Прокуратор

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за октябрь 2024:

 

На чтение потребуется 1 час | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Действующие лица:

 

 

1. Прокуратор Понтий Пилат
2. Раб Игнатиус
3. Легат Деций
4. Начальник стражи Агриппа
5. Иосиф Аримафейский
6. Первосвященник Анания
7. Вдова
8. Первый иудейский воин
9. Второй иудейский воин
10. Третий иудейский воин
11. Четвертый иудейский воин

 

 

 

Действие первое

 

 

Сцена первая

 

Зал римского патриция. Раб Игнатиус протирает колонну. За перегородкой слышен кашель.

 

Игнатиус. Приветствую тебя, домини! День обещает быть хорошим.

Пилат. В этом городе ничего не может быть хорошим, включая сам никчемный городишко. Здесь всё мерзко. Мерзкий дом, омерзительные, ленивые и хитрые рабы, мерзкая погода, отвратительное вино, которое вчера моя супруга прислала мне на ужин. Узнай, кто купил это вино и принёс его в дом моей жены. Жаль, что мы не в армии, я бы подверг его децимации, чтобы остальным неповадно было. Но, увы, мы не в армии, поэтому придётся отдать приказ, чтобы купившего вино высекли.

Игнатиус. Домини, боюсь, это трудно будет исполнить. Пилат. Это еще почему?

Игнатиус. Домина Клавдия отменила телесные наказания.

Пилат. Что ещё она отменила?

Игнатиус. Приказала в саду закопать все восковые маски ваших родственников. Сказала, что им не место в доме. Велела лучше кормить рабов, особенно тех, кто трудится в поле. И жаровни с углями нести не в господские покои, а в комнаты рабов и на кухню, где они принимают пищу.

Пилат. Так вот почему так холодно по утрам. А как они тогда согревают своё  жилище?

Игнатиус. Никак, домини. Они греются только на кухне, когда принимают пищу. Предыдущий управляющий, которого домина Клавдия выгнала, хвала богам, считал, что раб должен греться во время работы. Иначе от тепла он расслабляется телесно и становится ленивым, и ему в голову приходят опасные мысли. А ещё домина Клавдия у себя вечером собирает рабов и слуг и рассказывает о новом боге, который скоро придёт и всех избавит от страданий. Ну… тот бог, которого…

Пилат. Которого я отдал на распятие? И рабы верят в то, что говорит домина Клавдия?

Игнатиус. Да, домини, и не только рабы. К ней приходят и многие матроны нашего города, весьма достопочтенные. Забыл сказать, домини, ночью приехал какой-то легат, в сопровождении нескольких воинов.

Пилат. Не нескольких, неразумный раб, а десяти конных воинов, помимо легата.

Игнатиус. Домини, но ты же их не мог видеть?

Пилат. Зато мог слышать цокот копыт. Лошади были усталые, значит, приехали издалека. Как вооружены, какие у них были доспехи?

Игнатиус. Эвокат Клавдий, который служил под твоим началом, сказал, что это преторианцы.

Пилат. Почему меня не разбудили?

Игнатиус. Домини, легат попросил тебя не беспокоить.

Пилат. Принеси мне воду и полотенце, и не нужно туда добавлять никаких мерзких ароматов. Лучший аромат для воина, пусть уже старого и немощного, запах конского пота и пыль дорог. Кто мог подумать, что я доживу до того времени, когда буду об этом мечтать?

 

Игнатиус возвращается с тазом, кувшином и длинным полотенцем. За ширмой слышно, как человек умывается. Отодвинув ширму, в зал входит Понтий Пилат.

 

Пилат. Скажи, что я готов принять легата.

 

В зал входит легат Деций, в одежде римского воина, но без доспехов.

 

Деций. Приветствую тебя, Понтий Пилат!

 

Пилат по римскому обычаю приветствует легата, здороваясь за предплечье.

 

Деций. Хвала богам, дорогой обошлось без происшествий. У двух лошадей слетело по подкове, я попросил матрону Клавдию, чтобы она отдала приказ перековать этих лошадей заново. Зная, что в этой местности продавцы вина бессовестно разбавляют его водой, я привёз из Рима своё, настоящее. Думаю, ты по достоинству оценишь его вкус.

Пилат. Я забыл вкус хорошего вина. К сожалению, всё хорошее быстро исчезает из воспоминаний.

 

В зал входит Игнатиус с двумя амфорами в руках: одна большая, другая гораздо меньше. Поставив их на пол, начинает расставлять кушетки и столик для приёма пищи. Пилат и Деций располагаются на кушетках. Игнатиус разливает вино по кубкам. Пилат поднимает кубок.

 

Пилат. Аве цезарь!

Деций. Аве цезарь!

Пилат. Что нового в Риме?

Деций. Новый император – Гай Цезарь Калигула.

Пилат. Но он же был вместе со своей семьей отправлен в ссылку при императоре Тиберии?

Деций. Император Тиберий вернул его одного и приблизил к себе. И покровительствовал ему. Первый год правления император Гай Цезарь Калигула снизил налоги. Общество возликовало, но на следующий год налоги удвоили, а то и утроили, с лихвой покрыв прошлые недоимки. Спал со своими сёстрами, после отдал их на утеху воинам. Затем отправил в ссылку. За разврат. Такой же участи подверглась и его любимая сестра Друзилла, но она общения с солдатами не пережила. На собраниях император Гай Цезарь Калигула заставлял присутствующих женщин раздеваться и понравившуюся уводил с собой. Не забывая после рассказать о подробностях уединения. Женщины чередовались с мужчинами. Женился на развратной девке и её заставлял тоже раздеваться прилюдно, но она это делала с видимым удовольствием.

Пилат. Тиранами становятся по своему произволению. Или по желанию общества, которое окружает тирана. Если по своему произволению, то империя движется вперёд в своём развитии. Война для тирана – это кровь. Без войн жизнь угасает. Тирану войны необходимы как воздух. Империи расширяются, появляются новые колонии, прокладываются новые торговые пути. При этом колонии нужно контролировать, усмирять бунты, не забывая периодически уничтожать и своё окружение. Иначе приближённые, встав на ноги, выберут удачный момент и вознесут самого тирана на копья. Причём все действия тиран должен проводить только во благо народа и при полной его поддержке. После его смерти наступает затишье, время спокойствия, медленное угасание и как следствие – упадок. И так до следующего тирана.

Деций. Интересно излагаешь. Трудно возразить. Так в чём причина появления тирана у власти? Слабый, безучастный ко всему происходящему народ? Или трагическое стечение обстоятельств?

Пилат. Ты, кстати, забыл упомянуть про личность. Чтобы правитель превратился в тирана, он не должен обладать мудростью, смелостью, решительностью, желанием заботиться о своих поданных, готовностью принести себя в жертву служению империи. Нет, эти качества не для тирана, они для диктатора, в развитом обществе. Глупость, эгоизм, трусость, подозрительность – вот характерные черты тирана.

Деций. Я забыл упомянуть об ещё одном интересном моменте. Император Гай Цезарь Калигула заявил, что сенаторы безнадёжные глупцы, и даже его конь Инцинат гораздо умнее их всех вместе взятых. Так почему же он не может стать сенатором?

Пилат. И что же?

Деций. Император Гай Цезарь Калигула назначил своего коня сенатором. И его приводят на заседания в сенат.

Пилат. Я полагаю, это оправданное и разумное решение, и уверен, что хуже не будет.

Деций (изумлённо). Ты знаешь коня Инцината?

Пилат. Нет. Не знаком. Но я знаю сенаторов. Читал труды и законы бывших сенаторов, знаком с нынешними. Думаю, и в дальнейшем вряд ли что-то изменится. Поэтому, если заменить сенат на табун лошадей, это никак не повлияет на ход истории. А может быть, всё даже изменится к лучшему.

Вспомни законы предыдущих сенаторов. Под страхом смерти запрещалось носить одежду пурпурного цвета, проституткам предписывалось красить волосы в белый цвет, особенно после того, как в Рим хлынули легионы покорённых нами женщин галльских и германских племён. На своей земле они сражались наравне с мужчинами, но попав в плен и оказавшись в Риме, почти поголовно становились проститутками. И у меня сложилось мнение, что им это нравилось. Ибо ни одна оргия, достойная внимания и воспоминаний, не обходилась без их участия. А вспомни, что случилось с моим центурионом Крессом, который, неожиданно вернувшись с полей сражений, застал в своём доме жену в объятиях любовника? Закон, изданный сенатом, запрещал ему войти в свой дом и поразить негодяя мечом. Этот же закон предписывал ему закрыть все окна и двери, бегать в доспехах и с оружием в руках и кричать как полоумный, чтобы как можно больше собрать свидетелей в свою поддержку.

После этого обязательно развестись с женой, чтобы не обвинили в организации незаконного занятия проституцией и неуплате налогов с этого. А если он всё же хотел убить нанёсшего оскорбления любовника, ему следовало договариваться с отцом своей супруги, потому что только отец мог безнаказанно убить любовника. Этот закон – тоже творение сената.

Деций (подняв кубок). Хвала богам, вино действительно достойно самого цезаря. Аве цезарь!

Пилат. Поминая богов в доме моей супруги, говори тише, чтобы не услышала Клавдия Прокула. Дело в том, что она считает, что их нет, и я  с ней в этом согласен.

