Пожилой грузный мужчина тяжело поднимался по лестнице. Открыв дверь, он вошёл в квартиру и сразу всё понял. Виновный с нашкодившим видом, съёжившись, сидел на стуле, и глаза его беспокойно бегали из стороны в сторону. Было видно, что он чувствовал свою вину. Мужчина неторопливо разделся, повесил одежду в шкаф, после чего устало и раздражённо взглянул на сидящего.

– Ну и что? Что, по-твоему, нам теперь делать? – сердито спросил он, нахмурив брови. – Как ты вообще мог так поступить? Где твоя интеллигентность, друг мой? Ведь как-никак не на задворках родился – в студенческом общежитии, можно сказать, в культурной среде. Твои родители себе такого никогда не позволяли. А ты…

Виновный молчал, настороженно следя за каждым движением мужчины. Тот подошёл к окну и закурил. Немного успокоившись, укоризненно продолжил...

...Иногда я представлял, что мы не на автобусе, а скользим среди погибших планет. И что водитель – не человек, а просто какой-то голос, который знает, когда повернуть. И что он включает эти песни не потому что любит, а потому что больше в этом мире ничего не осталось.

Вправо-влево, вправо-влево – дворники сметали снег с лобового, и в черноте утра это походило на огромный метроном. Такой стоял у нас в кабинете физики – с тяжёлым маятником и щёлкающим звуком, как будто время нарочно замедляли.

На второй песне я уже расслабился – облокотился спиной на перегородку и взялся руками за поручень под лобовым. Он был чуть шершавый, с лысеющей обмоткой, иногда подрагивал на кочках. Мне не нужно было держаться – но я всё равно держался, просто так. Как будто это удерживало меня внутри этого утра, пока не кончится музыка...

Автор: Светлана Бедункевич

Современная притча Елены Тимохиной – это не просто авторский миф, но попытка заново поговорить с читателем о первичных категориях: разрушении и созидании, силе и слабости, ответственности и любви. Повесть «Сильные. Слабые. Люди» не укладывается в рамки одного жанра. Это одновременно философская сказка, античная трагедия и лирическое размышление о природе власти.

На первый взгляд, сюжет прост: четыре повелителя стихий – воды, огня, ветра и земли – вступают в разрушительный конфликт. Мир стоит на грани гибели. Дедушка Корень, прародитель всех стихий, оставляет им росток как символ надежды, требующий объединения ради жизни. Герои принимают вызов, и за сто лет росток превращается в лес – их общее сердце. Но однажды разрушительная ярость берёт верх – и всё, что создано, снова уничтожено.

В центре повести – парадокс: всесильные духи оказываются бессильными перед хрупкой жизнью, а люди, слабые и беззащитные, – единственными, кто способен этот мир спасти. Повествование Елены Тимохиной рождает ассоциации с притчами Экзюпери, с «Песней о Роланде», с мифологемами, в которых трагедия героев рождает новое человечество...

...Так завершилась судьба

единственного человека в мире,

кто извинился за распятие Христа –

не имея к нему никакого отношения.

Осенью 2024 года в русскоязычном сегменте соцсетей внезапно начал распространяться странный пиксельный портрет. Изображение, на первый взгляд, примитивное: жёлтое лицо, борода, чёрные тени, квадратные алые глаза, врезающиеся в сетчатку. Изображение не сопровождалось подписями, не имело автора. Его просто начали пересылать друг другу. Кто-то называл его «цифровым Лениным», кто-то – «пиксельным Пророком», «Ликом». Никто не мог точно сказать, что именно в нём тревожит. Но почти каждый отмечал: изображение остаётся в сознании дольше, чем хотелось бы. Оно как будто внедряется в мышление. Застывает в затылке.

Интернет быстро наполнился домыслами. Образ начал видоизменяться – появлялись версии с анимированными глазами, с лёгким дрожанием контура, с мимолётными «вспышками» теней позади. Некоторые пользователи утверждали, что при взгляде на картинку слышат едва различимый низкий гул, напоминающий старое радио, настраиваемое в темноте...

...Рената тяжело опустилась на оптимистичный белый стул. Стул стоял у стола. За столом сидела маленькая хрупкая женщина в фиолетовом медицинском костюме, она, подавшись к огромному монитору, что-то высматривала в разноцветных ячейках рабочего календаря. Коротко кивком извинилась – секунду. На руке её позвякивали подвески браслета, пальцы с вишнёвого цвета свежим маникюром рыскали по клавиатуре, то замирая, то пускаясь в короткие разбросанные пробежки. Солнечного света не было, лишь едва заметными полосками в закрытых жалюзи был обозначен день. Словно в этом кабинете не имело значения время. Наконец врач нашла всё, что искала и, сев прямо, произнесла с лёгкой формальной улыбкой:

– Я вас слушаю...