Садовская Юлия. Рассказ «Над пропастью на велосипеде».

Этот рассказ я начала писать в трамвае. Я ехала домой седьмого мая две тысячи тринадцатого года, и в семь часов двадцать минут солнце ещё яркой полосой било в глаза, которые щурились от слёз. Хотелось утопиться в Цюрих лэйк. Настроение было такое, что слова сами ложились в предложения на экране моего айпеда. Сегодня – особенный день. Сегодня я чуть было не стала проституткой, но поняла, что даже этого мне не дано.

Приехав на собеседование в модельное агентство, я уехала уже из эскорт-агентства. И поехала сразу по данному мне адресу – к клиенту в отель.

Трамвай ехал по главной торговой улице Цюриха, и я представляла, как буду покупать себе здесь завтра сумку и туфли к ней. У меня была просто ужасная сумка, абсолютно не подходящая ни к чему в моём гардеробе. И жизнь у меня была тоже абсолютно не подходящая ни к чему – ни к здравому смыслу, ни к роскоши, ни к её прожиганию. Что я делала со своей жизнью – сложно было сказать. Смотрела словно на картину в музее, но не прикладывала особых усилий, чтобы мир вокруг стал лучше. Да что уж там, не то что жизнь, сумку я свою поменять не могла.

Так и маялась двадцать два года, пока в день икс не решила действовать и не записалась на собеседование в это чёртово модельное агентство, где по факту работали одни жирные проститутки.

В общем, трамвай ехал по Банноф Штрассе – главной торговой улице города. Мне нужно было купить презервативы и трусы в тон лифчику, потому что те, что были – были не в тон. Для мужа я давно перестала стараться. Да, я замужем. Замужем. И я люблю своего мужа, а он любит меня. В этих строчках мне нет смысла врать, он их всё равно не прочитает. И их нет смысла объяснять, потому что любви нет рационального объяснения, как и некоторым моим поступкам...

Садовская Юлия. Рассказ «Его жена и моя нежность».

Балконная дверь была закрыта, и мы не могли даже выйти покурить. Мне хотелось открыть дверь и – да, чёрт возьми, мне хотелось, чтобы она, наконец-таки, спрыгнула с этого проклятого балкона или хотя бы снова попыталась это сделать, и он бы её снова избил. Но она лежала на кровати неподвижно, как мелкие облака в голубом августовском небе, и лишь прерывисто и тяжело дышала. Он сидел напротив с красными глазами и слегка дрожащими длинными пальцами. Я помнила его таким после секса и после бессонных ночей, оставляющих после себя полную пепельницу окурков и готовый медиа-план. Тогда он был ещё моим. Сейчас же моим он не был, и только ненависть к ней была объединяющим нас двоих фактором. Различие было лишь в том, что его ненависть была минутной, по другую сторону которой была его любовь – всепрощающая, всеобъясняющая, всепринимающая и всеобъемлющая – вместившая в себя весь его огромный мир и сосредоточенная в этом тщедушном создании по имени Соня.

Создание это лежало на огромной кровати в беспорядке смятых простыней, одной из которых были связаны её руки – в кровоподтёках, синяках, порезах.

Наверное, сегодня сложно было во всей Москве найти человека несчастнее этой двадцатилетней девушки, обезумевшей, униженной, избитой. Но всё же один человек несчастнее её в этот момент был. Причем, был непосредственно в этой комнате. И этим человеком была я...