Деций. Как нет? Кого нет?

Пилат. Богов. Они не существуют. Их выдумали глупые греки, а наши наивные предки дополнили эти досужие басни своими измышлениями. Ты призывал богов на помощь, участвуя во многих сражениях? Помогло? Мы надеялись на доблесть и выучку своих солдат и наше умелое руководство. Ну, может быть, ещё немного – на солдатское везение. В противном случае, вместо руководства боем, мне следовало бы, находясь в шатре, упасть на колени и биться головой о землю, среди возжиганий и воскуриваний Юпитеру. И надеяться на то, что галлы с германцами сами себя пронзят мечами и копьями, или сдадутся в плен.

Деций. Так кто же тогда управляет миром? Стихиями огня, воды, воздуха, земли? Людьми, наконец?

Пилат. Стихиями управляют силы природы, которые мы с тобой пока не можем объяснить, а людьми – бездари и невежды, взгромоздившиеся на трон не без помощи своих лизоблюдов. Да, ещё жрецами различных религий, преуспевающих на ниве человеческих суеверий и глупости. Мне стало известно, Деций, что ты дружил с верховной жрицей храма Артемиды. И дружба была столь искренна и непорочна, что через положенное время жрица понесла. Тогда весь город вопил, что вскоре родится сын Юпитера, но, ко всеобщему разочарованию, на свет появилась девочка, к тому же ещё с другим цветом кожи. Что и спасло твою голову от меча. Позволь полюбопытствовать, что случилось со жрицей и её дочерью?

Деций. Их зашили в мешок, бросив туда кота, змею и петуха, и утопили в море.

Пилат. А в чём вина бедных животных, их-то за что?

Деций. По законам Рима, эти животные не почитают своих отцов.

Пилат. И как на это отреагировала богиня Артемида? То-то же. Но в моей жизни был случай, которого я не могу объяснить. И если бы мне кто-то помог в этом, возможно, и я бы изменил своё отношение к богам.

Деций. Ты имеешь в виду тот случай в Иерусалиме, о котором говорят все больше и больше? Я слышал, в Риме появилось очень много сторонников этого течения.

Пилат. Да, Деций. Это именно тот случай. Как ты помнишь, я был назначен императором Тиберием прокуратором в римские провинции Иудею и Самарию. Мой взлёет при императоре Тиберии был невероятен. И вовсе не потому, как утверждают до сих пор злые языки, что моя супруга Клавдия Прокула была его внебрачной дочерью. Смею уверить, это сущая ложь. Я прилагал немало усилий, чтобы соответствовать степени доверия, которое мне оказал император Тиберий, о чём свидетельствуют шрамы на моём теле, полученные в сражениях во славу Рима и императора. Вскоре после назначения я впервые столкнулся с невиданным упрямством народа Иудеи. Когда я повёл свой двенадцатый легион на зимнюю стоянку в Иерусалим, что примерно в шестистах стадиях от Кесарии, я внёс в город изображения императоров на древках знамён. Закон иудеев запрещает всякие изображения, и потому мой поступок посчитали надругательством над обычаями иудеев. Ранее прокураторы входили в Иерусалим без каких-либо украшений на знамёнах. Я стал первым, кто внёс образы императоров в Иерусалим, и сделал это без ведома первосвященников. Причиной этого поступка было то, что я входил в Иерусалим ночью. Толпы иудеев, подстрекаемые священниками и старейшинами, осадили мою резиденцию, с требованием вынести знамена из города. «Раньше так не делали, и ты не должен». Истерические вопли несколько дней сотрясали воздух. Я отказался, посчитав вынос знамен оскорблением моего любимого императора. Но толпа, не унимаясь, продолжала стоять на своём. Тогда я вынужден был приказать своим лучшим воинам окружить иудеев. Я поднялся на возвышение и пригрозил немедленно предать жестокой смерти всех, кто продолжит бунтовать и не покинет сборище. И тут, Деций, произошло доселе невиданное. Иудеи все как один упали на землю и обнажили шеи. «Руби! – кричали они. – Мы предпочитаем умереть, чем позволить тебе нарушить закон».

Поверь, Деций, меня трудно чем-либо удивить, особенно после войн с германцами, но эта ситуация меня поразила. Я не слыхал, чтобы кто-то в империи был готов умереть за Юпитера. Признав стойкость иудеев, я вынужден был отдать приказ вернуть знамёна в Кесарию. Спустя некоторое время император Тиберий в жёсткой форме потребовал от меня строго соблюдать права и обычаи покорённых народов. Это был первый конфликт с императором за всё время моего служения Риму.

Я тогда не знал, что иудеями была подкуплена часть сенаторов в Риме, и сенаторы отстаивали интересы богатых людей в Иерусалиме, отрабатывая таким образом полученное золото. Они же потребовали от императора Тиберия моей отставки с поста прокуратора Иудеи и Самарии. Но император отклонил это требование продажных сенаторов. Но мои отношения с императором на непродолжительное время были испорчены. Мне ещё раз напомнили, что в мои обязанности входит контроль уплаты налогов в казну империи и неукоснительное соблюдение мира во вверенных мне провинциях. Второй конфликт с упрямцами произошёл немного позже.

Ты, Деций, наверное, представляешь Иерусалим звездой востока, городом, утопающим в цветущих рощах и садах? Увы, Деций, вынужден тебя разочаровать. Иерусалим, в бытность моего правления, напоминал скотный двор, заполненный зловонными испражнениями. Вся проблема заключалась в отсутствии воды. Было несколько источников. В них и вокруг них люди, помимо того, что набирали воду, стирали, мыли посуду, мылись сами, поили скот. Неудивительно, что в городе периодически вспыхивали разные заболевания, которые уносили тысячи, а порой и десятки тысяч людских жизней. И ни в одном городе империи я не встречал такое количество прокажённых. Я поначалу попытался, Деций, договориться с влиятельными людьми Иерусалима, старейшинами и первосвященниками чтобы собрать необходимую сумму, не такую уж и великую, для того чтобы протянуть водопровод от источника, который находился всего в двухстах стадиях от города. Наивно понадеявшись на их благосклонность в решении этого вопроса, я вызвал инженеров из самого Рима, пообещав им достойную награду. Я полагаю, Деций, ты бывал в римских театрах? Мне тоже довелось не раз удостоить их своим посещением. Так вот. Все актёры, чью игру я наблюдал, не стоили даже ногтя мизинца тех людей, которые явились на встречу со мной. Цвет Иерусалима пришёл в одеждах простолюдинов, правда, чистой, но на некоторых я видал следы заплат. Без перстней и золотых цепей, без красивых посохов, украшенных серебром и золотом.

Меня не покидало ощущение, что ко мне пришли бедные, обездоленные люди. Как они плакали, стенали, заламывая руки и, воздевая их к небу, уверяли меня, что все они почти нищие, из-за непосильного бремени налогов и податей, которые вынуждены платить римской империи. Но как бы не было тяжело, подати они платят исправно и обязуются впредь. Глядя на это, я вспоминал, как моя жена Клавдия Прокула с недовольством высказывала мне, что на некоторых знатных женщинах покорённого Иерусалима она видела такие украшения, которые не могла позволить супруга прокуратора Иудеи и Самарии. Продолжая наблюдать, я ловил себя на мысли, что этот народ поражает меня во второй раз. Первый – упрямством, а сейчас – лицемерием. До какой степени омерзения может снизойти человек в неуёмном стремлении сохранить своё золото.

Выслушав их, я сказал, что найду деньги для строительства водопровода для обеспечения Иерусалима водой. С этой целью я изъял священный для иудеев клад-корбан, хранившийся в храме царя Соломона. Строительство началось. Мне доложили, что вокруг стройки и рабочих строителей собрались десятки тысяч иудеев, опять же подстрекаемых первосвященниками, требовавших немедленно прекратить строительство водовода. Доводы моих переговорщиков о том, что всё делается во благо города и его людей, в частности, тех бедняков, которые не могли купить воду у снующих везде водоносов, успехов не возымели. Толпа начала извергать проклятия, послышались оскорбления и моего имени. Я приказал двум манипулам переодеться в гражданскую одежду, не брать оружия, а только кнуты и дубинки без металлических шипов. Воины окружили топу и, получив от меня знак, стали избивать протестующих. Причём делали это с гораздо большим усердием и рвением, чем я мог себе предположить. Многие иудеи пали под ударом моих воинов, но большинство погибших было из-за панического бегства и образовавшейся давки.

Ну а теперь, Деций, настало время мне рассказать о том самом случае, который тревожит мою память до сих пор.

 

 

Сцена вторая

 

Претория. В центре сидит прокуратор Иудеи и Самарии Понтий Пилат. Входит начальник стражи Агриппа.

 

Агриппа. Прокуратор, необходимо ваше решение. Толпа беснуется и через некоторое время она станет неуправляемой.

Пилат (задумчиво). Какое решение? Я трижды выходил на гаввафу и объявлял собравшимся о том, что не вижу вины в этом человеке. Я отправил его Ироду Антипе, и тот тоже не нашёл его виновным. По глупым обычаям иудеев, по случаю их праздника, я обязан помиловать одного из приговорённых к смертной казни. Сколько у нас осуждённых на смерть?

