Поток

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за июнь 2025:

 

На чтение потребуется 24 минуты | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

18+

 

 

 

Предупреждали вещатели – от солнца отвалился кусок и устремился к земле. Придумали странные люди из телевизора магнитные бури и аномалии. Напугали людей легковерных. И забронировали место под солнцем – так, на всякий случай. Соломку подстелили. Что нам до бабьих сказок? Пошли они все к колдуну Иванову. Тот хоть и врал, но врал порядочно – без подтекста. Честно врал. Не корысти одной ради. Всё какие-то лампы запотевшие за окном разглядывал и транслировал прогнозы на всю Россию. И попадал в точку, а не пальцем в небо, как современные вещатели погоды. Выбритые до блеска, с прямой спиной.

Колдуну верил, им нет. Что может сделаться мертвецу?

Прогнозируют вспышку насилия – о, над этим можно подумать. Зачем?

И почему главный у них удивительно похож на серого кардинала, под мантией которого выпирают звёзды чином не меньше майора?

«Ожидаются солнечные бури, жара, которой не было больше ста лет. Не только метеозависимые, практически все почувствуют недомогание. Могут случиться обмороки, возможна беспричинная агрессия, в городе увеличится количество суицидов и преступлений психогенного характера» – вывеска на учёном сайте, где любое утверждение кажется смешным – утверждение случайно угаданных обстоятельств. Оксюморон. Пальцем в небо о небе – смешно.

И что же это такое – психогенный характер? Я знаю – это соломка, которую подстилает товарищ майор.

 

Мне не страшно – я в аду и без инфернальных басен из центра.

С весны прошлого года работаю в ритуальном цехе «Поток». Я в потоке, вижу соратников по цеху и тех, кто скоро будет внутри потока, а там окажемся все. Потому что все мы обречены на поток. Это не пальцем в небо, и это не смешно.

Режу буквы на камне (как заповедал Бог – «в поте лица своего»), высекаю надгробные надписи, точками расписываю гранит. И пью – пью много, потому что не пить в потоке нельзя. Многолико и быстро истечение в вечность. Не родник, а фонтан. Точнее, поток. Не успеваем остановить конвейер – не боги мы. Всего лишь проводники усопших. А их (усопших) последнее время так много, что от одного этого хочется выпить. Не то с горя, не то с радости. Для гравёра «Потока» чужая смерть не горе, а заработок, а он дополнительным не бывает, его всегда мало, даже когда покойников много. Очень много. И не поймёшь, с радости иногда запиваешь или с горя. Ответ очевиден – не с радости и не с горя, а с тяжёлой работы, на которой невозможно не пить.

Мы сами немного похожи на покойников – лица серые от постоянной выпивки, пыльные от мраморной крошки, дубильные от солнечного загара и грязи.

Работы много, бригадир выходных не даёт. И вроде как бьётся за трезвость, но пить позволяет, лишь бы не на глазах, не публично, то есть, а тайно, потому что невозможно по десять часов в день рубить одни и те же буковки и не сходить от однообразия и жары с ума. А когда сходишь с ума, рука может дрогнуть и вместо буквы «о» получится буква «ё», – брак в работе, в которой брак невозможен. Буквы из памяти не сотрёшь, а входить в вечность с браком не позволяет корпоративная честь и хороший заработок. А ещё архангел, который стоит на пороге вечности – в потоке не может быть ошибок. Брачного змия не пропустит.

Бригадир делает вид, что не замечает водки, готов простить тайно сброшенные в речку расколотые от неосторожных ударов мраморные заготовки плит. Кладбище разбитых памятников на дне водоёма – подальше от посторонних глаз. Представляю себе шок и трепет какого-нибудь заблудившегося водолаза или полицейского подводника, который ныряет в поисках тела, а находит целое кладбище. Заранее скорблю о его душевном здоровье.

Мой памятник на дне водоёма тоже есть, не исключение.

