Просмотр сообщений
...Ночью позвонила Милка. Пыталась разузнать про жизнь Константинова, требовала подробности. Он её от них избавил. Скрепившись, сказал, что Слюнтяя больше нет, что он один, и его это вполне устраивает. Не смерть Слюнтяя, а одиночество. Это чтобы предупредить её возможное предложение вернуться к нему из Парижа.
– Я из Сан-Франциско звоню. Я замуж выхожу, Константинов, – и заплакала.
«Из-за собаки», – подумал он и был за это Милке даже благодарен. Хорошо, что и за океаном Слюнтяя оплакивают. Может, ему поэтому легче носиться там, в раю, по облакам.
Потом он, конечно, так и не уснул до утра. Давным-давно, ещё до Слюнтяя, они ехали вдвоём на его раздолбанной машине. Тогда им всё было нипочём: и старая машина, не вылезавшая из ремонтов, и отсутствие денег, и бесконечные посиделки в их задымлённой квартире. Константинов помнил, что была любовь.
Помнил, но не сердцем. Да, было. Да, ехали в машине. Была ранняя весна. Ещё ни листьев, ни травы, ни тепла. Но внутри, под курткой, под майкой, под кожей было жарко. И Милка показала на закатное небо с торчащим на нём расплавленным диском солнца. Из пологого холма тянулись вверх тоненькие, чёрные, голые деревца.
– Как иероглифы на мокром японском флаге, – сказала Милка, и Константинов аж присвистнул от восхищения. Помнит ли она про это? Не спросил. Теперь не узнает, наверно, никогда...