Агриппа. Четверо, прокуратор, включая Иисуса Галилеянина. Дисмас и Гестас, разбойники, грабители и убийцы, они сознались в своих преступлениях. Барраба, один из предводителей сикариев, осуждён за подготовку к мятежу и убийство.

Пилат. Сикарии – это те отщепенцы, которые наравне с зилотами возмущают народ, подготавливая восстание против цезаря?

 

Агриппа. Да, прокуратор, это вооружённое и наиболее опасное крыло противников власти цезаря, именно они исподтишка нападают на малочисленные группы наших воинов. Грабят обозы, которые мы отправляем в порты и получаем          оттуда.

 

Пилат выходит из претории. Обращается к толпе.

 

Пилат. Кого мне помиловать из  четверых, приговорённых к смертной казни?

Толпа. Баррабу!

Пилат. Что же мне делать с Иисусом Галилеянином, царём вашим? Я не нашёл в нём никакой вины.

Толпа. Распни его! Распни!

 

Слышен шум льющейся воды.

 

Пилат. Вот я перед вами совершил омовение рук, в знак того, что на мне нет крови праведника сего.

Выкрик из толпы. Кровь его на нас и на наших детях!

Пилат. Да будет так!

 

Возвращается в преторию.

 

Пилат. Агриппа, что за люди собрались на площади в ожидании моего суда?

Агриппа. Прокуратор, большей частью сикарии и их сторонники.

Пилат. Ты не находишь, что это удобный случай заключить в узы этих смутьянов? Прикажи моим воинам вооружиться и окружить площадь.

Агриппа. Боюсь, это невозможно, прокуратор.

Пилат. Мне ли ты говоришь, что есть что-то невозможное для прокуратора и его воинов?

Агриппа. Прокуратор, собравшихся больше семи тысяч, почти легион, в большинстве своём молодые крепкие мужчины, преисполненные ярости. Многие вооружены. Некоторые пытаются разобрать брусчатку. В твоём распоряжении две неполных манипулы и две конных турмы. Примерно двести пятьдесят воинов. И среди них немало старых и больных воинов.

Пилат. А где мой двенадцатый легион?

Агриппа. Часть наёмников из местных отпущены по случаю праздника. Остальные распределены по гарнизонам в других городах, во избежание беспорядков, по просьбам старейшин и первосвященников. Здесь, в претории, только та часть воинов, которая обеспечивает твою безопасность. И ещё одно, прокуратор. Тяжёлые щиты и копья центурий отправлены обозами в летний лагерь в Кесарию, чтобы воинам не нести на себе тяжёлое вооружение шестьсот стадий. Здесь осталась легковооружённая пехота и конница. Нам не выстоять.

Пилат. Сколько мы можем продержаться, успеют ли подойти наши другие силы?

Агриппа. Прокуратор, ты не успеешь выпить этот кубок, как нас сметут.

Пилат. Побьют камнями как собак. И я, потомок императоров, внук императора Августа, вынужден подчиниться требованиям толпы жалких оборванцев?

Агриппа. Боюсь, что другого выбора у нас нет. Мы умрём, и смерть наша будет напрасной. Погибнем мы и не спасём Иисуса Галилеянина.

Пилат. На войне погибают, чтобы не погибнуть. А сейчас, чтобы спасти свои жизни от позорной, бесславной смерти, мы должны отдать на мучительную смерть невинного человека.

Агриппа. Могу сказать уверенно, у нас нет другого выхода.

Пилат (после продолжительного раздумья). Прикажи отпустить Баррабу, а Иисуса Галилеянина отдать на распятие.

 

 

Сцена третья

 

Претория. В кресле сидит Понтий Пилат, перед ним небольшой столик и кубок с вином. Входит Агриппа.

 

Агриппа. Прокуратор, к тебе проситель, некий Иосиф из Аримафеи.

Пилат. Что он хочет?

Агриппа. Тело Иисуса Галилеянина, чтобы по их обычаям похоронить сегодня до наступления ночи.

Пилат. Они все умерли?

Агриппа. Да, прокуратор, Иисус Галилеянин умер сам, а остальным пришлось перебить голени, чтобы не продлевать мучения. Сотник, руководивший казнью, собственноручно пронзил всех троих копьём. Все были мертвы.

Пилат. Иисус Галилеянин ничего не сказал перед смертью?

Агриппа. Он сказал несколько слов, но смысл их и значение были непонятны. Да, и просил пить.

Пилат. Выполнили его просьбу?

Агриппа. На острие копья, ввиду высоты, поднесли губку, смоченную в дешёвом вине и желчи. Этот напиток используют наши легионеры в дальних походах для утоления жажды.

Пилат. Прикажи страже, пусть пропустят.

 

Пошатываясь, в зал входит Иосиф Аримафейский. Войдя, опускается на одно колено.

 

Иосиф Аримафейский. Приветствую тебя, прокуратор.

Пилат. Поднимись.

Иосиф Аримафейский. Прости, прокуратор, я боюсь, что если поднимусь, не смогу устоять на ногах. Очень тяжёлый день был сегодня. Может, самый тяжёелый в моей жизни.

Пилат. Ты пришёл просить тело приговорённого?

Иосиф Аримафейский. Да, прокуратор, чтобы похоронить сегодня по нашим обычаям.

 

Пилат поднимает руку, раб вносит стул.

 

 Пилат. Можешь сесть.

 

Тот же раб вносит кубок и небольшой стол. Иосиф Аримафейский, пригубив, ставит кубок на стол.

 

Иосиф Аримафейский. Прокуратор, если можно, прикажи подать воды,  любой, только воды.

Пилат. Велика твоя жажда. Выпей. Это вино с родниковой водой, оно утолит твою жажду и снимет усталость. Ещё добавлена мирра и настой из некоторых трав, растущих в наших горах. Вино мне присылают из Рима.

Ваше вино горчит. Впрочем, как и всё в этой стране. Привкус горечи и желчи, несмотря на внешнюю привлекательность. За кого ты просишь? Он твой друг, родственник?

 

Иосиф Аримафейский осушает кубок и ставит его на стол.

 

Иосиф Аримафейский. Больше, прокуратор. Больше чем родной брат и друг, даже самый близкий и преданный. Он мой учитель, а я его недостойный ученик. По крайней мере, я себя таковым считаю. И похоронить его хочу, если, конечно, ты позволишь мне его забрать, в гробе, который приготовил для своего погребения.

Пилат. Чему же учил этот человек?

Иосиф Аримафейский. Господь учил любить ближнего своего как самого себя. Учил притчами. Ударившему тебя по щеке – подставить для удара другую. Снявшему с тебя верхнюю одежду – не препятствовать забрать и рубаху. Не отвечай злом на зло, молись за убивающих и проклинающих тебя. Он был сын Божий. Господь послал его спасти народ свой. Народ упрямый, строптивый и непокорный.

Пилат. История знает немало примеров, когда в разное время, в разных странах и у разных народов появлялись подобные люди, которые называли себя мессией и объявляли, что пришли спасти мир. На деле оказывались просто искусными чародеями, волхвами, а по сути мошенниками.

Иосиф Аримафейский. Позволь не согласиться, прокуратор. Господь творил чудеса. Исцелял людей, прокажённых, изгонял бесов из одержимых нечистыми духами. Воскрешал мёртвых.

Пилат. Воскрешал мёртвых. И ты в это веришь?

Иосиф Аримафейский. Я видел это своими глазами. И если позволишь, я представлю тебе доказательства, что эти люди до сих пор живы. Да и лучшим доказательством его дел станет воскрешение Господа в третий день, о котором он говорил своим ученикам, перед тем как его схватили в Гефсиманском саду.

Пилат. Если это произойдёт, я прикажу всесторонне исследовать это дело, потому что подобного история мира не знает. Почему же его обвинил синедрион? Что он нарушил? Может, он призывал к бунту или предлагал не платить подать цезарю?

Иосиф Аримафейский. Господь обвинял священническое сословие в том, что забрали ключ от разумения писаний и выполнения закона. Сами не выполняли и других лишили этой возможности. Саддукеи и фарисеи, находясь в синагогах, спорят часами о разных мелочах, не имеющих существенного значения, но отвергли любовь, сочувствие, сострадание. Они носят дорогие одежды, напыщенны, лицемерно долго молятся, любят, когда их называют учителями, и ещё поучают в том, чего сами не разумеют. Их и обличал Господь.

Пилат. Почему ты называешь его Господь?

Иосиф Аримафейский. Потому что он Сын Божий. Он не призывал ни к восстаниям, ни к свержениям. Власть его была на небесах. Когда к нему подошли книжники, искушённые в словесных спорах, и спросили, желая уличить его в словах:

– Позволительно ли платить подать кесарю или нет?

Господь попросил показать ему динарий и спросил:

– Чьё изображение на нём?

– Кесаря.

– Вот и отдавайте кесарю – кесарево, а Божие – Богу.

Он имел в виду подати и налоги, которые должны отдавать кесарю, а любовь, сострадание, это для Бога и ради Бога. Богу не нужно золото. Его золото – это души человеков. Ведь душу нельзя купить ни за какие сокровища, даже сокровища всего мира не сравнятся с ценой одной души. Когда придёт время, это одному Ему ведомо, он придёт судить мир. Каждого из человеков, и тех, кто будет жив, и тех, которые уже умерли. И суд его праведен. Те, которые следовали его учению, помогали ближним, подавали нуждающимся, спасали обездоленных – те оденут праздничные одежды и войдут с Ним в Царствие небесное. Воры, убийцы, лжесвидетели будут низвержены в тьму внешнюю, где будет слышен плач и скрежет зубов. И мучения их будут бесконечны.