Испортил надпись «Любим. Помним. Скорбим». Резец слетел с насечки и съехал в кювет. То был день моей последней целомудренной трезвости. После него я начал пить вместе со всеми, влился в коллектив. Старый гравёр Игнат обучал меня искусству рубки буквы «о» и помог расправиться с загубленным памятником. Мне стали сниться кошмары, в них я до тошноты высекал буквы, одни и те же, мой резец срывал гладкие покровы плиты и углублялся в вечность, путались потусторонние нейронные связи, я вскакивал в холодном поту с постели и тянулся к бутылке. Мужики понимающе кивали – они прошли эту гравёрную инициацию. Если поток вошёл в сон, значит, ты настоящий гравёр «Потока». До этих пор ты лишь ученик.

«Не начинайте работать, пока не примете первый стакан», – заповедь от мастера Игната.

 

В августе я нарушил эту заповедь и поранил палец, резец соскользнул и ударил болезненно, кровь хлынула в лунки «Любим. Помним. Скорбим». Лёва, работавший рядом, протянул мне бинт, вату и водку и предложил передохнуть на крыше цеха. Крыша раскалялась, как сковородка в аду, но у нас не было другого места для отдыха, потому что бригадир Корней мог не заметить водку и расколотую плиту, но всегда видел, когда гравёр отдыхает. Этого он вынести не мог.

Лёва мой приятель – высокий, худой и манерный не по стати. Матом не ругается, носит рыжую бородку как у дьякона, длинные волосы, пьёт много и не пьянеет. В его крови течёт какое-то армянское высокородие. Учился в университете на химика, бросил, взялся зарабатывать деньги. Говорит, что химия дала ему знания о том, что всё есть поток. Из праха берётся, в прах возвращается. Мудрец.

Крыша единственное место в цеху, где можно укрыться от бригадира. Мы называем час на крыше «адмиральским», а два часа – «поездкой в Сочи» – тела дымятся от металлического настила, а мы коптимся от водки и усталости. Собственно, в потоке я понял, что водка может спасать и от жары. Стакан тут же выходит через потовые поры, стекает потоком, и становится легче. Это как горячий чай в южных широтах. Только у нас вместо чая водка. Заметьте, не вино и не пиво, а водка – чистый продукт. Вино и пиво в потоке не спасает, даёт облегчение временное, по утрам превращая в «трясунов». А у нас хирургия – руки должны прочно держать молоток или кувалду, и бить по скарпелю снайперски. Промахнёшься, получишь отдачу двойную – ужалишь палец до синевы, раскроишь плиту.

– Что думаешь делать сегодня? – спросил Лев. – Хочешь, я тебя с подругой Маринки познакомлю?

– У меня есть женщина, Лёвка, она холодная как могильная плита, и ждёт меня по ночам трезвым. А я прихожу пьяный, полоумный и горячий, как крыша. Она боится меня, потому что я не могу спать. Руки рубят буквы, а поток сносит крышу. Но Вика терпит меня. За деньги, которые мы тут зарабатываем. Вика считает, что когда-нибудь люди перестанут умирать бешеным потоком, и нам дадут отпуск.

– Наивная. Моя женщина знает, что поток не остановить. Поэтому мы спим в разных комнатах. Маринка ходит в церковь и молится. Она думает, что Бог слышит её молитвы. Она смирилась. Говорит, что через год мы сможем открыть своё дело.

– Какое?

– Цех ритуальных услуг.

Я рассмеялся, отхлебнул из горлышка и потянулся за бутербродом.

– Жара, Лёва, ты сходишь с ума. Какое новое дело в потоке? Ты царь Соломон?

– Мы с Маринкой открыли новый состав для памятников. Лёгкий, пластичный, на века. Она же у меня на химфаке училась. Я тоже.

– Хочешь делать памятники из пластика? Заказчики не поймут. Покойникам по х*р, а живые тебя не поймут. Память должна быть из камня. А у тебя нет денег на покупку резаков и шлифовальных машин. Ты останешься тут, Лев, и мы будем пресмыкаться перед Корнеем, а жена твоя продолжит ходить в церковь и думать, что её слышит Бог. И я тоже останусь в потоке, хотя и мечтаю совсем о другом.

