Вишняков Михаил.
Эссе «Лики Забайкалья».
Есть во мне злая творческая обида на художников Забайкалья. Чего-чего и кого-кого только ни нарисовали?! И крылья бабочки на водорослях Арея, и пучеглазых комиссаров Читы 20–40-х годов, и даже воссоздали примерный облик двух-трех загадочных служителей ламаистского культа XIX века.
А Марковну, первую мать Марию? Святейшую из священнейших женщин нашей Родины? Где ваш портрет, первая сибирская берегиня, былинной судьбы дочь русского священника? Та, которая пошла пешком (не в теплой кибитке) за лютым гением, за смрадом и величием, за кровью и духовным апостольством Аввакума: сгорю на костре, но не отрекусь!
Это о ней и только о ней написал Некрасов свои гениальные строки: «Есть женщины в русских селеньях» – «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Что тут наши оценки, давайте вновь перечитаем страшные строки самого Аввакума.
«Также с Нерчи-реки паке возвратилися к Русе. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающиеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не могем, а за лошадьми идти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, – кольско гораздо! В ыную пору бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нея набрел, тут же и повалился; оба кричат. А встать не могут. Мужик кричит: «матушка-государыня, прости!» А протопопица кричит: «что ты, батько, меня задавил?» Я пришол, – на меня, бедная, пеняет, говоря: «долго ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самыя до смерти!» Она же, вздохня, отвещала: «добро, Петрович, ино еще побредем».
И на века, на тысячелетия в России будет звучать этот библейский вопрос Марковны и моей жены, и жен крестьян и ученых, рабочих и космонавтов, гениев и простых людей, жены бомжа и жены губернатора: «долго ли муки сея будут?» И услышим мы спасающий нас ответ первой девы Марии Забайкалья: «добро, Петрович, ино еще побредем».