Галькевич Александр. Рассказ «Поминки».

...С кладбища автобусы привезли всех прямиком к арендованному для поминок кафе. Когда Семенов, раздевшись в гардеробе, вошел в зал, столы были уже накрыты. Официантки в белых передниках и кокетливых кокошниках, не видя особой разницы между свадьбой и поминками, разносили последние блюда. Зал был ярко освещен спускавшейся из-под потолка хрустальной люстрой. Сбоку, перегороженная запрещающей лентой, на верхний ярус вела лестница, где за столбиками балюстрады виднелись составленные вплотную столы с перевернутыми на них стульями.

Семенов почувствовал, что здорово проголодался. И, похоже, в этом здоровом мироощущении он был не одинок. Публика быстро расселась за составленными в длинные ряды столами, и поданным на столы водке и закускам не долго осталось ждать своей участи. Потекли речи, воспоминания, прерываемые молчаливыми паузами, во время которых лишь тихо позвякивали вилки и стаканы и доносился вкрадчивый шепот, когда кто-либо просил соседа или соседку по столу подать ему хлеба, бутылку с напитком или блюдо с закуской.

Очень хорошо выступила теща, рассказав забавную историю из своего детства – как они с покойной сестрой заблудились в лесу. Из двух сестер теща была младшей и очень боялась, что их съест волк. Тогда старшая сестра выломала палку и, привязав к ней красную косынку, отдала младшей, сказав ей, что теперь ее саму волки будут бояться – так на них действует красный цвет. После этого младшая сестра подбегала с этой палкой ко всем густым зарослям кустарника и кричала: «Волк! Ну, выходи! На минутку. Пожалуйста!»

Семенов, ощущая истому утоленного голода и легкий туман в голове от выпитого, слушал тещу с умилением. Лица сидевших вокруг людей казались милыми и добрыми, а обряд, в котором он принимал участие, разумным, проверенным временем обычаем, призванным смягчить боль утраты и… доставить удовольствие живым. «А что? – подумал он. – Наверное, так и должно быть: нормальная реакция нормальных людей. Ведь не ребенок и не человек в расцвете лет умер – семьдесят пять ей уже было. Дай нам бог всем столько прожить». – И он с удовольствием положил себе на тарелку следующий деликатес...

Галькевич Александр. Рассказ «Посев и жатва».

У Витьки Соболева случилось несчастье (хотя, несчастье, это мягко сказано – катастрофа): балуясь дома с младшим братом, он разбил окно. Уперев локти в колени и обхватив голову руками, он сидел на диване и лихорадочно искал выход из этого безвыходного положения. При этом у него ощутимо ныло место, на котором он, собственно, сидел и которым ему вскоре придется прочувствовать всю тяжесть последствий этого несчастья.

Витьку дома били. Но не в смысле побоев озверелым дегенератом-отцом или оплеух злобной мачехи, а в соответствии с представлениями его матери о воспитании – «чтоб он вырос человеком». Били за любую провинность – за двойку в школе, порванную штанину, разбитую чашку и потерянную авторучку – специальным ремнем, который хранился для этой цели в ванной. Порола его всегда мать. Отец в этом методе педагогического воздействия на сына непосредственного участия не принимал, но, судя по одобрительному хмыканью и злорадным усмешкам (которые нелогичным образом вызывали у Витьки ненависть даже более жгучую, чем к матери), воззрения жены на методы воспитания своих детей полностью разделял.

Витька однажды, когда родителей не было дома, оббил края ремня молотком и затер острые грани наждачной бумагой. Но мать его хитрость разгадала и выпорола за это еще раз. Но, впрочем, ремень заменять не стала, и это несколько сгладило Витькины страдания в дальнейшем. В пылу особого гнева мать иногда хваталась за резиновый шланг от стиральной машины, и такие случаи в жизни Витьки были событиями, равными распятию на кресте.

Самым мучительным во всей этой процедуре порки было ожидание первого удара. Когда Витька снимал штаны и ложился лицом вниз на табурет (сопротивляться не имело смысла: в прошлом такие попытки ни разу не предотвратили экзекуцию, но всегда многократно увеличивали ярость матери), то каждый звук в комнате, молчаливая пауза перед первым замахом, дуновение воздуха, обжигавшего его ягодицы подобно струе горячего пара, сверлили мозг Витьки, как пропущенный через него электрический ток.

Во время порки Витка никогда не плакал. Вначале – поняв, что его слезы только усиливают раздражение матери. А потом, чуть повзрослев – из-за какого-то жгучего, но странно упоительного чувства, когда он даже хотел, чтобы наказание продолжилось, чтобы потом… «Потом, – страстно мечтал он, – когда я вырасту…» Но не буду предвосхищать конец этого рассказа...