– Может быть, ты прав, а может, и нет. Время покажет.

– Людей умирать меньше не будет, это факт. Без работы не останемся. Тоже факт. Надо только пережить этот месяц. Чтобы не оказаться внутри потока. Если я там окажусь, заранее прошу тебя, друг, не высекать банальности: «любим, помним, скорбим», а что-нибудь с юмором, типа: «Он шёл по жизни, чуть шатаясь». И, ради бога, не делай пошлую розочку под надписью.

– Не буду, – лениво ответил приятель. – На том свете точно нет ритуальных мастерских?

– Нет, Лёва, там этим занимаются черти.

– Так о чём ты мечтаешь?

– Две мечты у меня, и они друг с другом борются. Хочу в деньгах не потерять, и чтобы людей умирало поменьше. Взаимоисключающие вещи. Как считаешь?

– Так глубоко не копаю. Я химик. Из праха взят, в прах вернёшься. Хорошо быть химиком и верить в Бога. Маринка верит в Бога и в химию. Я – только в химию. У нас гармония.

 

Август аномальной жары, без дождей.

Город плавится под солнцем.

У нас нет выходных.

По субботам и воскресениям наблюдаем с крыши стайки тёмных старух, которые направляются в церковь вымаливать небесную влагу, но Бог почему-то не слышит молитв. Или слышит, но проверяет на преданность, как многострадального Иова. Бабушки в чёрных платках святые – дорога до храма – испытание, а ещё выстоять внутри под гласы священника – это подвиг. Меня в храме хватает на пять минут, выскакиваю оттуда пулей. Хоть и работаю с вечностью, наедине с ней могу в тишине выдержать не больше минуты – минуты молчания. Потом начинаю суетиться и убегать в спасительный шум и работу. Неужели на том свете не будет работы? С ума можно сойти.

Мы лежим с Лёвой на раскалённой крыше и смотрим на стайку старух. Корней приедет вечером. А ближе к ночи мы пойдём с Лёвой в бухгалтерию ругаться: каждую неделю нас стараются обмануть. Выбиваем по тысяче знаков, приходим с бумажками, где всё подсчитано и расписано, а бухгалтерша Машка делает округлые глаза и утверждает, что у неё в табеле не тысяча знаков, а восемьсот, и что заплатит она нам только за то, что Корней утвердил в табеле. Бригадир и любовница Машка получают от заказчиков за каждый выбитый знак по сотне, а нам достаётся по четвертаку – «чистая бухгалтерия». Наверное, поэтому Лев хочет открыть своё дело.

– Святые старушки. Идут по жаре в храм. Выпрашивают дождя. Мне кажется, они не тому Богу молятся. Или не так молятся. Я не силён в богословии, но слышал, что у нас Бог – это любовь. А зачем у любви что-то выпрашивать? Она все даёт сама.

– Моя Маринка тоже верит, что Бог её слышит.

– Нужен дождь, Лёва, иначе мы друг друга перебьём памятниками. С ума сойдём. Представляешь комедию? Гравёры «Потока» перебили друг друга памятниками.

– Ты сколько уже работаешь?

– С прошлой весны.

– Дождик пойдёт, когда Лёха Лягушатник из соседнего дома начнёт надувать через соломинки лягушек и швырять их под колёса машин. Не видал?

– Нет. Кто это?

– Дурачок местный по прозвищу Леший. Когда старухи проходят мимо его дома в церковь, он будто просыпается. И совершает свои обряды. Безобидные, на первый взгляд. Соседи его в психушку сдают регулярно, а он людей любит. В прошлом году было такое же лето. Лёха набрал на болоте лягушек, надул их через соломину и пошёл швырять под машины. А утром рванул дождь.

– Вот чертило. Неужели правда? Чокнутого лягушатника Бог услышал, а наших праведных бабушек нет?

– А кто тебе сказал, что бабушки праведнее Лешего?

– Ладно, дружище, нам нужно тоже начать колдовать, иначе от жары загнёмся.

