет совсем никакого понимания, что тут к чему. Кроме общего места действия – церкви.

Ну в самом деле… В первом рассказе Саня, ставший довольно большим предпринимателем, успехом обязанный церкви, как ему кажется, посетил её, чтоб расплатиться, как он это понимает. Во втором рассказе вводится Полина, «наиглавнейшая зам» этого Сани с его 15-ю магазинами, и оба – служат (в высоком смысле слова) в храме удовлетворения Потребления. Третий рассказ про бомжа Вовку, спящего «на задворках церкви», бывшего грузчика в этих магазинах, бывшего сожителя Полины и продавщиц, выгнанного с работы за трёп про себя и Полину, которая стала замом за моральность (расплакалась раз за тот трёп). И все продавщицы его теперь подкармливают. (А магазины были… «элитной просрочки», продавалась заграничная просроченная еда. В прекрасной упаковке!) В четвёртом рассказе наевшийся Вовка пришёл к церкви спать. А та, я понял, заодно и склад этой просроченной еды. И Полина стыдит Вовку и хочет, чтоб его не было, а тот усыпает.

Вы спросите меня, читатель, какое ж могло у меня быть непонимание, что тут к чему. Всё очень взаимосвязано. И причинно-материально. И ехидством ко всему этому Потреблению-храму.

Так это у меня так в голове прояснилось после озарения, что пришло мне ночью, что тут применена бессвязность как художественный приём...