Деньги на ветер

 

 

 

I

 

Есть стародавняя – доосманских времён – легенда о том, что некогда на чёрной горе Ловчен, на самом Штировнике, стояла белая кузня под открытым небом. В ней работали двое Новцаковичей – отец Здар и сын Мраче. Они чеканили монеты из меди и серебра. Когда ветер дул с гор, за молот брался младший Новцакович. Он легко и весело ковал серебряные деньги для покупки ветра, несущего корабли в дальние страны и неизведанные земли. Если ж ветер дул с моря, за дело брался угрюмый Здар, что молча и сосредоточенно чеканил монеты медные, необходимые любому путешественнику для скорейшего возвращения домой.

Одно время серебра стало слишком много, потому что пришли тучные времена, а знатные мореплаватели и отчаянные пираты начали вдруг стесняться платить за хорошую работу медной рудой. Белый же металл при чеканке начал радостно петь, и каждая монета из него выходила блестящей и звонкой. Такие деньги любили и многочисленные теперь заказчики, и попутные ветра, спускающиеся по отрогам к предгорьям, в ослепительно красивую Боку Акрувиум. Так что Мраче почти никогда не сидел без дела. За три быстрых года сколотил он приличное состояние.

Щедрые времена, как водится, быстро прошли. Медь снова вошла в цену. Сын тайком оставил отца, спустился со святой горы Ловчен к морю, и, сев в Катарро на первое же отходящее от пристани судно, покинул родную землю, которую отныне больше видеть не желал. Потому ни одной медной монеты, выкованной отцом, и не взял. Или просто пожалел для нее места в набитом серебром бауле, а возможно, и честь не позволила – не захотел обкрадывать дряхлого родителя, который и так не брал в рот ничего, кроме чёрствого пршута да молодого сыра, запивая их собранной в шапку дождевой водой. Кто теперь знает? Красный металл хоть и ценился, но значительно меньше белого, к которому старик много лет вообще не прикасался.

Да, Здар серебра не любил. И заранее, ещё когда Мраче не окреп, знал, что так и будет: сын, поймав однажды кураж, уйдёт и из кузни и вообще покинет родные земли. Ведь горный ветер, насвистывающий по утрам бодрую песню странствий, не только дарит надежду, но слишком легко бежит к морю, лихо унося с собой вся и всех, добровольно подставляющих ему спину. А уж если бросить ему под крылья пару монет… В общем, ныне от Новцаковичей не осталось ничего, кроме как старой, почти забытой легенды да изредка попадающих кому-нибудь под ноги необычных древних монет без номинала. Чаще медных. Ведь их чеканил Здар, пусть за раз и по горсти, зато слишком долго – почти полный век.

 

 

2

 

Коче Михельсон решил уехать из родного Дубровника, когда в Югославию вновь заспешила большая война. Старательно накопив достаточно обид, хорваты принялись резать сербов и мусульман, сербы – хорватов и босняков, мусульмане теперь тоже точили ножи исключительно на двуногих баранов. Но евреев, а Коче их древнего роду-племени и был, резали все – и сербы, и хорваты, и босняки, и, что уж совсем неожиданно, добродушные черногорцы. Старались не трогать оседлых греков с итальянцами. Во всяком случае, когда те попадались под горячую руку прочим озверевшим, им чаще просто били морду. Но что такое фонарь под глазом или свёрнутый нос по сравнению с вывернутыми из брюха потрохами?!

Дом, конечно, было жаль. Основательный, крепкий, каменный, в три этажа, под рыжей черепичной крышей, переживший и землетрясения, и турок, и немцев, и прочих оккупантов, с великолепной террасой и красивым садом, с фамильными мебельными мастерскими через дорогу, плюс ещё и на берегу ласкового моря, он в иные времена до и после стоил баснословных денег. Но «до», увы, совсем не по-человечески кончилось, а до «после» надо было ещё как-то дожить.

Красть у родителей, слава Всевышнему, ничего не пришлось, потому что тех осатаневшие славяне предусмотрительно лишили жизни заранее. В общем, Коче насколько возможно аккуратно подправил в паспорте имя и стал таким образом Космо Микельсони. Потом снял с темечка белоснежную кипу, срезал молодые, чуть завитые пейсы, неумело перекрестился перед портретом доброго дедушки Баруха, взял из тайника солидную, нажитую предками пачку немецких и американских денег, положил в карман семейную реликвию – пенальчик с парой доисторических жетонов, серебряным и медным, горько вздохнул, прошептал любимому дому «шалом», шлёпнул себя по губам и, захватив из-под навеса старенький отцов велосипед, запер за собою дверь.

Путь его лежал по Адриатическому шоссе на юго-восток, в сторону Черногории, которая пока ещё жила относительно мирной жизнью. Там и к евреям до сих пор относились более или менее терпимо, а уж немногочисленных итальянцев вообще любили искренне и неподдельно. Почти так же, как свободно конвертируемую валюту.

Переночевав в Каменари в маленьком гостевом доме на берегу залива и впервые в жизни отведав там очень даже недурственной исконно христианской еды, а именно фасоли с копчёной свиной грудинкой, Космо на утро продал хозяйке велосипед, вырученными динарами расплатился с ней же за постой, а потом и за паром, доставивший его на тот берег Боки. Через каких-то пару часов он уже бегал по инстанциям в Которе. Здесь, воспользовавшись царящей (и тут тоже; но, слава Всевышнему, не к сожалению, а к счастью) неразберихой и первой из спрятанных в трусы банкнот, выправил в один день заграничный паспорт. Старый – гражданский и неизлечимо-поддельный – на всякий пожарный порвал и смыл в унитаз в туалете итальянского консульства, в котором визу на новую, «историческую», родину получить, к сожалению, не смог. Точнее, смог бы, выдави он из себя семь капель терпения. Ему ж вполне дружелюбно объяснили, что надо всего-то недельку подождать. Недельку? Да вы с ума сошли! За столько дней в этой забытой богом стране, с треском и грохотом разваливающейся на части, может произойти что угодно. Какими ртами вы будете улыбаться, когда сюда полетят первые снаряды? «Всё понимаем. Но простите, таковы правила».

Настроение сделалось не то что совсем уж плохое, всё-таки пора отчаяния пока не пришла, но случайно засевшая с вечера радость тихо истекла из растерзанной души. Надо было что-то делать, куда-то двигаться. Но что? Куда?

Замотавшийся Космо пошёл на берег, там уселся на торчащий из гальки валун и попытался собраться с мыслями. Он и сам не заметил, как и когда похолодало – с горы Ловчен подул совсем неожиданный в это время дня промозглый утренний ветер. Поплотнее запахнувшись в пиджак, молодой человек спрятал руки в карманы и, нащупав в правом нечто маленькое и угловатое, сперва удивился, что это может быть, но вытянув на свет божий тикового дерева плоский футляр – семейную реликвию, опомнился. На крышке чернела искусно выжженная надпись: soldi per la vento. Эти слова новоиспечённый итальянец знал с раннего детства, с того самого момента, когда тайну жетонов раскрыл маленькому Коче любимый и тогда ещё очень живой дедушка Барух – «финикийский пират», как он сам себя называл. Деньги на ветер…

Деньги на ветер!

А что, коль легенда не врёт? Ведь не возникают же такие истории из мёртвых пещер? Тем более, семейные предания. Или…

По спине поползли мурашки, лоб покрылся испариной.

Пенальчик открывался просто. Для посвящённых, конечно. Стоило поддеть ногтем еле заметный латунный гвоздик возле крохотной, никогда не знавшей ключа фальшивой замочной скважины, крышка бесшумно отскакивала, открывая любопытному взгляду два жетона, лежащих рядышком на пурпурной бархатной подкладке.

Итак, жетоны. Или монеты (даже скорее – монеты). Серебряная и медная. Размер одинаковый, чуть меньше динара. Но значительно тоньше и легче. На аверсе обеих – восьмиконечные звезды, похожие на розу ветров. Коче (отчего-то Космо он себя снова не ощущал) вытряхнул кругляши на ладонь. С реверса серебряной тускло мерцал изящный серп месяца, освещая отраженными лучами путь крохотной лодочке, покачивающейся на полуистёртых временем волнах.

Медная монета превосходила свою сестру не ценностью металла, но сохранностью. Если не принимать во внимание тёмно-коричневый, почти чёрный цвет старого металла с еле заметными зелёными прожилками, чеканщик значительно превосходил мастерством того, кто работал с серебром. Здесь и звезда была поизящней, и глазастое солнышко о пяти лучах выглядело куда более достопримечательно, нежели простенькая луна. А уж про гору о двух разновысоких вершинах, распластавшуюся от края до края гурта под дневным светилом, и говорить нечего. Тут, вооружись лупой, и лощинки можно было посчитать, и ущелье разглядеть, и даже тонюсенькую, как волос младенца, тропу, извивающуюся с подножия до седловины между вершинами. Прям Синай! Или…

Коче невольно поднял взгляд на высящуюся над Бокой гору Ловчен. Хм… Похоже. Даже очень. И таки преданию соответствует… с небольшой визуальной погрешностью.

Ладно, это, конечно, замечательно. Однако что дальше? Как там дед рассказывал? Должно быть всё невероятно просто… Поробовать? А что, собственно, терять?

Молодой человек повернулся лицом к заливу, поместил серебряную монету на правый большой палец и, дождавшись нового порыва ветра, со всей силы подкинул кругляш. Чутко прислушавшись, – ни звона о гальку прибрежной полосы, ни тихого булька, если б денежка шлёпнулась в море, – Коче не уловил. А последним, что увидел, был нежно-розовый в лучах заката самолёт средних размеров, только-только взлетевший с полосы тиватского аэродрома…

 

 

3

 

Последние годы Костя Михеев жил в Сернуре.

Память так и не вернулась. То есть какие-то обрывки воспоминаний то и дело вытряхивались из подсознания, но были странные. Про горы, море, корабли на нём, про весёлых и добродушных людей, каковых тут, в реале, ещё поискать (но попадаются иногда, чего уж совсем-то в чернуху?). Н-да. И невропатолог из районной больницы говорил, и профессор из Казани ему вторил, что воспоминания могут быть и ложными. Сплошь и рядом подобное. После такой-то травмы!

После какой, интересно? Да-да, и про полученную травму Константин толком ничего не помнил. Добрейшая Клавдия Андреевна, которая нашла нашего бедолагу одиннадцать лет назад в кювете йошкар-олинского шоссе и, сбегав на автостанцию, вызвала скорую, говорила, что того будто бы выкинули из машины на полном ходу. Она своими глазами («Вот те крест!») видела, пусть и сильно издалека. Мол, грех жаловаться, молодой человек, ещё легко отделался. Сотрясением мозга, пусть нешуточным, да сломанной рукой. Вообще везунчик.

Везунчик, ага. Просто офигенный ragazzo fortunato!

 

Но жаловаться было действительно грех. Люди здесь, в Сернуре, оказались участливыми. Даже менты, которые при полном отсутствии документов помогли выправить паспорт. Тогда ещё советского, понятно, образца. Да, документ дали без проволочек. И жильём облагодетельствовали – заброшенной, но вполне годной избой на краю посёлка. Там и прописали.

С оформлением паспорта, конечно, не обошлось без драмы.

– Как тебя звать-то, найдёныш? – спрашивал улыбчивый старлей Конаков.

– Точно не помню… Косма… Мос… Моч… Коч…

– Может, Костя? Константин?

– Может, и Костя. Константин.

– А фамилия?

– Да не знаю я… Мес… Мех… Нет! Вообще ничего не помню.

– Давай будешь Михайлов, а?

Молодой человек пожал плечами.

– Или Михеев? – устало поморщился милиционер.

«Костя» нерешительно кивнул. Старлей вздохнул, почесал подбородок и поднял авторучку.

– Ладно, какая нам хрен разница? Запишем Михеевым. Букв меньше. По отчеству, скажем, Николаич. Нормально?

– Нормально.

– Отлично. Значит, Константин Николаевич Михеев. На вид тебе лет двадцать с копеечкой. Что ж, будешь семидесятого года рождения… – старший лейтенант сочинял вдохновенно. Наверное, прошлую жизнь числился штатным поэтом. – Нашли тебя двадцать четвёртого июля… Биография-то у нас супер получается, а? Что скажешь?

Костя ничего не говорил. Лишь улыбался стеснительно. Да изредка кивал. А что возражать? Бьют – беги, дают – бери.

Местом рождения обозначили «поч. Дубровский, Кировская обл.» Поч. – это починок, если кто не в курсе. Только что есть починок, Костя до сих пор не понял. Он даже съездил на «место рождения» сразу по получении паспорта, но ситуацию не прояснил. Деревня и деревня. Не то чтоб абсолютно заброшенная, но какая-то унылая, что ли? Сернур всяко лучше будет. Богаче и густонаселённей. Тут и больница есть, и две школы, и даже сырзавод. Райцентр! И храм обещают в ближайшее время построить. Православный. А мечети нет и не будет. Синагогу тоже никогда здесь не откроют…

Синагогу? Это-то тут при чём? Смешно и глупо даже думать.

Однако Костя сердцем чувствовал, что родился не в починке. Дубровский, конечно, красивое название. Похожее на… На фамилию героя Пушкина? Пожалуй, что на него. На героя.

Нет, жил сто процентов не в Дубровском, в дыре этой всеми начисто забытой. И вроде б вообще не в России. Но хоть в СССР, судя по русскому языку. Только где? На Украине? В Эстонии? В Баку? Да уж, вопрос на миллион.

 

Руки, как оказалось, росли откуда надо. Первый год работал механиком в поселковом автохозяйстве. Зарплату задерживали месяцами, но на халтурах деньгу можно было поднять неплохую. Хватало и на еду, и на одежду, и на обстановку. И даже на путешествия. Съездил сперва в соседний район, в Куженер. Понравилось, но, честно сказать, не сильно. Больно грязно было в октябре, да и смотреть оказалось нечего. Однако сама дорога – кайф! Через месяц отважился на выезд в столицу региона – в Йошкар-Олу. Здесь интересного было больше. Всё-таки город. А там понеслось! Отремонтировал за несколько месяцев отданный соседом старый «москвич» модели «люкс», отучился на права. И уже на нём, на «люксе» скатался перед майскими до Чебоксар, а в сами праздники – до Казани. Оба раза Волгой искренне восхищался – такая мощь!

Пока латал-менял полы и двери в избе, понял, что нравится работать по дереву. Столярка шла изумительно легко. Приводя в порядок диван и кресла, удивился, насколько просто ему далась перетяжка. В общем, из автохозяйства, несмотря на уговоры начальства, уволился. Оформил статус частного предпринимателя, занялся ремонтом мебели. Чинил всё: этажерки и стулья, шкафы и комоды, мягкие наборы доводил до такого шика, что скоро к нему начали привозить на реставрацию интерьерные единицы со всей округи. Даже с Йошкар-Олы югославский гостиный гарнитур однажды притащили. Выкинуть бы его, по-хорошему, но Костя выполнил заказ превосходно. Югославский же. Импорт! Proizvedeno u Dubrovniku.

– Я тебе что говорила? Отреставрируем. А ты что талдычил всё время? Только деньги выкинем на ветер. Да тьфу на тебя! – без стеснения унижая мужа, восхищалась Костиной работой заказчица, полная брюнетка средних лет.

– Ну чего уж, права ты была, а я нет, – шмыгал носом добродушный плюгавенький мужичок, безоговорочно признавая ошибку. – Мастер вы, Константин, экстра-класс. Будем вас рекомендовать…

Расплатились по-барски. Долларами. Идиоты? Да за такие деньжищи новую б мебель легко взяли. Хотя… Может, добрая память?

Память…

Как раз после этого заказа – югославского гарнитура – удивительные сны и начались. То про пиратов, почему-то финикийских, хоть и вполне себе по-современному технически оснащённых. То про двуглавую гору на берегу живописного залива. То про фасоль с копчёной грудинкой. То про войну. То про монеты какие-то. Про сильный ветер, дующий много лет исключительно в спину…

 

Связями-то Костя в Сернуре оброс, а вот друзьями, будучи не слишком компанейским по натуре, так и не обзавёлся. Добрые приятели, конечно, появились. Двое. С соседом, дедом Лёхой по прозвищу Македон, тем самым, что «люкс» когда-то отдал, иногда ходили за карасями на Сердяжку. Нет, рыбалкой Михеев не проникся, просто уж больно старик был душевный. Болтун и хохмач. Если брал с собой бутылку «ракии», как он называл собственноручно изготовленный самогон, после второй стопки неизменно начинал рассказывать весёлые небылицы о югославских партизанах, плечом к плечу с которыми он бил в Греции фашистов.

С Максом Конаковым, милицейским капитаном (с тем самым бывшим старлеем) по субботам парились в бане. Потом пили пиво. Всегда по три кружки: за карьеру, за мастерство, которое не пропьёшь, и за память.

– Ты чё, Костик, татарин что ли? – расхохотался Максим во время первого такого похода, въедливым правоохранительным взглядом осмотрев с головы до ног голого Михеева.

– Почему татарин? – удивился тот.

– Дык об-обрезанный по самые г-гланды! – заходясь в икоте, гоготал Конаков. – Ну т-ты, блин! А я тя Ми-михеевым записал! Мож, т-ты… К-карим Махмудов какой, а? Нет, т-точно татарин!

Костя даже не улыбнулся. Наоборот, насупился.

– И что теперь мне делать, товарищ капитан? Новый паспорт?

– Размечтался, – весело отмахнулся мент. – Бланки на тебя ещё тратить! Так ходи…

Помылись, пивка выпили, уже вместе посмеялись над ситуацией. Но осадочек, как говорится, у Кости на глубине души после того дня остался. А что, если и вправду татарин? Казань-то во какая! И тянет туда временами. Сильно тянет. Может, там настоящая родина?

Блажь, конечно. Казань Михееву действительно нравилась, но тянуло его туда больше из интереса. Большущий город, есть на что посмотреть, Волга опять же – водные просторы неизменно впечатляли. А так… Нет, вряд ли татарин. С таким-то носом… Случаем, не еврей?

 

Башку забивать всякой ерундой не хотелось. Вот вспомнить бы всё по-честному… Ну, то есть, совсем всё, что до Сернура было. Где-то ж родился, жил, учился. Родня должна быть, друзья детства, юности, разве нет? Языки-то откуда знаю? Ладно, русский, он всё-таки с молоком матери. Скорее всего. Английский, допустим, в школе выучил. Или в институте? А итальянский? Греческий? А этот… югославский? То есть, сербохорватский? Не может же человек с рождения столько наречий знать. И понимать, и говорить… Легко и, при том, свободно. Или может? Дефект развития? Вун-дер-кин-дизм? …кин-де-ризм? Ужас! Какая дичь! Марийский вон, то бишь, местный, за столько времени вообще не дался…

Иностранные языки Костя действительно знал неплохо. Причём английский из всех вышеперечисленных – сильно хуже прочих. Читать мог – инструкции, техническую документацию, ещё что-то, а вот говорить получалось с трудом. Греческий не просто понимал на слух, но и отвечал, медленно подбирая слова. С соседом, упомянутым дедом Лёхой, иногда балакали. Тот с войны знал. В Москве, куда в девяносто седьмом Михеев ездил для погулять и развеяться, познакомился на Арбате с двумя черногорскими студентками из Котора. Гуляли до полуночи, пили кофе на верандах крохотных кабачков. Костя и сам тогда не заметил, как перешёл с русского на сербский. Но факт есть факт – перешёл. И заговорил легко и, к удивлению девчонок, практически без акцента.

С итальянским вообще была история! Позвонила на мобильный дама. Ночью. Из Триеста. Назвалась Марией. Обзванивала всех знакомых, искала загулявшую перед свадьбой дочь. Кажется, Микаэлу. Как оказалось, просто ошиблась номером. Протрещали больше часа…

Вот так вот, как говорится.

 

 

4

 

Время шло. И чем дальше, тем быстрее. Вот и за тридцать как-то незаметно перескочило, если верить паспорту, теперь уже новому, российскому, на который не так давно заменили советский.

Ремесло мебельщика-реставратора приносило постоянную, пусть и не громадную прибыль. Костя одно время подумывал и цех открыть, но, поразмыслив хорошенько, от идеи отмахнулся. Зачем? Людей же придётся нанимать, в кредиты залазить. А сбыт налаживать… Чего не хватает? Размаху? Тьфу, блажь. К тому же где-то в глубине души до сих пор тлела надежда, что память должна вернуться.

Иное дело – семью завести. Годы-то летят. Сына б родить, дочь, дом новый построить. Девушки в посёлке были, и приятные. Многие симпатичному Михееву и глазки строили. Чего греха таить, иногда романы случались. Но все какие-то скоротечные, бесперспективные. Была, правда, одна. Светлана. Младшая сестра Макса Конакова. И фигуркой, и мозгами ничего себе. И на Костю временами так смотрела, что… Но тот долго не решался сделать первого шага. Да и вряд ли б решился, если Максим однажды после бани сам разговор не завёл.

– Ты эт, Костик, чего от сестрицы моей бегаешь? Она матери про тебя все уши прожужжала, мне плешь проела до самого мозга. Сохнет по тебе девка, а ты ноль внимания. Это она говорит. Но я, брат, тоже не слепой, вижу… Нет, если не нравится, твоё, конечно, дело. Вычеркнем! Но коль…

– Да нравится, Макс! Очень нравится мне Света, – перебил приятеля чуть захмелевший Михеев. – Просто я как-то это… Сестра ж твоя. Неудобняк…

– Ой, брось! – отмахнулся Конаков. – Неудобняк ему! Взрослые люди. Ты – мужик порядочный, обеспеченный. Она тоже из приличной семьи. Хоть поговорили б, а? С глазу на глаз. Мне что, свидание тебе устраивать? Свах засылать? Давай-ка сам, Михеев. Не надо изобретать велосипед, просто подойди к ней. На чай напросись или к себе пригласи… А там, коль заладится, съездим куда вчетвером. Для укрепления отношений. Мы с женой, ты и Светка. Ну? Нормальная ж тема. Вишь, как я лихо планирую?

Конаков широко улыбнулся и, сдув с новой кружки пену, отхлебнул бархатного.

– Куда поедем? В Йошкар-Олу?

– Скажет тоже! Я ж серьёзно, брат! Турция есть, ол инклюзив. Не нравится – Египет с пирамидами. Куда угодно, Костян! У меня отпуск через месяц, так что загранники сделать как раз успеваем. Ты подумай над маршрутом-то. И мы с супругой по интернету пошарим. Но сперва со Светкой поговори. Обещаешь?

 

Полночи Костя просидел перед компьютером. Идея отправиться с Конаковыми в путешествие за бугор вдохновила. Со Светой, конечно, отношения надо завязать заранее. Оказывается, Макс совсем не против, да и сама она… Ох, Михеев, навоображал себе всякого, а надо было действовать. Да чего уж теперь? Ещё не поздно. Оказалось, как раз самое время.

Турагентства предлагали разное. На любой вкус и кошелёк: и Египет с Турцией, и Тайланд, и Мальдивы, и Шри-Ланку… И Париж, и Прагу с Будапештом, но туда нужна была виза. В Италию, к сожалению, тоже.

Может, в Черногорию? Новое направление, путёвки большим спросом не пользуются – народ пока не прочухал. А там же море, солнце, горы, старинные городки. И, главное, визы оформлять не надо. Ведь неплохой же вариант… Неплохой?! Да прям лучший из всего набора!

Костя схватил со стола телефон, чтоб позвонить Максиму, но увидев, сколько натикало, передумал. Какой смысл его будить? Да и Света… Ишь, как заторопился!

Он вышел на кухню, сварил в турочке кофе – всё равно заснуть сегодня вряд ли получится – и, взяв чашку, вышел босым на крыльцо.

Светало. Просыпались птицы. Под слабыми и редкими порывами ветра осыпалась с травы роса. Мимо изгороди шла в сторону фермы пожилая женщина, та самая, которая и нашла когда-то Михеева на обочине йошкар-олинского шоссе. Встретились взглядами. Костя, улыбнулся, приветливо махнул рукой.

– Здравствуйте, Клавдия Андревна. Заходите на кофе.

– Доброго утра, Костик! Прости, некогда. Бурёнки не доены, – звонким голосом ответила женщина и вдруг резко остановилась перед калиткой, хлопнула ладошкой себе по лбу и полезла в сумочку. – Слышь, парень, поди-к сюда, глянь, это не твоё?

Поставив чашечку на ступеньку, Михеев, поднялся на ноги.

– Сейчас посмотрим.

Он взял с ладошки Клавдии Андреевны вынутую из сумки маленькую деревянную коробочку и тотчас что-то почувствовал. Словно по телу – от макушки к пяткам – пробежал электрический разряд.

– Ремонт с мужем затеяли, начала вещи разгребать и наткнулась на эту ерундовину, – тем временем рассказывала женщина. – Сразу вспомнила, что нашла её, где и тебя. В траве валялась. Там что-то внутри есть, тряхнёшь – стукает. Только мы открыть не смогли, а ломать пожалели. Твоя ведь вещица, чья ещё? Я б и раньше отдала, да запропастилась куда-то, зараза… Потом вовсе из башки вылетело. А тут шмотьё перетряхивала, в старой куртке и нашла, во внутреннем кармане. Уж неделю с собой таскаю, всё зайти к тебе собиралась, вернуть. Да забываю вечно. Вот… Тебя увидела и тотчас припомнила… Ну так твоя, нет?

– Моя, – уверенно кивнул Костя и крепко обнял Клавдию Андреевну.

А когда отступил, тут же потянул ногтями за желтый гвоздик, что чуть выступал рядом с фальшивой замочной скважинкой. Крышка отскочила. На пурпурной бархатной подкладке лежала чёрная монетка с розой ветров…

 

 

5

 

Газета «Slobodna Dolmacija», номер от 15 июля 2002 года

 

«Неделю назад мы уже рассказывали вам, наши дорогие читатели, крайне запутанную, если не сказать удивительную историю дубровчанина Коче Михельсона, пропавшего без вести летом 1991 года. По утверждению медиков память к мужчине возвращается медленно. Однако буквально вчера нам из достоверных источников стало известно, что именно Михельсон оказался тем единственным выжившим в давней катастрофе «боинга» авиакомпании JAT, следовавшего рейсом «Тиват – Будапешт». Напомним, тогда в нескольких километрах от Вуковара гражданский лайнер случайно попал под обстрел югославской (сербской) или хорватской (разные источники до сих пор противоречат друг другу) зенитной артиллерии.

Господину Михельсону, проходящему сейчас курс реабилитации в одном из медучреждений Дубровника, ещё предстоит ответить на множество вопросов представителей службы государственной безопасности. Например, каким образом он оказался в России, как ему удалось там натурализоваться под фальшивым именем и даже открыть свой бизнес. И, наконец, почему власти союзного государства Сербии и Черногории решили экстрадировать его из Котора в Хорватию без официального запроса. Мы уверены, без криминала тут не обошлось. Увы, на основе крайне неоднородной, а зачастую и вовсе противоречивой имеющейся в наличии информации, наше издание, как ни старается, цельную картину ситуации пока составить не в силах.

Напоследок оговоримся, что господин Коче Михельсон взят под защиту сразу двумя влиятельными институтами: посольством Российской Федерации в Загребе и еврейской общиной Дубровника, обладающей, как оказалось, не только нерушимым авторитетом в среде единоверцев, но и весьма обширными связями в госструктурах».

 

………

 

– Ну, допустим, я во всю эту чушь поверил, – после долгой паузы вновь зазвучал из трубки голос Максима. – И допустим на секундочку, что пути Господа, как ты говоришь, реально неисповедимы. Но я мент, Костик! Мне нужны доказательства, понимаешь?

– Понимаю, – тяжело вздохнул Коче. – Мне тоже нужны. И, поверь, я не меньше тебя хотел бы знать ответы на все вопросы. Но пока больше сказать нечего. Я обещаю, брат, даже не обещаю – клянусь, – как только всё вспомню, ты будешь первым, кто это самое всё узнает. Договорились?

– Вспомнит он… Знаю я, как ты вспоминаешь… Н-да, прикол… На крышу дома, говоришь, забрался? Бросил монету ветру? (Послышался смешок.) Такого реально не придумаешь… Ладно, Михеев… То есть, Михельсон (снова смешок), отдыхай, лечись, приходи в себя… Со Светкой-то попозже поговоришь или, может, прямо сейчас? Тоже ведь не в себе с тех пор, как ты пропал. Здесь она как раз, рядом со мной.

– Светлана? Она ж мне, Макс, каждую ночь снится!

– Это уже серьёзно, Костик. Ну что, даю трубку?

– Конечно! Давай…

 

 

II

 

Долгие годы скитался Мраче по миру, то и дело бросая серебряные деньги в небо и подставляя спину попутным ветрам. Побывал и в далёком Китае, где обучился ткачеству и рисунку по холсту, и в Индии, здесь познал мастерство костореза. Потом на годы осел в холодной Московии, откуда, овладев плотницкой наукой и окоченев до пят, унёсся в великий град Константинополь.

Путей-дорог он никогда не вспоминал, лишь знал, что те были лёгкими, словно воздушными. Но каждая следующая остановка обваливалась на плечи скалой. И чем больше их, перемен мест, было, тем становилось тяжелей. И всё чаще приходила во снах любимая Бока Акрувиум с высящейся над градом Катарро священной горой Ловчен. Всё немощней, но строже виделось в дымке истлевающих лет родное лицо трусливо покинутого Здара. Одиночество – неподъёмная ноша, коль не знаешь, как её взвалить на горб, не преломив хребта…

Однажды, оказавшись вдруг в Иерусалиме, встретил он девушку, солнечную Бейлу, лёгкую и воздушную. И Бейла – вот чудо! – ответила Мраче взаимностью. Но отец любимой, старый хромой иудей, отказался взять в семью инородца, коль тот не примет веру отцов Израилевых. Что ж, ради любви Мраче пошел и на это. А после кровавого ритуала принял имя Михельс и тотчас взялся за возведение дома, чтоб осесть на чужой земле, грозившей стать родиной его детей.

И уж стены подвёл старательный Михельс под крышу, и уж колодец новый, глубокий и чистый, во дворике выкопал, – живи б, казалось, да радуйся, но однажды в жаркий день пришла беда. Прибежали к нему названные братья по вере и сообщили дурную весть. Что Бейлу, его Бейлу, его любимую и единственную Бейлу, ушедшую на базар за мукой и финиками, схватили пустынные люди, разбойники. Связали, бросили кулём на лошадь и повезли к морю, чтобы сторговать на пиратском невольничьем рынке.

Тотчас оседлали мулов Мраче с названными братьями, взяли сабли и серебро, чтоб иль кровью, иль звонкой монетой освободить солнечную Бейлу. Пустились в долгую погоню. Да разве настигнешь быстроногих коней на плетущихся еле ослах?

Ко времени, как явились Михельс сотоварищи на брег морской, ни тайного торга, ни кораблей пиратских тут уж и не было. Братья названные долго уговаривали поседевшего вмиг Михельса отправиться с ними до дому, да без успеха. Тот, стоило друзьям скрыться за скалами, скинул наземь суму с серебром, сломал саблю о камень, размотал с себя старый пояс, ставший за годы странствий из красного серым, связал на нём тугую петлю да перекинул через ветвь кривого мёртвого дерева, чтоб удавиться от бед.

Вот только человек много о себе думает, но решает за него вовеки сам Всевышний. Так и тут, звякнула о камень монета, выпавшая из перетёршегося по краю пояса. Медная, со звездой на одной стороне, да горой двугорбой под глазастым солнышком на обрате. Ах, Здар! Ты это, мудрый мой отец, вшил её тайком, зная наперёд, что рано или поздно позовёт к себе покинутый дом ровно тогда, когда сил идти не останется.

Снял Михельс пояс с ветки кривого дерева, распустил петлю, обмотал себя туго, и, подняв с земли суму с проклятым серебром, поднялся на высокую скалу. Стал лицом к пустыне и так ждал ночи. А когда небо окрасилось кровью и подул с моря солёный ветер, бросил ему жертвенный медяк и тотчас унёсся прочь. Как его тут и не было.

 

Почил давно старый Здар-чеканщик со Штировника. Здесь, на лысой вершине, в груде камней, добрые люди его и упокоили. Они же и белую кузницу разнесли на обломки, дабы не было больше никому соблазну пускать деньги на ветер – пусть бродяги свои собственные ноги до костей истирают, уж коль пути бесконечные в им грёзах мерещатся. Пусть знают истинную цену дому своему и цену пути. Деньги на ветер бросать ума много не надо. Сил, потребных дороге долгой с муками странствий бесконечных никаким серебром не уравнять. Воистину так – с грустью думали одинокий Мраче, потерявший любимого отца, и одинокий Михельс, лишившийся любимой жены.

Оставаться на Ловчене смысла не было. Люди знали и любили Новцаковичей, некогда живших тут, здесь же и металлы переводившие на чудесные деньги странствий. Ныне Новцаковичей не стало. Унесло ветрами и тайну чудесного ремесла…

Михельс посидел на Штировнике три дня и три ночи, но ничего лучшего не надумал, чем спуститься на брег ослепительной Боки Акрувиум, в древний город Катарро. Там вышел к пристани, да и сел на старую фелюгу из Салоник, держащую курс на Рагузу.

 

 

1

 

– Так что ж мы, деда, не совсем Михельсоны? Наша настоящая фамилия – Новцаковичи? – спросил старого Баруха любимый внук, приподнявшись на локте над подушкой.

– Да кто ж его знает, Коче? – хитро прищурился дедушка. – Может, и Новцаковичи. Да только скорее всё-таки Михельсоны. Слышал же: когда на свет появился Михельс, Новцаковича не стало. Верно?

Коче подумал немного, потом кивнул.

– Верно, верно… Деда, вот я только всё равно не понимаю, что если Михельс остался совсем один, откуда пошёл наш род?

Барух встал со стула, похрустел пальцами, взял со столика старую пенковую трубку и, пожав плечами, негромко сказал:

– Эта легенда кончена, внук. Но разве я говорил, что нет других?

– А что, есть? – чуть не подпрыгнул от радости мальчик.

– Конечно, – кивнул дедушка. – Новцаковичей не стало, но с чего ты взял, что Михельс таки остался совсем один? Вот ты потерпи немножко, и как-нибудь на ночь я расскажу тебе ещё одну историю. И мне кажется, что уж в ней-то правды будет побольше, чем в нынешней… Человеческая жизнь, Коче, удивительная штука. Знаешь, я и сам временами верю в то, что по стечению обстоятельств пираты, купившие Бейлу у разбойников в Палестине, привезли её сюда, в Дубровник. И что наш предок Михельс, собрав со всех рагузцев по дукату и обещая вернуть по два, таки выкупил свою любимую… Но это тебе так, для затравочки. А сейчас спи, родной мой. Завтра суматошный день. Ты ж не забыл, что вы с папой плывёте в Триест к тёте Марии?

– Нет, дедушка, не забыл, – ответил Коче. – Скажи, а если тётя Мария твоя дочь, то её дочь Микаэла, тоже твоя внучка? Как и я?

– Верно, но не совсем, – вновь улыбнулся Барух. – Микаэла-то мне внучка, но ты, Коче, внук, что гораздо почётнее. Не находишь?

– Опять шутишь! – рассмеялся мальчик и, вскочив на кровати, крепко обнял старика. – Какой ты у меня, дедушка!

Дед осторожно высвободился из объятий внука, чмокнул его в лоб, пожелал доброй ночи и, погасив ночник, вышел из комнаты.

А Коче ещё долго лежал без сна, сжимая в ладошке забытую дедом на тумбочке старинную семейную реликвию – soldi per la vento. Волшебные деньги на ветер, заключённые в тиковый пенальчик с парочкой то ли жетонов, то ли монет. В открытое окно украдкой подсматривал тонюсенький юный месяц, и с лёгкими порывами ветра врывались в комнату шаловливые ночные мотыльки. Множество мыслей роилось такими же, но невидимыми бабочками в детской голове. Мальчик думал то о море, то о предстоящем путешествии в Италию, то о тётке Марии, которую немножко знал, и о её дочери Микаэле, которую ещё не видел, потому что та родилась совсем недавно и пока была младенцем. Потом вспоминал прошлогоднюю поездку с дедушкой Барухом в Салоники, где они встречались с его русским другом-однополчанином дедом Лёхой из маленького городка Сернур, где нет и никогда не было ни моря, ни гор. А это значит, что ни один даже самый попутный из всех попутных ветров Коче туда не занесёт. Никогда в жизни. И ни за какие волшебные деньги…