– Мы и без того каждый день колдуем, долбим резцами по камню и считаем знаки, и уже наплевать на слова, а слова хорошие. Нас с тобой, Серый, только черти услышат.

– Так я с ними каждую ночь разговариваю.

– Это пройдёт. Поработаешь ещё годика три, тебе на всё совсем наплевать будет. И на чертей тоже. Спать станешь как младенец, без снов. Ночью соска с водкой, утром соска с водкой, днём работа с водкой. Скоро трезветь будешь от водки, а пьянеть от трезвости. Признак мастерства. Игнат такой. В трезвости никогда не подойдёт к камню, знает, что скарпель влево или вправо уйдёт.

– Пошли в поток. А то Корней явится. У него же чутьё на крышу. На раскалённую крышу цеха. У нас всё наоборот – наверху ад, внизу рай. Хоть какая-то прохлада.

Мы с Лёвой спустились вниз осторожнее, чем забирались. И как будто трезвее. Отдохнули славно, теперь можно за дело. Скарпель лежит в мраморной пыли на плитке, на которой выкошены «Любим. Помним. Ско…». Взял инструмент, добил в два счёта, записал в бумажку ещё 23 знака. Точки и кавычки идут в заработок. А Корней с Машкой у нас эти знаки воруют. Нехорошо зарабатывать деньги на горе людей и ещё своих обворовывать. Но мы с Лёвой люди принципов. Что положено – отдай. Не богохульствуй. Конечно, спрашивать долги с Корнея – это всё равно что биться головой о каменное надгробье: услышишь в ответ лишь хруст собственной лобной доли. Сотрясением отделаешься, если уж больно упрямо начнёшь долбить. Но мы с Лёвой люди принципов.

 

Жара ушла к вечеру, засвистели какие-то пташки ночные. В воздухе разлилась нега. Ночной город обожаю. Идёшь по проспекту пешком, ноги и руки такую силу чувствуют, что, кажется, взял бы и землю свернул, как Архимед. Дайте мне только точку опоры. И никакого похмелья, потому что в крови ещё гуляет водка с раскалённой крыши, бродит по телу, как брага в самогонном аппарате. И хорошо на душе, радостно, как у молитвенных бабушек, если молебен принёс дождь. Нет дождя, вечерами земля отдыхает. Остывает ненадолго. Наверное, и крыша приятно-прохладная – после двадцати одного не был.

У Машки в конторе свечение, как у монашки в келье. Сидит, красавица, над бухгалтерскими премудростями колдует. Машка – тёмная худая девица, похожая на актрису из сериала про цыган. Глаза огромные, влажные и ласкающие, но последнее предназначено женатому Корнею. И что она в нём нашла? Пузо навыпуск, плечи как церковный колокол – не обхватишь, – рыжие усы подковкой и наглый белёсый взгляд. Ни дать ни взять ростовщик с большой дороги. В прошлом боцман, в девяностые сошёл на берег с тремя контейнерами импортных шмоток, продал их, прикупил оборудования, договорился с бандитами, сделал кому надо несколько бесплатных захоронений, и вот он – почти царь иудейский. Командир похоронной армии.

– Привет, Масяня, как дела?

Красавица принимает наши бумажки и быстро переносит циферки в табель – так быстро, чтобы мы не заметили синевы под её левым глазом.

– Корней? – спрашивает Лёва.

– Жена его приезжала. Скандал устроила. Доработаю лето, уйду в школу. Детей учить снова буду. Надоело всё.

– По какому предмету училка? – интересуюсь.

– По математике.

– Тогда понятно, почему бухгалтер. Сегодня все наши знаки оплатишь? Не как обычно?

– Сегодня все оплачу. Надоело. Бухгалтерия надоела, жена Корнея, всё надоело. Кондиционер не может купить, бизнесмен хренов. Боцманом был, боцманом остался. Широты в нём много, глубины нет. Злые все.