Пилат. Ты хороший ученик. Наверное, самый лучший, если ты так веришь своему учителю.

Иосиф Аримафейский. Я трус, прокуратор. Потому что приходил к нему ночью, как тать, опасаясь гнева первосвященников. Трус не достоин любви Учителя своего.

Пилат. В чём обвинил его синедрион?

Иосиф Аримафейский. В том, что он назвал себя Сыном Божьим.

Пилат. Откуда они это узнали?

Иосиф Аримафейский. Он сам это сказал, отвечая на их вопрос, когда один из членов синедриона спросил:

– Заклинаю тебя, скажи, ты Сын Божий?

И Господь ответил:

– Да!

Пилат (после молчания). И это признание послужило приговором к смерти?

Иосиф Аримафейский. Да, прокуратор. Он не мог скрыть. Если бы он скрыл это, он стал бы на путь лжи, по которому первосвященники идут уже много столетий. И тех, кто не следует их пути или пытается свернуть с него, они убивают. Этих людей, живущих в истине, которых человекам послал Господь, называют пророками.

Пилат. Что есть истина?

Иосиф Аримафейский. Истина – это ходить путями Господа, проповедовать его учение, даже перед страхом смерти.

Пилат. Ты хочешь сказать, что если бы Иисус Галилеянин, находясь в синедрионе, отрёкся от того, что он Сын Божий, его оставили бы в живых?

Иосиф Аримафейский. Да, прокуратор.

Пилат. Но он выбрал истину. Истина, которая привела к смерти. Мне не даёт покоя один вопрос. Если Иисус Галилеянин помог стольким людям, исцелил, проповедовал любовь, не сотворил ни малейшего зла, то куда подевались его сторонники? Мне докладывали, что когда он входил в Иерусалим, весь город встречал его, устилал путь его пальмовыми ветвями и одеждами, и кричали: «Осанна царю иудейскому!». Где же они были, когда его судил синедрион? Где они были, когда на площади перед преторией собралась обезумевшая толпа сикариев с оружием и камнями? Я не услышал ни одного голоса в его защиту. Кстати, и твоего тоже. Единственный голос, поданный в его защиту, был мой. Человека, который не то что его не знал, но даже никогда о нём не слышал. Ещё можно посчитать просьбу моей супруги Клавдии Прокулы. Я пытался, тщетно пытался спасти его. Впрочем, что только его – не будет истиной. Истина в том, что я, отдав на распятие невинного человека, спас себя, мою жену Клавдию Прокулу и вверенных мне воинов. Чтобы меня, прокуратора Иудеи и Самарии, Понтия Пилата, принадлежащего к сословию всадников, внука императора Августа, друга императора Тиберия, взбесившаяся толпа не побила как собаку. Но клянусь Римом, этому народу дорого обойдётся его выбор. Меня, как дикого зверя на охоте, обложили ваши первосвященники и не оставили выбора. Отвергнув истину, чтобы сохранить свою жизнь, я судил неправедно. Но кого впоследствии это будет волновать?

Иосиф Аримафейский. Прокуратор, ты сделал всё, что мог.

Пилат. Я сделал то, что не должен, я вынужден был уступить требованиям толпы мерзких сикариев. Мне пришлось поменять жизнь невинного человека на свою жизнь и жизнь своих близких и воинов. Ты говорил об исцелениях и случаях воскрешения Иисусом Галилеянином мёртвых. И умершие возвращались к жизни?

Иосиф Аримафейский. Это правда, прокуратор, по крайней мере, мне известно о трёх таких случаях.

Пилат. Разыщи мне этих людей. Ступай, я дам приказ, чтобы тебе разрешили забрать тело твоего Учителя, и ты похоронил его по обычаям твоего народа.

 

Иосиф Аримафейский, поклонившись, выходит из зала. Слышен шум и  крик. Входит начальник стражи Агриппа.

 

Пилат. Что за вопли беспокоят мой слух?

Агриппа. Пришли священники и старейшины, требуют, чтобы ты выставил своих воинов охранять гроб, где положат Иисуса Галилеянина. Они опасаются, что его ученики выкрадут тело и последний обман будет хуже первого.

Пилат. У них есть стража, пусть и охраняют. Если покажется мало, пусть обратятся к сикариям. Ни я, ни мои воины не будут причастны к тому, что может произойти впоследствии.

 

 

 

Действие второе

 

 

Сцена четвёртая

 

 

В кресле сидит Понтий Пилат в багряной тоге. Чуть поодаль, в доспехах, положив руку на меч, стоит начальник стражи Агриппа. Входит первосвященник Анания и приветствует Пилата.

 

Анания. Приветствую тебя со смирением, о достойнейший из достойных правителей, прокуратор Иудеи и Самарии, благословенный Понтий Пилат! Позволь нам, недостойным, со смирением преподнести тебе скромные дары от служителей храма.

 

Раб вносит ларец и ставит на пол между Пилатом и Ананией. Агриппа кивает головой, и воин в доспехах уносит ларец.

 

Анания. Позволь, прокуратор, узнать, чем вызвано твоё требование незамедлительно явиться к тебе в преторию?

Пилат (после раздумья). Ответствуй мне, первосвященник Анания, там, среди даров, преподнесённых Риму, ибо я, прокуратор Иудеи и Самарии Понтий Пилат, не имею права принимать ничего, кроме вина и фруктов, дабы не нарушить законы империи, нет ли тридцати сребреников, которые тебе вернули за кровь оценённого?

Анания. Нет, прокуратор, там украшения из золота, столь же чистого, как наши молитвы, которые мы ежедневно возносим нашему Богу Иегове, за долгие годы жизни императора Тиберия и процветания Рима. Почему ты называешь меня первосвященником? Я всего лишь недостойный служитель храма.

Пилат. Мне известно, что тебя сместил мой предшественник, четвёртый префект провинции иудеи, плебей Валерий Грат, сменивший на этом месте Анния Руфа. Сначала он поставил тебя, затем с позором сместил, назначил Исмаэля, спустя год – Элизара, затем Симона, и, наконец, Иосифа Каиафу. Но вот что интересно, все первосвященники после тебя являлись твоими родственниками, даже сыновьями. А Иосиф Каиафа – твой зять. И на протяжении пятнадцати лет фактически ты управляешь первосвященниками в Иудее. Поэтому Иисуса Галилеянина, схваченного посреди ночи, повели не к Каиафе, а в твой дом, потому что знали, что по-прежнему всё решаешь ты. А должность у тебя действительно скромная. Ты руководишь продажей жертвенных животных, которых твои глупые соплеменники приносят или приводят к храму для отпущения грехов. Очень удобная религия, Анания.

Обокрал соседа, обвесил покупателей, соблазнил чужую жену – принёс курицу, козла или барана, ну, если уж, слишком тяжкий грех – использование гирь, чей вес не соответствует настоящим, – тогда вола. И всё – ты безгрешен. Можешь обвешивать заново.

Плебей Валерий Грат, после того как в Риме его разоблачили за незаконную чеканку монет, разоблачили благодаря иудеям, которые ему же и посоветовали делать фальшивые деньги, как выяснилось, по твоему наущению, Анания, сказал мне только два слова: не доверяй! Эти слова он унаследовал от проконсула Квинтилия Вара. Грат помогал Вару подавить восстание иудеев, с которым они, благодаря полководческому таланту обоих, справились молниеносно. Тогда было только распято две тысячи иудеев.

Очень сожалею, что не двадцать. Квинтилий Вар, завещавший Грату те же слова, по наивности своей доверился лживым германцам и погиб, бросившись на меч, чтобы не попасть в плен, когда в Тевтобургском лесу были бесславно уничтожены германским отродьем четыре лучших легиона. Сдавшиеся в плен впоследствии позавидовали мёртвым. Германцы посадили их в клетки из прутьев и сожгли заживо.

Так вот, Анания, устранив таким хитроумным способом плебея Валерия Грата, ты, наверное, думал, что последующий прокуратор будет сговорчивее предыдущего. Если бы ты знал, как ты ошибся! Ты полагал, что будешь, как и раньше, ссужать драхмы, полученные от продажи скота, лучшего скота в Иерусалиме, ибо твои служители принимали только упитанных, хорошо откормленных животных, под проценты торговцам Иерусалима, некоторым гражданам Рима и даже моим воинам, пока я не запретил им брать деньги под страхом смертной казни. Правитель, вступивший в денежные отношения с покорённым народом, обречён на поражение. Но вопрос сейчас не об этом, Анания. Меня интересует Иисус Галилеянин, которого синедрион с твоего одобрения осудил на распятие. Что ты имеешь сказать об этом человеке?

Анания (после раздумья). Позволь недостойному из недостойнейших внести малую толику ясности. Синедрион счёл этого человека, этого возмутителя спокойствия, этого самозванца, попиравшего устои нашей веры и учения наших отцов, виновным. Но решение принимал ты. И ты вправе был осудить этого человека на распятие, но мог и отпустить данной тебе волей вершить правосудие. И в том и в другом случае ты был бы прав. Но дарованной тебе Богом мудростью и справедливостью, ты вынес верное решение. Так что крови этого человека на нас нет, прокуратор.

Пилат (разьярившись). Да ты издеваешься надо мной, иудей! Меня вынудила принять это позорное решение многотысячная толпа взбесившихся, мерзких сикариев, подстрекаемых твоими служителями!

Анания (со смирением в голосе). Что ты, прокуратор, не было у меня мысли о подобном грехе, ибо не уважать правителя это грех.

Пилат. В моём распоряжении было две манипулы легковооружённых воинов и две неполных конных турмы. Против легиона сикариев, требовавших освобождения своего предводителя и распятия Иисуса Галилеянина. Но, уверяю тебя, иудей, подобной возможности застать прокуратора врасплох у вас больше не случится. Продолжай.

Анания. Наш народ на протяжении всего существования, со времён исхода из египетского рабства и вавилонского плена, ожидал прихода Мессии, посланника нашего Бога Иеговы, словам которого должны были внимать и простые люди и цари. Мессии, чей приход должен означать возврат любви Божьей к своему избранному народу.

Пилат. Мне не даёт покоя один вопрос. Почему Бог избрал именно вас? Наверное, более строптивого и упрямого народа не нашлось, чтобы явить на нём свою волю? Продолжай, первосвященник!

Анания. Мы в течение тридцати с небольшим лет наблюдали за Иисусом Галилеянином, родившемся в Вифлееме, как раз в тот год, когда волхвы в очередной раз предсказали приход мессии. И царь Ирод, опасаясь за свою власть, приказал избить в Вифлееме несколько десятков младенцев, впрочем, не пощадив и своего сына. Узнав об этом, император Юлий Цезарь сказал, что лучше родиться свиньёй, чем сыном царя Ирода. Полагаю, он имел в виду безопасность, поскольку иудеям возбраняется прикасаться к этому животному.

В Назарете жил почтенный муж, плотник Иосиф, происходивший из рода царя нашего Давида. Когда ему исполнилось восемьдесят лет, у него скончалась жена. Согласно нашим обычаям, по жребию выбор пал на девочку тринадцати лет из праведной семьи благоверного Иоакима, которую Бог дал ему и его жене Анне уже в весьма преклонном возрасте.

У Иосифа от первого брака оставалось четверо сыновей и две дочери. Спустя положенное время у Иосифа и Марии родился мальчик, которого назвали Иисусом. Для всех было удивительно, ибо считалось, что Иосиф к Марии относился как к дочери. И вот, спустя несколько лет до нас стали доходить слухи и удивительные истории, связанные с этим мальчиком. Он оживлял воробьёв, сделанных из глины: хлопнув в ладоши, заставляя их взлетать; мог удлинить до нужного размера доску, ошибочно отпиленную короче. Но самое удивительное, он хорошо знал Тору и мог читать её наизусть, без свитка. Что не все наши служители могут сделать и в зрелом возрасте. Мы ничего не знаем о его отрочестве, известно нам только то, что он появился со своей матерью и братьями впервые у родственника Симона Кананита на его свадьбе в Кане Галилейской. Тогда распорядитель пира по своему недомыслию допустил преждевременный расход вина, и в разгар веселья оно внезапно закончилось.

Пилат. У вина, удовольствия и денег есть такая особенность, далеко не лучшая, заканчиваться внезапно. Причём одновременно.

Анания. Позволь продолжить, прокуратор. Иисус велел водоносы наполнить водой, и спустя непродолжительное время вода стала вином.

Пилат. И ты дашь объяснение этому?

Анания. Боюсь, что нет, прокуратор. Но затем последовали другие так называемые чудеса. Исцеление ослабленных, слепых, кровоточивых, прокажённых. И все было бы благопристойно, если бы он не исцелил человека с усохшей рукой в храме, да ещё в субботу. И нами, первосвященниками, книжниками, людьми, которые изучают Закон, было сообща принято решение. Что не от Бога этот человек, если творит такие дела в субботу.

Пилат. Я знаю, что суббота для твоего народа особый день, но скажи, если бы твой сын в субботу нечаянно порезал руку, неужели ты бы не перевязал ему рану и не остановил бы кровь?

Анания. Прокуратор, безусловно, я бы перевязал своему сыну руку и полил рану вином и маслом. Но это была бы необходимость, и делал бы я это в своём доме, а не в храме при скоплении народа. Руку можно было исцелить в любой другой день, но этому человеку нужно было явить свою исключительность, своё величие, чтобы поразить народ, собравшийся в Храме. И тогда стали говорить, что наконец-то Господь послал Мессию, который исцеляет хромых, слепых и прокажённых, чего, отдать должное, никто до него не делал. О нём стали говорить везде, его уже называли Царём Иудейским, который освободит народ от римского владычества. И он осуждал священников, книжников, фарисеев и саддукеев, мудро цитируя писания, которые знал в совершенстве. И делал это он при больших скоплениях народа, ставя в затруднительное положение священнослужителей, делая их объектом насмешек и укора со стороны людей. Нас, соль иудейского народа, он называл слепыми вождями слепых, которые захватили ключ познания, которые сами не могут найти ему применения и от других скрыли. Везде изъяснялся притчами. Появились ученики, не знавшие и не читавшие писаний, а подчас и вовсе безграмотные. За ним ходили толпы народа, и он продолжал им проповедовать. На наши просьбы явить знамения, подтверждающие, что он Мессия, этот человек задавал нам каверзные вопросы, на которые мы не могли найти ответа.

Но если бы всё ограничилось исцелениями! Этот человек пошёл дальше. До нас стали доходить слухи об оживлении умерших. Сначала, по неведению нашему, мы не придавали этому значения, но после того как этот человек воскресил некоего Лазаря, жившего всего в шести стадиях от Иерусалима, мы не могли, да и не имели права делать вид, что ничего не происходит.

На момент так называемого воскрешения Лазарь уже три дня лежал во гробе, в специально вырубленной в скале пещере, обвёрнутый погребальными пеленами. И подойдя к гробу, этот человек позвал Лазаря по имени. И тот вышел. Для меня неудивительно, что он вышел, я полагаю, он и не был мёртвым. Удивительно другое: как он смог один отвалить огромный камень, закрывавший вход в гроб? Его обычно устанавливают несколько сильных мужчин.

Пилат. А то, что он ожил, тебя не удивляет?

Анания. Нет, прокуратор, мне приходилось много раз слышать о чудесных исцелениях и воскрешениях многих больных и усопших различного рода целителями, волхвами и чародеями, странствующими волшебниками. Но на поверку всё оказывалось искусным обманом. Для одурачивания простых, легковерных людей и получения неправедной мзды. И когда до невежественных людей Иерусалима дошла весть о воскрешении Лазаря, то у этих несчастных произошло помешательство рассудка. Они захотели этого человека призвать и сделать Царём Иудейским. Наши убеждения, уговоры, угрозы, увещевания успеха не возымели. Народ нас не слушал и не хотел слушать. И, вынужден признать, с его появлением авторитет служителей закона пошатнулся. Что могло бы произойти дальше, прокуратор?

Его народ бы выбрал Царём, а нас как служителей Бога побили камнями и  изгнали.

Пилат (перебивая). Как ваши отцы изгоняли и побивали камнями ваших пророков, которых посылал вам ваш Бог. Для вразумления. Я немного ознакомился с историей твоего народа в вашем изложении.

Анания. Вернёмся к человеку, которого ошибочно или, допускаю, по чьему-то наущению, признали Мессией. Произошло бы восстание против кесаря, началась бы война, кесарь бы двинул свои войска, и было бы огромное число погибших, война с Вавилоном не шла бы ни в какое сравнение.

Пилат. И ты полагаешь, что такого не может быть?

Анания. Я уверен, что Бог этого не допустит, ибо он всемогущ, и нет для него ничего невозможного.

Пилат. Следуя твоим словам, раз для вашего Бога нет ничего невозможного, что стоит ему исцелить или вернуть к жизни мёртвого из царства Аида в мир живых? Ведь твой Бог всемогущ?

Анания (после молчания). Видишь ли, прокуратор, у нашего Бога без его воли не упадёт ни один лист с дерева. Бог видит вперёд на тысячи лет, тысяча лет для него как один день. И жизнь каждого человека предопределена за много лет до рождения. Не только его, но и его родителей. И нет никакого загробного мира, это истинное учение саддукеев, к которому я принадлежу. Загробный мир – заблуждение фарисейской ереси. И, прокуратор, зачем Богу посылать человеку ангела смерти, если он, спустя некоторое время, решит вернуть его к жизни?

Пилат. Ты не допускаешь мысли, что, может быть, вашего Бога кто-то попросил?

Анания. Прокуратор, в нашей истории был случай, когда праведного царя Давида враги выбили из колесницы, и он летел на вражеские копья, ещё мгновение – и он упал бы на них и погиб. Но наш Бог, по молитвам священников, не допустил этого. Царь Давид замер в воздухе на некоторое время, пока наши воины не снесли вражеских копьеносцев. И царь Давид упал целым и невредимым на руки подбежавших слуг. Если Господь считает, что человеку не пришло время умереть, Он не допустит его смерти.

