Тартаковский Владимир. Повесть «Один мальчик».

...У Благородного Наследника, сына Повелителя Двух Земель не было друзей – ему они как бы не полагались. Даже дети жрецов и больших вельмож держались с ним на почтительном расстоянии – то ли боялись (хотя, с чего бы?), то ли будучи научены родителями, которые, в свою очередь… А самому мальчику положение уж и подавно не позволяло приставать к кому-то со своей дружбой.

Жрец Анхесамет ежедневно учил его царскому поведению: ходить прямо и не слишком быстро, не крутить головой, не размахивать руками, не чесаться, не прыгать и не садиться на пол, есть не спеша, даже когда голоден. Говорить медленно, ровно, внятно, взвешивая каждое слово. А главное – контролировать свои чувства, всегда сохранять спокойное лицо, не слишком открывать рот, не зевать, не моргать. Стараться не выказывать удивления и, тем более, испуга. Гнев, неодобрение или, наоборот, расположение или снисходительность проявлять, только подумав об этом заранее, не слишком часто и сдержано. Не смеяться во весь рот, а лишь слегка улыбнуться, придав улыбке выражение снисходительности или иронии. Прилюдно не жаловаться на нездоровье и не показывать, что что-то болит или беспокоит. В таких случаях можно было только сказать Эльфону, а уж он приводил одного или двух лекарей. (При этом лекарь не должен был смотреть в лицо мальчика, либо оно покрывалось накидкой. И хотя лекарям, конечно, было ясно, к кому их позвали во дворец, они изображали полное неведение, называя его просто «ребёнок». Неужели кто-то мог бы подумать, что у сына божественного Повелителя болят зубы?)

Но отдельным, особым секретом было...

Тартаковский Владимир. Сборник рассказов «Антология короткого рассказа о странностях, трагедиях и химерах».

– ...Пожалейте! – неожиданно для себя выпалил Старик, чувствуя, как закололо сердце, а из глаз брызнули слезы.

Ангел протянул ему платок.

– Напрасно вы так. В этом мире все меняется, так он устроен. Одни уходят, другие приходят. И ваша дочь должна это понимать. В конце концов, вы прожили долгую, интересную жизнь, верно? Так давайте завершим ее достойно. Вы правильно заметили: не каждому посылают ангела. Это значит, что вашей душой дорожат. Моя задача в том, чтобы доставить ее – в целости и в сохранности. Не могу объяснить, куда именно. Но если я не выполню функцию…

– Вас накажут?

– Это слово неверно, – улыбнулся Ангел. – Но могут изменить, даже переформатировать. Кому это приятно? Я вас понимаю, но поймите и вы: уход души из тела неизбежен. Если сейчас я оставлю вам душу, рано или поздно за ней пошлют другого ангела. А я не могу вернуться, не произведя у вас никакой деструкции...

Тартаковский Владимир. Рассказ «Река памяти».

...Однажды, в спокойные и благополучные брежневские времена, на чистой, милой улочке тихого престижного нагорного района города был построен трёхэтажный кирпичный дом.

Казалось бы – ну и что?

Тем более что дом был не частный, а многоквартирный. Точнее – шестиквартирный.

Дом скромно прятался за двухметровым каменным забором, за деревьями, в глубине большого двора. А в заборе была калитка, вернее, стальная дверь, перед которой прохаживался милиционер.

А в доме жили люди – шесть простых советских семей: первого секретаря обкома, секретаря горкома, секретаря облисполкома, начальника областного КГБ, директора ракетного завода и замминистра чёрной металлургии Украины, жена которого, не прибегая к услугам новенькой «Волги» с личным шофёром и затемнёнными стёклами, за пять неспешных минут проплывала от стальной двери в двухметровом заборе до школы, в которой настойчиво, но без особого успеха, обучала подростков украинскому языку и украинской литературе.

Я иногда видел, как она проплывала.

В таких случаях, даже рискуя опоздать, я сбавлял обороты – ровно настолько, чтобы не быть вынужденным лишний раз встретиться и обмениваться приветствиями с дорогой учительницей.

В те годы я о многом мечтал.

И чем менее ясны были контуры мечтаний, тем сильнее манили их вершины, рисуемые моим богатым воображением. Преступно приукрашая действительность, я мечтал о девочке из дома напротив (мы дружили: болтали на ступеньках её дома, ходили на пляж и в кино на «Пусть говорят» и, возможно, будь я немного практичней, мои мечтания могли бы осуществиться). Я мечтал играть на гитаре как Сантана или петь свои песни как Окуджава; мечтал о том, чтобы, накачавшись, отомстить паре обидчиков; мечтал о жизни там, где заветный чёрный винил со звуками любимой музыки будет доступен моему карману, где моя национальность не будет звучать диссонансом в общем потоке слов, и где я, может быть, смогу стать писателем.

В то же время, я не мечтал и – честное слово – не собирался мечтать о том, чтобы побывать в трёхэтажном кирпичном доме. Здесь моё полное безразличие и практическая невозможность приятно соседствовали.

Это было чужое, никак меня не касающееся.

Но вышеупомянутый Бог решил иначе...