– Потерпи, Масяня, жара схлынет, люди снова добрыми станут. Магнитные бури, слыхала? Ожидается всплеск насилия. Ты это, кажется, уже на своей шкурке почувствовала. Потерпи немного, Леший надует своих лягушек через задницу, и хлынет дождь.

– У нас всё через одно место, – смеётся Масяня.

– Ты смеёшься, красавица, значит, не всё потеряно. Смех сквозь слёзы – это к дождю. Не унывай. Корней сволочь, но он нам работу даёт.

– Ладно, мальчики, идите отдыхать. За мной заедут. А вас дома жёны ждут.

Побрели устало в раздевалку, по пути пересчитывая наличный заработок. И улыбались широко и нагло. Давно так не улыбались. Синева под глазом Масяни помогла получить честно заработанное. Несправедливость в одном отыгралась на правде в другом. В Машке вдруг проснулась училка – честное, светлое, униженное и оскорблённое существо – персонаж Достоевского. А всего-то нужно было приложить к нежному глазу красавицы кулак разгневанной законной супруги Корнея. Почему так? Чтобы добиться правды, необходимо кого-то побить. Есть что-то ненастоящее в этой формуле. Несвободное. Какая-то праведность поневоле. А завтра? Что будет завтра с Машенькой, когда обида на жену боцмана рассеется в обильных подарках бригадира? Снова проснётся бестия и урежет с нас часть заработка в пользу начальства? Так оно и будет. На том и держится поток. Зачем очищать его искусственными наслоениями – шлюзами, порогами, фильтрами? В мутном потоке не видно подводное кладбище. Никто не придёт и не спросит. А Корней станет богаче и наглее. Жизнь – это и есть мутный поток. Слабые ручейки родниковых источников разбавляют тёмные воды, но не очищают. А кто они, эти слабые ручейки? Святые старушки, вымаливающие дождя, и Леший, надувающий лягушек через задницу ради любви к человечеству. Только не мы с Лёвой.

 

В раздевалке собрали остатки недопитой водки, переоделись, сели за стол и выпили. Потом покурили и тронулись в путь. Я в стареньких джинсах и футболке с надписью «Ч» – что означает, не знаю. Мне наплевать, лишь бы удобно было. А Лев надел белую рубашку и чёрные штаны – не даёт гравёру покоя высокородная армянская кровь. Что ж, его дело. Я проще. Не важно, как и во что одет, главное – сколько наличности в карманах.

Наш заработок – через «конверт». Боцман не для того бесплатные захоронения у высших устраивает, чтобы налоги платить. Корней жук. Его бизнес подразумевает умение ладить с живыми, чтобы не обижать покойников. На том свете налоговой нет. А ритуальный цех – блокпост на границе с вечностью. Кто же решится его проверять из земных, если впереди небо. А у неба границ нет, там всё общее.

Если кто возвращался домой после адского рабочего дня, тот понимает, что есть рай на земле. Говорить ни о чём не хочется, мышцы гудят как высоковольтные провода, тело в невесомости. Тронь нас – выскочит разряд молнии и сразит наповал. Мы идём спокойно и радостно, но наши лица как бы говорят окружающим: не прикасайтесь, высокое напряжение, убьёт. Не хватает лишь черепа с костями. Может быть, моя буква «Ч» на футболке об этом?

В воздухе разливается нега. Встречаются прохожие: гуляют влюблённые парочки, резвятся подростки, город пробуждается от жары. И когда люди спят? Ещё больше интересно, когда они работают? Иногда кажется, что в нашем городе летом люди вообще не работают, а только отдыхают.

Я хорошо отличаю лица живых от мёртвых, вторые в потоке, в котором мы с Лёвой проводники. «Живые» – лица чужие, не свои, они как будто только что из Эдемского сада – веселятся как ангелы, удивляются жизни как дети, в них неистребимая жажда жить. Свои лица из потока – серые, с погасшими глазами, усталые и разочарованные, циничные, непотребные, словно вырезанные из камня. Трезвые в опьянении и пьяные в трезвости. Наши лица. Свои. Те, другие, – как апостолы в Пятидесятницу, когда на них снизошёл дух святой, и они показались мёртвым «пьяными» – такой эффект зазеркалья. Мне тоже иногда кажется, что человек в радости – это ненормальный человек. Разве можно сегодня быть в радости? Радуются и веселятся сегодня святые – люди, не утратившие способность радоваться. О господи, как я завидую этим детям божьим. Хорошей завистью, белой.