 

Пилат (после некоторого молчания) подал знак рукой. В зал входит женщина в длинном одеянии, скрывающим её голову и лицо. Поклонившись Пилату, опускается перед ним на колени.

 

Пилат (к стоящему рядом начальнику страже Агриппе). Скажи – пусть назовёт себя и расскажет, что случилось с её сыном. Поясни, что никто ей плохого не сделает, ни сейчас, ни впредь.

Женщина (поднявшись с колен). Имя моё Адима, из города Наим, вдова Елиазара. У меня есть единственный сын, названный в честь отца Елиазаром. Он с детства был болезненным, пас овец у своего дяди Еноха за небольшую плату, а я зарабатываю на хлеб тем, что стираю богатым людям города. Приближался праздник, и случилось так, что в нашем доме не было даже хлеба. Мы после смерти мужа жили очень бедно, государь. И Елиазар сказал; «Мама, у нас нет хлеба, пойду заработаю нам хотя бы на меру муки». Потом я узнала, что он с раннего утра и до позднего вечера носил тяжёлые мешки с зерном. Ночью, когда он вернулся домой, ему стало плохо, Он задыхался, держась за грудь, и между второй и третьей стражей умер. Мои соседи побежали за врачами, но, зная, что нам нечем платить, никто не пришёл. Никто, государь! Я так рыдала, государь, это мой единственный ребёнок. И глядя на мои слёзы, плакали все вокруг.

Когда носилки с телом моего сына выносили из города, похоронную процессию остановил человек. Приказал опустить носилки на землю. Государь, несмотря на моё горе, я успела заметить, что у него самого было лицо в слезах.

Пилат. И что он сделал? Читал какие-то молитвы, заклинания, окуривал благовониями или кого-то призывал?

Женщина. Нет, государь. Он просто подошёл к носилкам, коснулся бездыханного тела и сказал:

– Юноша, тебе говорю, встань!

И сын мой сел на носилках и стал говорить.

Пилат. И где сейчас твой сын, женщина?

Женщина. Он прячется, государь, у родственников в другом городе.

Пилат. Зачем же ему скрываться, разве он преступник?

Женщина. Нет, государь, мы опасаемся за его жизнь, потому что некоторые очень верующие люди (взглянула на Ананию) хотят убить моего сына.

Пилат. За что?

Женщина. За то, что он воскрес.

Пилат. Да, верующие, очень верующие люди в твоей стране способны на это. Как ты считаешь, кем был этот человек, который вернул к жизни твоего сына?

Женщина. Я, думаю, государь, это был Бог.

Пилат. Бог. Всё-таки Бог. Ступай, женщина, я дам распоряжение, чтобы отныне жизни твоего сына и твоей никто не посмел угрожать… Анания, тебе есть что сказать по поводу услышанного?

Анания (после раздумья). Да, прокуратор. Предположим, у некоего мужа случилось несчастье. Приходит слуга и говорит: «Господин, твой сын болен». – Приходит служанка: «Господин, телец от рыжей коровы, которого ты приказал держать на откорм, заболел и второй день не принимает пищу». Что же сделает хозяин дома, прокуратор? Он позовёт врача для лечения его сына. Но также будут лечить и тельца, чтобы не случилось убытка в доме.

Вот только цели лечения будут разными. Сына хозяин дома будет лечить, потому что это его ребёнок, его наследник, продолжение рода. В конце концов, потому что он его любит, и смерть сына для хозяина станет большим горем.

А телец? Тельца откормят, продадут мясникам или зарежут для угощения домашних хозяина и гостей по случаю какого-нибудь празднества.

Прокуратор, помимо Божьей силы и воли действует противоположная сторона. Любимый ангел и ученик нашего Бога, впав в неистовство гордыни, воспротивился Отцу нашему и был низвержен с неба, увлёкши за собой треть ангелов, последовавших за ним в бездну по своему неведению. И смысл существования низверженных – погубить человеков, отвратить их от божьего промысла. Дьявол также может являть чудеса и, как теперь выясняется, вызывать умершего человека из владений смерти. Но это делается только для того, чтобы люди пошли ложным путём и угодили в бездну. Господь не является в суматохе. Он приходит в тишине и спокойствии.

Пилат. Ответствуй мне, Анания, являлся ли тебе твой Бог, хотя бы единожды?

Анания. Нет, прокуратор. Я не был удостоен такой милости. Это уготовано царям и пророкам, тем, которые своей праведной жизнью заслужили право общаться с Богом. А я грешный человек.

 

Анания разворачивает свиток, который держал в руке.

 

Анания. Вот, прокуратор, этому свитку более двух тысяч лет, и здесь написано – «Всякого, назвавшего себя сыном Бога Иеговы, убить, повесив на дереве». Это закон, который никому не позволено нарушить. И если бы мы нарушили и не исполнили это требование, народ имел бы все основания побить нас камнями.

Пилат. То есть, ты хочешь сказать, что если бы Иисус Галилеянин, отвечая на вопрос синедриона, сказал, что он не сын Божий, вы бы не пришли ко мне просить его смерти?

Анания. Истинно, прокуратор. Просто побили и выгнали взашей из города. Да мало ли таких было, и сколько ещё будет.

Пилат. То есть, солгав, он остался бы жив?

Анания. Прокуратор, что значит «солгав»?

Пилат. Я впервые в жизни встречаю человека, который выбирает истину взамен жизни. Итак, Анания, ты говоришь, что дьявол – отец лжи, ибо всё, что он ни делает, со лжи начинается и ложью заканчивается. Первосвященник Анания, это ты сказал. Агриппа, позвать в зал стражников!

 

В зал робко входят четверо иудейских воинов и приветствуют Пилата и Ананию.

 

Пилат. Вы охраняли гроб распятого царя иудейского? И что же произошло в ту ночь?

Первый воин. Государь, мы охраняли вторую ночь подряд, было зябко, нам родственник нашего воина Меноха принёс немного вина, чтобы согреться, и, выпив, мы быстро опьянели и уснули. А когда пробудились от холода у погасшего костра, камень от гроба был отвален, тела не было, нашему взору предстали только свёрнутые погребальные пелена и плат.

 

Пилат поочерёдно подзывает двух воинов и что-то тихо спрашивает у Агриппы, тот задаёт вопрос каждому из воинов на ухо.

 

Пилат. Анания, мне никогда не нравились ваши вина. Некоторые из них кислее наших, другие более терпкие. Виноград здесь созревает быстрее, солнце греет дольше и сильнее, чем у нас. Поэтому вкус нашего вина более мягкий и насыщенный. Но я не об этом спрашивал твоих воинов. Не о вине. А о том, в чём принёс вино добрый муж, родственник воина Менахема. Один воин сказал, что вино принесли в кувшине, а второй – в кожаных мехах. Агриппа, отведи всех стражей в пыточную, и пусть они вначале увидят те орудия, при помощи которых добывается истина. Правда может стоить дороже золота. Она, как выясняется, может стоить дороже самой жизни. И нам нужна вся правда, потому что иногда в утаённой частице и сосредотачивается вся правда. Этим мы и отличаемся от старателей, добывающих золото. Если старатель рад любой частице золота, нам нужна вся правда, полностью.

Анания. Прокуратор, прошу, остановись! Я сам всё постараюсь объяснить и готов понести ответственность за ложь прокуратору Римской империи.

Пилат. И всё-таки ложь. Я готов тебя выслушать, первосвященник Анания.

Анания. Во время между третьей и четвёртой стражей, в том месте, которое стерегли воины, произошло землетрясение, что нередко бывает в наших местах. Отвалился камень от гроба, воссиял яркий свет, напугавший воинов, так что они упали на землю и некоторое время лежали в безмолвии, не в силах оторвать голову от земли. А когда наконец поднялись, то, что увидели в гробе, ты уже слышал. Мы запретили им говорить об этом случае и за молчание всем четверым заплатили немного денег.

Пилат. Немного – это сколько?

Анания. Каждому было выдано по тридцать храмовых шекелей.

Пилат. Если память мне верна, храмовый шекель это сребреник. Итого тридцать сребреников, какая-то магическая цифра у иудеев. За тридцать купили жизнь невинного, за тридцать выдумали ложь и распространили, чтобы скрыть другую ложь.

Да, я здесь неточен. Каждому – по тридцать. Анания, я внимательно исследовал судьбу Иисуса Галилеянина и не нашёл в нём лжи. Нисколько. Даже то, что он мог сохранить свою жизнь ложью. Но жизнь не нужна была ему такой ценой.

Дьявол – отец лжи, это твои слова. Твоими словами я буду судить тебя, лукавый иудей. Ты солгал мне, прокуратору Иудеи и Самарии Понтию Пилату, патрицию из сословия всадников. И ты ещё смеешь утверждать о какой-то истине. Что есть истина?

Я не знаю, какому Богу ты служишь, но знаю, что этот муж, невинно осуждённый и преданный моими руками позорной смерти, служил Свету. Знаешь, какое богатство нашли мои воины, когда обыскивали его одежды? Несметные сокровища, изумруды и бриллианты? Нет – всего лишь маленький кусочек хлеба, который употребляют в пищу бедняки, завёрнутый в чистую белую тряпицу. Всё его сокровище. Он обличал вас, первосвященников, во лжи, алчности, призывал любить ближних, сострадать нищим и больным, подавать милостыню, защищать вдов и сирот. То есть делать то, чего вы отродясь не делали. Вы платите подати Риму, платите, потому что вынуждены это делать. Но втихомолку проклинаете меня, моих воинов, Цезаря и мечтаете о том, чтобы свергнуть ненавистное вам римское владычество.

И однажды у вас это получится. Правда, ненадолго. Года на три, не больше. Вы поднимете восстание. Перебьёте небольшой гарнизон римских воинов, пленных предадите жестокой смерти, и вот долгожданная свобода волшебным покрывалом опустится на Иудею.

Анания, хочешь услышать, что будет дальше? Это говорю я, Понтий Пилат, который большую часть своей жизни провёл в войнах во славу Римской империи. Через некоторое время вы услышите о движении сотен тысяч римских воинов и наёмников, лучшей армии мира. Армии, которая будет всё уничтожать на своём пути. Adusta terra – выжженная земля останется после них. Командовать походом будет сам император.

И тысячи беженцев ринутся в Иерусалим в поисках спасения. Любой благоразумный народ уже требовал бы у своих правителей скорейшей отправки послов с богатыми дарами для ведения переговоров о заключении мира. Любой, но только не твой. Ещё бы. Стены Иерусалима неприступны, запасов пищи и воды достаточно на многие годы. И ещё: Бог Израиля не допустит падения Иерусалима. Безумцы, вы так и не сможете понять, что именно ваш Бог и направил армию империи стереть города иудеи за ваши беззакония. И он собрал лучшую армию, которую когда-либо знало человечество, с искусными в военном деле полководцами, с отважными солдатами, не ведающими страха и усталости. Инженерами, создавшими метательные орудия, скорпионы и катапульты. Греческий огонь, который тщетно тушить даже водой.

Всю мощь империи вы увидите ночью, когда армия окружит Иерусалим. Ошеломлённые жители города, поднявшись на крепостные стены, с ужасом увидят, что количество костров римских воинов больше, чем звёзд на небе. Вы будете ждать штурма города, но штурма не будет. Одним из главных искусств ведения войны является умение ждать. Император неоднократно будет вести попытки переговоров с вашими правителями и первосвященниками, но все они окажутся безуспешными. Какой смысл вести переговоры с каменными истуканами? Пройдут в томительном ожидании долгие месяцы, возможно, годы. Но штурма не будет.

Вторым по значимости искусством войны является талант беречь жизни своих воинов. Иерусалим окопают, засыплют рвы, начнут возводить осадные башни и стенобитные орудия, готовить к бою катапульты и скорпионы. Но штурма не будет. И строптивых иудеев в осаждённом городе захлестнёт волна отчаяния. Они будут молить Бога, чтобы быстрее всё свершилось, уже не веря в победу. И в один день толпы жителей разграбят склады с продовольствием, которого, при рачительном расходе, хватило бы надолго. В мгновение ока цена хлеба сравняется с ценой золота. Наступит голод. Неслыханный доселе голод.

Сначала жестокой участи подвергнутся животные, от ослов и мулов до кошек и собак. Затем матери, отчаявшиеся и обезумевшие матери, чтобы спасти своих детей, станут убивать ослабевших, чтобы спасти уцелевших. Мрак и запустение опустится на Иерусалим. Храм Соломона, которым вы так гордитесь, вами же и будет разграблен и разрушен, из опасения достаться римлянам. И когда настанут холода и подуют ветры, тогда начнётся штурм.

На город обрушится море огня, и Иерусалим превратится в огромный пылающий костёр. Вопли ужаса, отчаяния и безысходности будет заглушать рёв стихии огня. Огонь, забрав свою жертву, стихнет, стены и ворота под напором стенобитных орудий рухнут, и легионы Рима ворвутся в разрушенный, обессиливший от изнурительной осады город.

Анания (падая на колени). Господи, да не будет так!

Пилат. Что ты бормочешь, иудей? Будет только хуже. Все мостовые между обугленных стен будут залиты жиром сгоревших людей. И твои соплеменники, уцелевшие в этом побоище, будут молить о смерти как о величайшем даре, но не все удостоятся этого блага. Император, обходя город и увидя рвы, заваленные трупами, возведёт очи к небу и скажет: «Бог, клянусь, это не моих рук дело».

Уцелевшее население будет обращено в рабство. И рабов будет столь много, Анания, что десятерых будут покупать по цене одного. А тех, которых не купят работорговцы, слетевшиеся как стаи стервятников в предвкушении лёгкой добычи со всех окраин, распнут на крестах. От Иерусалима до самого Рима, в назидание остальным народам, чтобы они трепетали перед величием и могуществом Рима.

И это не случится, если не хватит деревьев для крестов. Твой народ, Анания, твоих потомков, увезут в клетях и цепях в разные страны, и вы будете там выживать, пока будет рабство. Исчезнут целые сословия и учения твоего народа. Не знаю, останутся ли саддукеи, фарисеи, иессеи? Там, в чужеземье, вы будете бесправнее скота ваших хозяев. И никто никогда не вспомнит мужество и отвагу героев, понапрасну отдавших свои жизни за защиту вашего любимого города, колыбели вашей веры.

Спустя годы его заселят другие народы, со своими традициями и устоями, возможно, с другой верой. И напоминанием о былом величии Иерусалима останутся лишь развалины Храма Соломона. Купаясь в лужах собственной крови, вы будете неистово вопить: «Господи, за что нам это всё?». Тогда вы услышите рёв толпы, вынудившей меня, прокуратора Иудеи и Самарии, Понтия Пилата, приговорить к позорной смерти невинного: «Кровь его на нас и на наших детях». Может, тогда вспомните Иисуса Галилеянина, предупреждавшего вас в своих проповедях о грядущем, бесславном конце Иерусалима. О, как бы я хотел увидеть конец этого, пока ещё великого, города!

 

 

 

Действие третье

 

 

Сцена пятая

 

Пилат. Венцом моего правления было подавление восстания в Самарии. По подсчётам самаритян, погибло около трёх тысяч человек. Хотя мои легионеры утверждали, что погибло двести, максимум триста человек, остальных погубила паника и давка, ею же вызванная. На меня был составлен донос и отправлен наместнику Сирии. Донос, очевидно, был подкреплён богатым подношением, потому что вскоре жена наместника Сирии отправилась в Рим и купила дом на холме Эсквилин, хотя, следуя её добродетелям, нужно было выбрать место для жительства в Субуре. Я был отстранён, но, будучи уверен в своей правоте, потребовал суда цезаря. По прибытии в Рим, на мою беду, император Тиберий скончался. По этой причине суд не состоялся, меня, очевидно забыли. И вот я три года прозябаю в этой глуши. Где ты меня и нашёл, Деций.

Деций. Не забыли. Но об этом позднее. Для чего ты затеял всё это расследование? Полагаю, у прокуратора и без этого немало дел нашлось бы, учитывая бунтарский характер этого народа, которым ты правил.

Пилат. Не правил, а блюл законы Римской империи. У меня сейчас много свободного времени, и я постоянно думаю об этом. Истина? Найти истину в вопросе, кто прав, а кто виноват? Не думаю. Я ненавидел и сейчас ненавижу этот твердолобый и жестокий в своём упрямстве народ. Я руководствовался своим эгоизмом, своим уязвлённым самолюбием и постоянством добиваться желаемого. Любой ценой. А потом мне стало интересно из простого человеческого любопытства, уже после распятия: что это был за человек?

Исцелявший больных, отверзавший очи слепым, уши – глухим и воскресавший из мёртвых. И знаешь, Деций, чем больше я погружался в изучение этих событий, тем сильнее меня охватывал страх, что я мог добиться помилования, и освободить этого человека, и отпустить.

Одна из богатейших стран, с многочисленным плодовитым народом, вооружённым такой верой, – эта сила, Деций, способна перевернуть современное мироустройство. Что может противопоставить дряхлеющая Римская империя, погрязшая в разврате нескончаемых оргий? Только глупец не видит, что Рим начал движение к упадку. Пресыщенный народ, живущий в достатке, не сможет противостоять в войне с ордами варваров. История, Деций, развивается таким образом, что могущество Римской империи будет уравновешено империей, которая появится на востоке. И эти империи в будущем станут уравновешивать развитие человечества, а точнее, развивать его, во взаимном стремлении уничтожить друг друга. Ибо сколько будет существовать человечество, столько будут идти войны на уничтожение.

Мирного сосуществования не будет. Возможны периоды, которые необходимы для подготовки будущих войн, ещё более жестоких, чем предыдущие.

Деций. Итак. Если бы была возможность вернуть время назад, ты отменил бы приказ распять того человека?

Пилат (задумавшись). Нет. Теперь, зная всё, я отдал бы точно такой же приказ. Не приняв его учения, иудеи обрекли себя на уничтожение. Своих городов. Своей цивилизации. Приняв, они смогли бы стать одной из могущественнейших держав этого мира. Мог ли я, прокуратор Иудеи и Самарии, допустить это? Ответ, думаю, очевиден. Этот народ, пройдя все потрясения, останется, но не в том количестве, в каком он мог бы быть. И не в том качестве. И я уверен, что так будет! Не забывай, Деций, что иудеи всю жизнь на себе будут нести клеймо убийцы лучшего человека, которого когда-либо давала людям природа. Или высшие силы, если хочешь.

Деций. Так ты всё-таки не исключаешь возможность существования этих сил?

Пилат. Теперь уже нет. Ибо ни до, ни после люди не видели подобных чудес. И, предполагаю, что вряд ли увидят.

Деций. Если помнишь, я начинал службу в твоём легионе, где командовал сотник, которого прозвали солдаты долговязым, за необычайно высокий рост. Расскажи мне, что с ним произошло. По слухам он был очень близок к тебе.

Пилат. Это был единственный воин, которому я мог доверять без всяких опасений. За годы службы он состарился, и я поручил ему руководить проведением казней и различного рода экзекуций. Мне неведомо его имя, но солдаты называли его Лонгин. Казнью того человека тоже руководил он.

Когда все трое приговорённых были распяты, иудеи попросили моих воинов перебить голени преступникам, чтобы они скончались, и похоронить в тот же день, ибо в субботу этого делать было нельзя. Иисус уже был мёртв, поэтому Лонгин не перебивал ему голени, а для того чтобы убедиться в смерти, нанёс удар копьём под ребро. Капли крови, брызнувшие от удара, попали Лонгину на лицо и в глаза. Он плохо видел, но после этого события к нему возвратилось зрение. Я не знаю, что было причиной, и боюсь это знать. Но Лонгин стал видеть, как любой из молодых воинов. Возможно, это событие так повлияло на него, что он самовольно оставил службу и примкнул к ученикам Иисуса Галилеянина. С ним ушли и те двое воинов, помогавших ему при казни. На моё требование вернуться на службу цезарю последовал решительный отказ.

Как ты знаешь, Деций, в римской армии не приказывают дважды. Я не стал нарушать этот закон. Я, прокуратор Иудеи и Самарии Понтий Пилат, приказал схватить Лонгина и тех двух воинов, ослушавшихся моего приказа, и придать жестокой смерти. Тела всех троих были рассечены и брошены псам. Позже мне доложили, что тела остались нетронутыми, впоследствии их собрали местные жители и предали земле.

Деций. Иначе поступить было нельзя?

Пилат. Нельзя. Чтобы все мои воины оставили службу, ослушались приказа и сделались приверженцами этого нового учения? Может, наконец, уже скажешь мне, с чем связан твой приезд в эти болота?

Деций. Чтобы доставить тебя в узах на суд императора Калигулы. Иудеи дали довольно денег сенаторам, и те напомнили императору, что ты был один тех, кто поддержал императора Тиберия, когда он принимал решение отправить в ссылку Калигулу с его матерью и сёстрами.

Пилат. И, полагаю, решение суда тебе известно?

Деций. У императора Калигулы только одно решение – мучительная смерть. Тебе это ничего не напоминает? На глазах родных и близких приговорённого. И если кто-то из присутствующих моргнёт, отведёт глаза, он будет поставлен на место истязаемого. Такие ныне времена в империи. Ты жестокий человек, Пилат, жестокий в своём правлении прокуратора, в своей гордыне. Ты предал ужасной смерти моего друга, моего наставника, моего боевого товарища, и я, следуя твоей логике и делам, должен по отношению к тебе поступить так же. Как всю свою жизнь поступал ты. Ни капли сомнения, ни капли снисхождения. Но я поступлю иначе. Твоя супруга, Клавдия Прокула, разослала в Рим письма многим знатным женщинам, в которых она рассказала об Иисусе, его учении, чудесах об исцелении больных и воскрешении мёртвых. Переписку с ней ведёт и моя супруга. И это новое учение обретает много сторонников, и всё меньше и меньше людей почитают старых богов. Жрецы в истерике.

Пилат. Что же ты понял из этого учения, Деций?

Деций. Пока только одно. Не делай ближнему того, что не желаешь себе. А через определённое время он придёт, чтобы вершить суд.

Пилат. Но чтобы вершить суд, необходимо установить законы, которые эти люди, народы и их правители нарушили.

Деций. Верно, Пилат. Иисус, которого ты отдал на распятие, говорил о десяти заповедях. У иудеев они были несколько тысячелетий тому назад, некоторые называли их заповедями Моисея, некоторые – законом совести.

Пилат. Видишь ли, Деций, по человеческим законам, хозяин, зарезавший курицу, чтобы накормить своих детей, не является нарушителем закона. А по закону какого-нибудь куриного цезаря или бога, он преступник. Или, допустим, если зарезал не в то время, не тем способом, можно признать хозяина нарушившим закон. Я жил по законам империи, не нарушив ни единого.

Деций. Так уж ни единого? Ты приговорил к смерти невинного человека. Да, понимаю, иудеи не оставили тебе выбора. Ты заботился о себе, своей жене, своих воинах, но ты нарушил закон, повелевавший тебе остаться беспристрастным судьёй, ты нарушил закон империи и закон своей совести. И Иисуса ты пытался оправдать не в угоду истине, а следуя своему эгоизму. Своему уязвлённому тщеславию. Если бы иудеи вместо Иисуса просили осудить на смерть Баррабу, ты с такой же энергией искал бы повод, чтобы воспротивиться. Ты предал устои Рима, предпочтя славной смерти позорную жизнь. И что? Прошло несколько лет, учение Иисуса живо в десятках тысяч его сторонников, а тебя ждёт позорный суд с заранее известным решением.

Но главное не в этом, бывший прокуратор Иудеи и Самарии. Мы все когда-то умрём. Главное – как умрём и какую память о себе оставим. Какую смерть тебе назначит император Калигула, я не знаю. Смею только предполагать, не сомневаюсь, что лёгкой она не будет. А какую память ты о себе оставишь? Полагаешь, вспомнят твои славные походы и выигранные сражения в битвах с германцами? Не надейся! На протяжении всей жизни человечества тебя будут помнить как трусливого судью, который предпочёл справедливости сохранение своей жизни. Хотя могло бы оказаться всё по-другому. Для империи ты остался бы истинным, непоколебимым правителем, который, не страшась смерти, выбрал истину. А для последователей Иисуса – первым мучеником, который, не страшась разъярённой толпы, погиб, с мечом в руках защищая их Учителя. И, вспоминая Иисуса, вспоминали бы и тебя. Хотя тебя и так будут помнить. Но как неправедного, трусливого судью и палача сотника Лонгина и его двух воинов, осмелившихся ослушаться твоего приказа. О, справедливейший и беспристрастный.

Пилат. Новая религия. И как власти вместе со жрецами смотрят на это?

Деций. По-разному. Есть сторонники и среди властей и среди жрецов. Но, полагаю, пройдёт определённое время, и эта религия станет мировой.

Пилат. И власти, вместе с новыми служителями, возьмут её на вооружение и, спустя некоторое время, будут вести войны и убивать людей во имя этого Иисуса.

Деций (подняв с пола и поставив на стол небольшую амфору). Здесь вино с соком цикуты, лёгкая, безболезненная смерть. Просто перестанешь дышать. В Риме я доложу, что к моему приезду ты был уже мёртв. Мои легионеры – верные, проверенные войнами и временем люди, они подтвердят.

Голос Клавдии Прокулы. Прими это, Пилат. Если враг предлагает тебе лекарство – откажись, если друг предлагает яд – прими.

Пилат. Меня всё время не покидает мысль: почему именно я? Почему эти высшие силы избрали меня? Неужели из-за тех оргий, которые я устраивал? Из-за чрезмерной жестокости к врагам и своим? Но децимацию не я ввёл.

Или из-за того золота, которое я приказал взять из сокровищницы? Но я использовал его на благое дело, для всех жителей города. Так почему же именно я? Ты прав, Деций, я трус. И поэтому я приму цикуту. Потому что страшусь суда императора Калигулы и переживаю за судьбу своих близких. Но самое страшное, Деций, не в этом. А в том, что я не могу собрать в себе ни капли раскаяния. Я не сожалею о прошлом. О чём же я сожалею? О том, что ты, Деций, и вы все – его последователи, будете совершать поступки и преступления такие же, а возможно, и хуже, гораздо хуже, чем совершал я. Но вы все получите прощение от Него. И, получив прощение, опять продолжите преступать его заповеди и законы. И он вновь простит вас. Не ради вашего раскаяния, а ради себя самого, ради своего человеколюбия. У меня же такой возможности нет. Я жил и действовал по законам своего времени, которые были установлены ещё до меня. И я не в силах ничего изменить. И будет истинно, если я скажу, что и не пытался.

Оставьте меня все. Меня ждёт бездна. Трудно поверить в то, что ты не можешь принять. Не можешь, потому что у тебя нет веры в это.

Голос Клавдии Прокулы. Пилат, твоё тело положат в свинцовый гроб и бросят в воды Тибра. Река выйдет из берегов, смоет поля с посевами, селения, скот, и будет много погибших. Ещё многие годы будут вспоминать о неслыханном наводнении. На пустынном берегу обнаружат твой гроб, опутанный водорослями и увязший в тине. Гроб с твоим телом отвезут в безлюдные места и бросят в воды тихого горного озера. На этот раз волна не возмутится. Но люди на протяжении многих столетий будут видеть, как в день, когда ты вершил суд над Иисусом, ты будешь подниматься, сидя на троне в багровом одеянии. А затем вновь исчезать в глубине вод.

 

 

 

Занавес

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» октябре 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: