Архив публикаций за июль 2025

...Они шутили. Я не обижался, это мои друзья, мы знакомы тысячу лет, и смеялся вместе с ними. Но только наполовину.

Потому что часть меня знала: в этот раз всё иначе. Я не просто читаю этот дневник, я вхожу в чей-то мир. В её мир. И впервые за долгое время чувствую, что меня там ждут.

Я вышел из бара и будто весь шум, смех и свет остались там, за стеклом, как в аквариуме. Воздух был холодным, город – как-то непривычно тихим. Я шёл по Литейному, слушая, как гулко откликаются шаги, и вдруг поймал себя на мысли: а может, дело не в том, что они смеются… а в том, что я начал слышать другие вещи?

Раньше я думал, что связь с прошлым – просто красивая метафора. Но с тех пор, как я читаю дневник Анны, что-то в мире стало другим. Вокруг меня больше тишины, больше пауз. И во всех этих паузах существует она...

Есть стародавняя – доосманских времён – легенда о том, что некогда на чёрной горе Ловчен, на самом Штировнике, стояла белая кузня под открытым небом. В ней работали двое Новцаковичей – отец Здар и сын Мраче. Они чеканили монеты из меди и серебра. Когда ветер дул с гор, за молот брался младший Новцакович. Он легко и весело ковал серебряные деньги для покупки ветра, несущего корабли в дальние страны и неизведанные земли. Если ж ветер дул с моря, за дело брался угрюмый Здар, что молча и сосредоточенно чеканил монеты медные, необходимые любому путешественнику для скорейшего возвращения домой.

Одно время серебра стало слишком много, потому что пришли тучные времена, а знатные мореплаватели и отчаянные пираты начали вдруг стесняться платить за хорошую работу медной рудой. Белый же металл при чеканке начал радостно петь, и каждая монета из него выходила блестящей и звонкой. Такие деньги любили и многочисленные теперь заказчики, и попутные ветра, спускающиеся по отрогам к предгорьям, в ослепительно красивую Боку Акрувиум. Так что Мраче почти никогда не сидел без дела. За три быстрых года сколотил он приличное состояние.

Щедрые времена, как водится, быстро прошли. Медь снова вошла в цену. Сын тайком оставил отца, спустился со святой горы Ловчен к морю, и, сев в Катарро на первое же отходящее от пристани судно, покинул родную землю, которую отныне больше видеть не желал. Потому ни одной медной монеты, выкованной отцом, и не взял. Или просто пожалел для нее места в набитом серебром бауле, а возможно, и честь не позволила – не захотел обкрадывать дряхлого родителя, который и так не брал в рот ничего, кроме чёрствого пршута да молодого сыра, запивая их собранной в шапку дождевой водой. Кто теперь знает? Красный металл хоть и ценился, но значительно меньше белого, к которому старик много лет вообще не прикасался.

Да, Здар серебра не любил. И заранее, ещё когда Мраче не окреп, знал, что так и будет: сын, поймав однажды кураж, уйдёт и из кузни и вообще покинет родные земли. Ведь горный ветер, насвистывающий по утрам бодрую песню странствий, не только дарит надежду, но слишком легко бежит к морю, лихо унося с собой вся и всех, добровольно подставляющих ему спину. А уж если бросить ему под крылья пару монет...

...До этого момента для меня всё ещё было игрой. Опасной, но весёлой. От которой приятно щекотало нервы. Но потом я увидел сразу (а в такие моменты бросается в глаза многое сразу) несколько важных вещей. Стеклянный взгляд Толика, который я видел у некоторых ребят на ринге. С такими глазами с тобой не соревнуются. С такими глазами тебя идут убивать. А ещё то, что он смотрит не только на меня, но и на Таньку. Я прошёлся глазами по линии его взгляда и увидел, что она смотрит на него. Нет, не так. Я увидел, как она смотрит на него. Спустя годы я, видевший разные взгляды женщин, могу смело сказать, что именно под таким взглядом идут убивать, когда обожание и вера в тебя в женских глазах образуют гремучую смесь, от которой ты теряешь свой рассудок. Если женщина, конечно, тебе не безразлична.

Может быть, это ложные воспоминания, которые я выдумал себе позднее, зная, чем это всё закончилось. Может быть, всё было не совсем так, но Толик налетел на меня, вовсе не играясь. Я очень ловко закрылся щитом от первых его ударов, но моя левая рука тут же заныла: так неистово колошматил он. Не будь щита, не проломил ли бы он мне голову? Отступив слегка после первой его атаки, я подумал было сразу остановить бой. Сан Сергеич, живущий во мне и по сей день, шепнул тогда: «Это не спорт, Витя. Пёс по нему, придурку!». Сан Сергеич был хорошим тренером и никогда не учил нас умирать ради чьих-то амбиций. Там, где «это не спорт», он учил не лезть на рожон. Но что-то во мне клацнуло тогда. Заело. И это был взгляд Татьяны. Я со всей ясностью понял вдруг, что она хочет, жаждет победы этого дёрганного уродца надо мной. Для него сплела она свой венок. И никто другой, в её понимании, не должен был его получить из её рук. И во мне проснулся тот бес, который на ринге заставлял водить кругами самых сильных противников, пока они не откроются. Именно он, чертяка, сделал из мальчика для битья «парня, подающего надежды». И я принял бой так, как умел я и не умел Толик...