Недалеко от светлого сверкающего пятачка гостиницы развилка. Лев идёт направо, я налево. Мне добираться до Балтийского района, Лева живёт в центре.

– До завтра, – протягивает руку приятель и смеётся. – Смотри, не сверни куда-нибудь. Тебя ждёт женщина, холодная как пиво и крепкая как вино.

– Не сверну. Надеюсь, что завтра Леший надует своих лягушек. И хлынет дождь. Мозги плавятся.

 

Иду мимо церкви. Возле кованой изгороди курит охранник. Я его знаю – Костя с Ленинского, инвалид войны. У него время от времени мина в голове начинает тикать часовым механизмом, он становится замкнутым и неразговорчивым, берёт отгулы и ложится в стационар. Потом настоятель его снова принимает сторожем, жалеет. Костю многие знают в городе: он свой повсюду. Не живой и не мёртвый, особенный какой-то. Дурачок. Типа Лешего. Такие неопределимы. Они ближе к живым, чужим то есть, но одновременно в них много «своей» мёртвости. Получил ранение в голову и контузию ещё во время первой чеченской. Прозвище у Кости – остаточный позывной – Череп. Теперь он вполне олицетворяет название – лысина с трагическим проёмом отливает синевой подлунного света, борода сползает на грудь. Здороваюсь.

– Отработал? Замолвил бы за меня словечко перед своим боссом, я бы научился. На рынок звали в мясной отдел, отец Евгений не пускает. Говорит, что в мясном цехе мне нельзя, крови много, суеты, людей. Крыша поедет. А у вас как? Ничего?

– У нас? – смеюсь. – Крыша давно едет. Ты у отца Евгения спроси. Но, скорее всего, к нам он тебя не благословит. У нас без водки нельзя, а тебе нельзя с водкой.

– Почему без водки нельзя?

– Без водки с ума сойдёшь быстрее. Нашему боссу нужен поток, понимаешь? А трезвый в потоке не может. Ему отдохнуть иногда хочется, и брак от усталости больше. Поток сам себя организовал. Невозможно быть трезвым в потоке. Теперь понял?

– Теперь понял. Не дурак. Но ты всё-таки поимей в виду. Может быть, уволится кто, работник потребуется. Словечко замолви. Тягостно тут в церкви. От безделья тягостно. Хоть бы враг какой пошёл. Я б его… я б его… – И по сторонам озирается, будто потерянный автомат ищет. – Я б его, б***ь, сапёрной лопаткой в голову. Он мне в пяту как змей, а я его в голову. Один удар сапёрной лопаткой, и нет головы. Он мне в пяту, а я в голову, понимаешь, Серый? Змей мне в пяту, а я его...

Заклинило Черепа на сапёрной лопатке и змии. Бывает.

– О, это я понимаю, Костя. А если он тебя в голову? Ты его в пяту?

– Что? – Череп выходит из самогипноза. – Об этом я не подумал. – Качает головой в недоумении. – Спасибо, что подсказал. Теперь думать буду. Если он меня в голову… Эх, йофама, надо к отцу Евгению подойти и спросить. Что делать, если враг в голову, а не в пяту? Знаю, что скажет. У нас враг невидимый, духи злобы поднебесной. Так и говорит иногда в церкви на проповеди. У нас, говорит, у православных, главный враг – это мы сами. В нас самих сидит дух злобы поднебесной. С ним и надо воевать. Как это, Серый? Я сам себя должен в голову, что ли? Долбить? Эх, йофама.

Сторож отшвырнул от себя окурок, как бикфордов шнур, заходил взад-вперёд в задумчивости, а я отправился дальше в сторону огней проспекта и гостиничной суеты. На пятачок, где таксисты ждут клиентов, где бродят ночные граждане без «церковных затей» и заморочек, где много разных ручейков стекаются в единый ночной городской поток, в котором всем хорошо, в особенности летом в жаркие ночи – как в Сочи.

 

Бабушки (не святые) торгуют цветами с дач, а под полами балахонов держат ключи от квартир на ночь за деньги и бутылки своей наливной. Знаю, что делают это не корысти ради, как колдун Иванов, бабушки – люди старой закалки. Они почти все в потоке, ждут лишь гласа вопиющего с неба, готовятся заранее без ропота и копят деньги на похороны. А ещё – скажу по секрету (узнал как-то от Кости) – бабушки эти не святые собирают копеечку на вставные челюсти – да, не вру, – хотят выглядеть в гробах невестами Христовыми, просят внуков обязательно надеть перед погребениями новые зубы и косы, хранимые с юности, сунуть под подушки в гробы. Когда явятся красавицами перед Христом, он и простит их, как дев евангельских, которые с сосудами масла и огоньками светильников вышли встречать Жениха. Не вру, мне об этом церковный сторож рассказывал. А Череп не врёт. Не умеет.

Вдоль широкого мощёного тротуара растут липы. Время уже к полуночи, засиделись мы с Лёвой за остатками трапезы цеховой. Надо такси брать и домой к Вике. Заждалась, красавица, – не то чтобы только меня, но меня с наличностью, которой сегодня чуть больше, чем всегда. Вот что может с человеком сделать синева под глазом. Думаю, наверное, поступок Машки сравним с надуванием лягушек Лешего, поступок святой, потому как в один момент ветхая (в смысле мёртвая) Масяня преобразовалась в раскаявшуюся грешницу – в училку без выкрутасов, в Марию Магдалину, в девушку, воскресшую из погребённых романов Фёдора Михайловича. Случилось чудо, надо признать. Завтра пойдёт дождь. Если не пойдёт, стану циничным и въедливым, как Фома неверующий.

Иду в сторону лип, под которыми что-то происходит. Возня какая-то, шум, плач едва ли не детский. Что-то там происходит нехорошее, я примерно предполагаю, что. И обычно в чужие мутные ручейки не забираюсь, тем более, не ныряю с головой, своего потока мутного хватает. Но тут что-то внутри меня ёрзает, покоя не даёт, видно, проснулся внутри какой-то дух, который вышел на поле борьбы Бога и дьявола, за сердце схватил. А внутренний голос шепчет: «Пойди и дай кому-нибудь в морду, если увидишь несправедливость. Сотвори подвиг такой же высокий, как сегодня Машка сотворила, и ещё не успел Лягушатник, которому воздастся от людей за любовь к людям – побьют Лешего за лягушек, а он просто преисполнился всеобщей любви. Пойди и дай скверному человеку в морду, душу отведи, и разряд накопленных в жару молний низвергни на землю».

Долго не противился внутреннему голосу и пошёл под липы. А там сутенёр издевается над подопечной. Сутенёр в белой рубашке тягает за волосы ночную фею, которой от силы лет восемнадцать. Она тоже вся в белом. В платьице с кружевами, похожем на выпускное школьное. Как видно, в образе работает. Знаю, что проститутки тут все почти на веществах сидят, есть и те, что нехорошими болезнями болеют.

– Ах ты, шалава! – кричит хозяин девушки. – Гонорар взяла, всё по столице Австрии (вене) пустила. В хламину перед уважаемыми клиентами явилась. А работать? Кто за тебя гостей города обслуживать будет?

И снова – хрясь её по лицу, не сильно, ладошкой, чтобы товарный вид не испортить, но больно и стыдно – вижу, плохо совсем девочке, тошнит её, то ли от передозировки, то ли от болезни. Никакая совсем. Я, может быть, в другую минуту не стал вмешиваться и нырять в чужой мутный поток, но сегодня на моих глазах произошло преображение Машки, и сам я, признаться, истосковался по обычной сваре, чтобы скопившуюся мерзость запустения душевного из себя изгнать. Надо заступиться, иначе молнии внутренние меня самого испепелят.

– Земляк, оставь девушку. Не видишь, ей плохо. Какая она жрица любви. Ей самой лекарь нужен. Оставь её, зёма, она тебе здоровая бухгалтерию сделает. А сегодня оставь.

Наискосок от меня стоят на тротуаре два парня в камуфляже. Худые, крепкие, прокопчённые. С мёртвыми лицами – своих внутри потока узнаю с первого взгляда. Шевроны чёрные с белыми черепами – вот она буква «Ч», от них на расстоянии ощущается предупреждение – не встревай, убьём! Это клиенты. Им нужна ночная фея в образе школьницы. У них много денег и совсем нет страха. Наверное, гонорар они дали наперёд, а «школьница» их кинула, уехала с деньгами, промотала; они вызвонили хозяина, и теперь тот вразумляет под липами «проколовшуюся» девицу.

– Ты кто? – поворачивается ко мне сутенёр. Лицо тоже мёртвое – в потоке. Вроде не старый, а ведёт себя нагло. Косится на клиентов, подмигивает им. Он не боится меня. В трёх метрах стоят защитники – два камуфляжных бойца. Курят папиросы, от которых исходит кочегарный чад – с травкой. Глаза сверкают. Кажется, они готовы разрядить свои молнии прямо сейчас под липами.

Я не унимаюсь. Я уже нырнул в чужой поток. Теперь остаётся либо утонуть, либо выплыть. Третьего не дано. А силы в моём теле по-прежнему кипят, хотят благородного выхлопа. «Дайте мне точку опоры, и я переверну землю». Мне точка опоры не нужна. Я уже начал переворачивать землю.

– Я смерть твоя, вот кто я. Всадник апокалипсиса. Оставь девицу, а ты, детка, встань и иди. Я разговаривать с твоим псом буду.

Белое платье девушки неожиданно растворилось в ночи. Ночная фея упорхнула, предчувствуя неладное.

Рефлекторно я затянул молнию на карманах джинсов, где лежала наличность, и шагнул в сторону наглеца. Схватил его за шиворот белой рубахи, силы не рассчитал, воротник треснул, сутенёр побледнел, стал звать на помощь. Но я не дал ему разогнаться в потоке, притянул его за штаны и отвесил крепкую оплеуху. И согрешил, оставив камуфляжных без внимания.

Они подошли ко мне сзади бесшумно, как кошки, наверное, решили снять вражьего часового с поста. И ударили. Сзади. По голове. По затылку. Как Череп хотел: в голову, а не в пяту.

О, эти «гравёры» крепко держали в руках кувалду. Били по скарпелю прицельно и дерзко, вышибали в мозгах моих «Не любим. Не помним. Скорбеть не будем». У них свой юморок – с червоточинкой. Били так, что в какой-то момент я отчётливо услышал церковный колокол. И увидел сквозь муть потока стайку тёмных старух и Лешего, надувающего лягушек. Кричать я не мог. Лежал под липами и глотал воздух, словно рыба, выброшенная на берег. «Лёва, я тебя умоляю, не нужно пошлых розочек и сериальной скорби. Напиши бодрящее – он шёл по жизни, чуть шатаясь». Не надо скорбеть и помнить. Кажется, я надул через задницу огромную жабу и запустил её прямо в небеса. Авось, откликнутся. Вика, Лёва, Игнат, Машка, Леший, Череп, Корней, старушки с косами и новыми зубами. Господи, как хорошо…

 

Очнулся под липами под утро от странного шелеста сверху, будто ангелы крыльями зашуршали в кронах деревьев. И по лицу нежно и ласково заплясали… Боже, это же дождь. Случилось чудо. Скарпели камуфляжных пробили небеса и влезли в потусторонние нейронные связи. И хлынул дождь. Долгожданный, чудесный, преображающий. Нет, я не плакал. Не имею такой привычки. Это был дождь.

 

 

Нижний Новгород. 15.06.2025.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июне 2025 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: