следующая тема »

[Лачин]

     Тут на форуме зашёл разговор с одним Просветителем, как он сам себя называет, завалившим НЛ псевдонаучными опусами. В споре был упомянут Тарасов, в разговоре о "новых левых". Вот и подумалось - выложу здесь статью Тарасова о литературе (он ведь помимо всего прочего и литкритик).
     Добавлю - я впервые узнал о Тарасове именно в связи с худ. литературой. Не помню уже, в какой статье он очень метко охарактеризовал Пелевина, напомнив повесть из советского журнала "Юность", использованную Пелевиным. Не помню сейчас, какую. Но когда я прочёл у него название, сразу вспомнил повесть (мне она тоже нравится), и удивился, как хорошо Тарасов это помнит и как точно установил взаимосвязь. Я решил, что наткнулся на литкритика, филолога и пр. в этом роде, притом незаурядного. Стал искать другие тексты - и оказалось, что лит. рецензии у него занимают не более 5 % текстов. Впрочем, остальные оказались ещё сильнее.
     Так что свела нас худ. литература, а не научная и философская. Точнее, его хорошее знание первой (ещё лучшее знание остальных выявилось потом). Только я вот никогда не слышал, чтобы он называл себя "просветителем". "Открывшим кому-то глаза". Хотя вряд ли кто-то в РФ может сказать это о себе с бОльшим основанием.
     Вот вспомнил сейчас и решил выложить статью. (У меня ещё его тексты подобного рода есть, только не могу сыскать в списке, на компе, запутаешься.)
     Кстати, о романе, им проанализированном, я узнал, признаться, именно из этой рецензии, и потом уже прочёл. Вот так просвещать надо...

     АЛЕКСАНДР ТАРАСОВ

     ИСКУСНЫЙ КОНТРАПУНКТ

    Йен Пирс. Сон Сципиона. М.: АСТ; Ермак, 2004. Пер. с англ. И. Гуровой и А. Комаринец.

    С тех пор, как Умберто Эко триумфально прославился романом «Имя Розы», жанр исторического романа, по совместительству «литературоведческого (вариант: искусствоведческого) детектива» стал модным. Довольно быстро, как и полагается, он получил свой масскультовский извод (самый известный случай – «Код да Винчи»), тем более, что и сам находился пусть внутри серьезной литературы, но – как всегда бывает с детективами (хотя бы и условными, «литературоведческими») – на границе с масскультом.
    В Великобритании таким признанным мастером жанра стал окфсордский профессор Йен Пирс, прославившийся вышедшим в 1998 году романом «Перст указующий», переведенным на два десятка языков, включая русский. Вообще-то, в оригинале роман назывался «An Instance of the Fingerpost», что правильнее всего перевести, наверное, как «Феномен дорожного указателя». Но поскольку название – цитата из канонического английского перевода «Нового Органона» Фрэнсиса Бэкона, а советский переводчик «Нового Органона» С. Красильщиков не мудрствуя лукаво перевел это именно как «перст указующий», роман по-русски получил такое неадекватное название – и даже обложка книги была украшена изображением руки.
    Спустя четыре года после «Перста указующего» Йен Пирс опубликован «Сон Сципиона» – роман литературно более сложный и интеллектуально более увлекательный и, что немаловажно, явно дальше отстоящий от масскульта. Желающим «расслабиться» и почитать что-то «историко-приключенческое» этот роман по вкусу не придется.
    В «Сне Сципиона» Йен Пирс успешно перекрещивает три сюжетные линии: одну, относящуюся к VI веку нашей эры, периоду упадка Западной Римской империи и установления варварских королевств, вторую – из эпохи позднего Средневековья, времени пришествия в Европу «Черной смерти» (пандемии чумы), третью – из времен оккупации Франции нацистами.
    Герой первой сюжетной линии, римский патриций Манлий Гиппоман, фактический владелец огромного района в бассейне Роны в римской Галлии, принимает непростое для себя решение в условиях рушащейся империи прикинуться христианином, принять сан епископа (после смерти его провозгласят святым) и договориться с бургундским королем Гундобадом о «почетной капитуляции» своего региона – ради сохранения там цивилизации, чтобы не дать вождю вестготов Эйриху захватить и разорить край. Параллельно перед ним стоит задача спасти Софию – философа-гностика, беженку из Александрии, где невежественные и суеверные христиане уже уничтожили все многовековые культурные достижения эллинизма, противоречащие, как им кажется, христианской догме. Именно под влиянием Софии Манлий и напишет свой трактат «Сон Сципиона» – документ, формально объединивший все три сюжетные линии романа.
    Героем второй сюжетной линии оказывается авиньонский поэт Оливье де Нуайен, порученец кардинала Чеккани, приближенного папы Климента VI. Оливье, по замыслу автора – предшественник Петрарки и Данте, случайно нашедший трактат Манлия – трактат, конечно, гностический, по представлениям тех времен – еретический. Оливье приходится делать свой выбор: либо карьера и преуспеяние, либо спасение еврейского мудреца рабби Леви бен Гершона и его служанки Ребекки (в действительности не еврейки, а еретички-катарки, скрывающейся в доме рабби), в которую он влюблен, как Петрарка в Лауру, – а заодно и всех остальных евреев, обвиненных в распространении чумы. Спасти их можно, только выдав папе Клименту заговор кардинала Чеккани и пожертвовав для доказательства своей жизнью. Влюбленный Оливье выбирает второе. Он остается жив, но ему вырывают язык и обрубают кисти рук – чтобы Оливье не мог ничего рассказать или написать. Климент, однако, выполняет соглашение с поэтом: рабби со служанкой выпускают из темницы, а папа издает буллу, защищающую евреев от преследования.
    Герой третьей сюжетной линии – французский ученый Жюльен Барнёв, занимающийся поэтическим наследием и жизнью Оливье де Нуайена, а через него открывающий и существование трактата Манлия. В условиях оккупации он вынужден отложить в сторону свои научные штудии и тоже сделать выбор. По предложению друга детства, крайне правого католика Марселя Лапласа, возглавившего при оккупантах Авиньон (и позже провозглашенного героем, якобы спасшем множество жизней горожан!), Жюльен соглашается взять на себя руководство газетами в департаменте, то есть стать цензором-коллаборационистом. Но одновременно он присоединяется к Сопротивлению, став покровителем нелегально вернувшихся во Францию из-за границы Бернара Маршана, еще одного друга детства (Жюльен, Бернар и Марсель были когда-то неразлучной троицей), и художницы Юлии Бронсон, возлюбленной Жюльена, изготовляющей для подполья подложные документы. Жюльен оказывается бессилен спасти Юлию, которую арестовывают и отправляют в лагерь смерти, но – ценой собственной жизни – он спасает Бернара (правда, всего лишь на шесть недель – через шесть недель того схватят и казнят; но Жюльен этого, конечно, уже не узнает).
    Гностический трактат «Сон Сципиона», который так занимает сознание всех трех протагонистов, внезапно оказывается – со своим дуализмом – очень важен для понимания реальности: как только дело доходит до главных вопросов, человек встает перед натуральным манихейским выбором: или – или. И третьего не дано.
    «Сон Сципиона» Йена Пирса потому и относится не к масскульту, а к серьезной литературе, что, пожертвовав выгодными любовными или приключенческими ходами, автор сосредоточивает внимание именно на этой теме: теме неизбежности нравственного выбора в переломную эпоху, в годы важных исторических событий.
    Его герои сложны – одни больше, другие меньше – и не похожи друг на друга. Трем протагонистам романа, однако, присуще общее желание жить по возможности спокойной (но интересной, как они это понимают) размеренной жизнью (в конце концов, все они привыкли к достатку и комфорту) – и всем приходится отказаться от такой жизни. Отказаться, строго говоря, не добровольно, а под влиянием обстоятельств, социальной действительности. Можно сказать, что Йен Пирс иллюстрирует латинскую пословицу «Ducunt volentem fata, nolentem trahunt» («Покорных судьба ведет, упирающихся – тащит»). И Манлий, и Ольвье, и Жюльен по возможности упираются – пока не понимают, что путь, на который их толкает судьба, – единственно достойный. Собственно, этим герои и интересны: тем, что они способны проанализировать ситуацию и согласиться на тяжелый, но единственный исторически и морально оправданный выбор.
    Интересно, как главных героев оттеняют главные героини – всегда немного непонятные героям, слишком сложные для них: неоплатоник-гностик София, с предельным хладнокровием готовая освободить наконец свою душу из темницы тела; скрывающаяся катарка Ребекка, совсем не по-катарски нацеленная на месть убийцам своих родителей-еретиков; бунтарка Юлия, только тогда достигшая совершенства как художник, когда она оказалась изгоем, рискующим каждодневно собственной жизнью. Каждая из них – хозяйка своей судьбы, самостоятельно определившая свой путь, в отличие от главных героев-мужчин, которые далеко не сразу и лишь под воздействием крайних обстоятельств выходят на такую линию поведения.
    Наконец, «Сон Сципиона» – это тот редкий случай сегодня, когда исторический роман в жанре «литературоведческого детектива» приятно читать человеку с историческим образованием. Основной вал литературно-исторической продукции (особенно отечественной) читать стало совершенно невозможно из-за переизбытка неграмотностей, глупостей, ошибок, анахронизмов и идеологического угодничества (вроде прославления стукача Фаддея Булгарина, «гениально провидевшего» появление большевизма и писавшего доносы на Пушкина, дабы таким образом предотвратить появление на свет Ленина). Оно конечно, редакторы и рецензенты в издательствах свое дело знают – и до появления романов, в которых, как в известной пародии Ардова, Иван Грозный вызывает к себе царевича Алексея по телефону, дело не доходит, но ведь пародия на то и пародия, чтобы утрировать и шаржировать…
    В «Сне Сципиона» видишь, как серьезно автор подошел к изучению эпох – и веришь ему. Неважно, был ли в действительности Манлий и мог ли он написать гностический трактат (с точки зрения Софии, кстати – примитивный, неофитски неглубокий, во что сразу веришь). Но вот бургундский король Гундобад достоверно был – и действительно объединил под своей властью весь бассейн Роны и оставил знаменитую «Бургундскую правду» (она же «Lex Gundobada»). И папа Климент VI (кстати, покровитель Петрарки) действительно издавал буллу «Cum natura humana», защищавшую еврейское население христианского мира от обвинений в распространении чумы. И хронология (и детали) времен оккупации Франции не вызывают нареканий.
    Единственное, что у Йена Пирса раздражает, – это упорное именование городов в позднеримской Галлии их французскими названиями. Ну не было в VI веке слов «Марсель», «Бордо», «Монпелье»!
    Отдельно хочу сказать о переводе. Качество перевода (что сейчас – большая редкость) – на уровне лучших образцов периода расцвета советской переводческой школы (впрочем, и один из переводчиков не кто-то, а «сама» Ирина Гурова). Читаешь – и не осознаешь, что перед тобой перевод. Единственная претензия – несколько ошибок в передаче имен собственных. Почему-то «Кай Валерий» (как в XIX веке), а не Гай Валерий, почему-то «Анаклейюс», а не Анаклей, как принято, почему-то «Рисимер», а не Рицимер. Наконец, самая странная ошибка – папа Климент VI почему-то пишется «Клемент». Я понимаю, это перевод с английского, но перед нами исторический роман, отчего бы не заглянуть в соответствующую литературу на русском языке? Просто чтобы у читателя глаз не спотыкался.
    А так – исправить эти мелочи в переиздании, и роман можно смело всем рекомендовать. Конечно, не Шекспир, не Сенкевич и даже, пожалуй, не Дрюон. Но точно не Акунин, прости господи.

    1–6 марта 2009


 

[Лачин]

     Вышеупомянутый Просветитель русского народа, (как он сам себя называет), не вполне владеющий русским, из богоизбранной страны, постоянно упоминает на форуме Александра Тарасова как моего "духовного отца", "гуру" и пр., выставляя дело так, что я обретаюсь в НЛ как человек, засланный Тарасовым.
     Просветитель, как всегда, лжёт; уточню, в чём ложь в данном случае.
     Его вышеприведённые определения в мой адрес для меня не оскорбительны, поскольку 1) Тарасов, на мой взгляд, один из умнейших и образованнейших людей мира 21 в., а в славянском мире и постсоветии не вижу ему равных вообще 2) наши взгляды на общество (РФ, мир) почти полностью идентичны, 3) он один из сильно на меня повлиявших людей, а также из 4-5 человек в мире на данный момент, могущих заметно повлиять на моё поведение своим советом.
     С другой стороны,
     1) Тарасов не является человеком, в одиночку всецело сформировавшим мои взгляды.  В моей биогр. http://www.newlit.ru/~lachin/ сказано: "Идеологию сформировали стоицизм, хуррамитизм, Маркс, Энгельс, Ницше, Роза Люксембург, Ленин, Грамши, Ортега-и-Гассет, Унамуно, Камю, Сартр, Бовуар, Че Гевара, Ульрика Майнхоф, Александр Тарасов, эстетика Ницше и Андрея Белого."
     2) я не нахожусь в НЛ специально для "делания" рекламы Тарасову или ещё кому бы то ни было. 
     3) я не получаю никаких рекомендаций от Тарасова касаемо того, что и как говорить и писать, в частности в НЛ, и никогда не получал подобных советов.  Мои произведения и посты пишутся без оглядки на чьи-либо указания (коих, повторяю, я ни от кого и не получаю).
      Поставить себя в полное подчинение я могу и готов, если уже началась настоящая борьба, мочилово (18-21 и 41-45 гг., история РАФ и пр.), и в таком случае готов к абсолютному подчинению во имя сохранения дисциплины, а став главой дела, потребовал бы этого и от других. В остальных случаях ничьим подчинённым я не являюсь и действую сам по себе, и к послушанию меня не принудил бы и господь бог, воззови он ко мне с небес. Также и не требую подчинения себе. "Рабом быть не могу, господином не хочу" (Печорин). 

[Соломон Воложин]

На некоторые личные выпады Лачина я всё же буду отвечать – на связанные с национальностью. Ибо это совсем болезненно (и я по паспорту еврей, и я по самоощущению русский, и я никогда в постоянном порядке не жил в России, и я очень за неё теперь боюсь, и в ней душою живу).
Так вот я не мог сказать про себя, что я просветитель русского народа.
Я просветитель тех, кто читает на русском.
Если посмотреть по странам – меня сегодня читают в 22 странах. В России – только 57%. Я сомневаюсь, что в остальных 21-ой стране только этнические русские меня читают. Например, среди 5,4%, приходящихся на Израиль, естественнее считать, что меня читают этнические евреи, а не этнические русские.
Я и в принципе против выпячивания этноса. И меня оскорбляют даже намёки на противоположное. А Лачин это делает систематически, особенно упирая на моё якобы не полное владение русским языком.
Могу заверить, что никакие личные оскорбления не заставят меня написать главреду, чтоб он прекратил ставить мои статьи с той частотой, с какой он их ставит, и которых у него на год вперёд.
Могу ли я опасаться потери читателей от этих нападок Лачина на мою национальность по паспорту? – Могу. В конце концов антисемитизм вошёл в менталитет какого-то числа русских. Но хуже другое. Мне, не испытывавшему антисемитизма от окружающих практически никогда в жизни, начинает досаждать эта систематичность антисемитизма Лачина.
Я прошу модератора вычёркивать у Лачина всё, что касается моего места проживания, национальности и владения русским языком.

[Лачин]

      Воложину.
      1) Вы лжёте, называя мня антисемитом, поскольку среди сторонников Маркса, Ленина и Люксембург таковых не может быть по определению. Кстати, лучшим соратником Александра Тарасова за всю его жизнь была этнически еврейка Наталья Магнат, его правая рука в НКПСС. 
      2) "...никакие личные оскорбления не заставят меня написать главреду, чтоб он прекратил ставить мои статьи с той частотой, с какой он их ставит, и которых у него на год вперёд." Я и не стремлюсь побудить вас к этому, ибо давно уже понял - как и все в НЛ - вы не тот человек, который готов хоть частично поступиться своей выгодой из интересов общего дела.
      3) "антисемитизм вошёл в менталитет какого-то числа русских." Вы лжёте, в частности, клевещете на русских. "Менталитет", как верно отмечает Тарасов, есть фашистское определение. В частности, никакого "ментального антисемитизма" в русских нет. А в НЛ вообще никакого этнического национализма никогда не было. Достаточно вспомнить моё положение в данном журнале.   

      Админу.
     Уважаемый Админ. Прошу принять во внимание, что Воложин не имеет права требовать стирать мои замечания о его плохом владении русским языком. Ибо он сам неоднократно признавался на форуме (после моего изобличения его ошибок), что не вполне владеет русским (МОГУ ДАТЬ ССЫЛКИ). То есть это является фактом, 1) зафиксированном на форуме не раз и не два (и не три), 2) в котором он признавался и сам (не раз и не два).
     То есть клеветы - и вообще лжи - в моих словах нет. Да и не будет. Потому прошу проявить объективность.

     ЗЫ из 29 июня
     Клеветавший на Тарасова саморазоблачился здесь: http://newlit.ru/forum/index.php?topic=6542.0 посты 8-9.

[Лачин]

               Александр Тарасов - личность ренессансная. В частности, он и прозаик, в смысле в худ. лит. Вот его рассказ 1979-го, написанный в 20-21 год.

              Александр ТАРАСОВ

КОРРИДА

Новелла


...Участь сынов человеческих и участь животных - участь одна;
как те умирают, так умирают и эти, и одна душа у всех,
и нет у человека преимущества перед скотом...
Екклезиаст, 3:19

        Солнце ударило мне в глаза. Проклятое солнце. Проклятое солнце!
        Я ослеп.
        Зрение возвращалось не сразу. Постепенно. Хотя я и повернулся к солнцу боком.
        Проклятое солнце. Эти подонки всё рассчитали. Всё - до мелочей. Сволочи.
        Я начинал видеть. Мутно, с болью, но - видеть. Теперь следовало закрыть глаза. Я закрыл.
        На трибунах раздался свист. Эти сволочи, конечно, не одобряли моего поведения.
        Ну что же - я открою глаза. Пора. Куадрилья, должно быть, уже с ума сошла.
       Я открыл глаза. Трибуны кричали. Пора начинать. Надо успеть до того, как они начнут скандировать.
        Песок плыл перед глазами. Было все равно, как стоять. В любом случае песок плыл. Солнце отражалось от него и било в глаза. Прямо в глаза. Было такое ощущение, что на всю арену раскинулось озеро. Оно слепило тебя, как бы ты ни становился. Твари. Они выше меня ростом - у них этой иллюзии не возникает. Они вообще работают только на дешевых трюках.
        Трибуны ревели. Пора было начинать. Куадрилья бесилась у щитов. Забыв о правилах. Бесились все сразу.
        Ну ладно же. Я прищурил глаза. Так было легче рассчитать расстояние. Истинное расстояние - а не то, которое видится из-за миража.
        Ну, пора! Я рванул.
       Я знал, конечно, что этот гад спрячется. Но таковы правила игры. И пока я ничего не мог изменить.
         Они старались меня разъярить. Они выскакивали, как паяцы, как марионетки - и сразу же прятались. Эта кучка трусливых баранов ничем не рисковала. На них было даже жалко тратить силы.
        Эти гады, конечно, были опытны. Очень опытны. Они сразу поняли, что далеко соваться не стоит. Не тот случай.
         Я метался от одного к другому. Я ничего не мог поделать. Я должен был играть в поддавки.
        Я почувствовал, что устаю. Проклятая арена слепила. Я обливался потом. Пора было останавливаться.
        Да, эти сволочи знали, что делать и когда. Завизжали трубы. Можно подумать, что это они решили менять декорацию. А ведь они всего-навсего почувствовали, что я устал. Устал играть в эту игру. Они всегда работали на дешевых трюках.
        Я повернулся. Вот они. Они двигались гусиным шагом. Да, лошади у них были старые.
        Это дерьмо повылезло на арену и опять стало кривляться. Они приманивали меня к пикадору. Как будто меня надо к нему приманивать!
        Они трусили. Они явно трусили. Трибуны видели это так же ясно, как и я. Трибуны волновались.
        Всадники приближались. Я оценил длину пик. Надо было выбирать кого-то одного.
        Я пошел вправо. Я набирал скорость на бегу. Я знал, что делаю.
        Этот дурень, разумеется, слишком поздно сообразил что к чему. Он ждал меня чуть не до конца. И лишь за десяток секунд до удара понял, что я приближаюсь слишком быстро.
        И вот тут он ошибся еще раз. Он растерялся. Он на мгновенье стушевался - и лишь затем стал разворачивать лошадь. Это мгновение все и решило. Я был, разумеется, быстрее. Лошадь-то была старая. И глаза у нее были завязаны. А у меня - нет.
        Я ударил лошадь в бок. Почти в грудь. В последнюю секунду этот дурак пытался было достать меня пикой, но промазал - и пика скользнула вдоль хребта.
        От удара лошадь села на задние ноги. Пикадор упал. Лошадь завалилась и придавила его.
        Я отошел в сторону. Я тут был не нужен. Этот дурак получил свое. В конце концов, он допустил грубейшую ошибку.
        Трогать его не было смысла. Во-первых, я до него не смог бы добраться. Трогать же лошадь мне не хотелось. Я ничего не имел против этой несчастной старухи. Хорошо, что я ударил ее в защищенный бок... А во-вторых, лошадь сама сейчас отделает всадника что надо. Лучше и не придумаешь.
        Трибуны ревели. На арену летели жестянки из-под пепси-колы, апельсиновые корки, какой-то хлам. Куадрилья, забыв про страх, мокрая от стыда, металась у меня перед носом, отвлекая от пикадора. Я попытался поддеть одного, но он увернулся.
        Второй пикадор двигался ко мне. И довольно быстро. Он явно решил отвлечь меня на себя.
        Большего мне и не нужно было. Я рванулся. Торрерос рассыпались, как горсть гороха. И тут ошибся я. Я почему-то думал, что успею раньше этого гада. Я хотел ударить лошадь в грудь - пока это еще было возможно. Выбирать тут не приходилось.
        Но я опоздал. Когда я подлетел, на меня уже глядел защищенный бок.
        Пикадор даже не подпустил меня к лошади. Он вонзил пику у лопатки и этим ударом остановил меня. Меня пробило болью вдоль всего хребта.
        Я сразу понял, что рана глубокая. Я наделся на пику, как рыба на крючок.
        Я рванулся назад. Лезвие не вынималось. Боль еще раз пробила все тело. В глазах поплыли черные круги.
        Я чуть было не бросился вперед, наобум, но вовремя остановился. Нельзя терять голову. Эти подонки и рассчитывают на то, что ты войдешь в бешенство. Они исходят из того, что ДУМАТЬ ты НЕ МОЖЕШЬ.
        Я стоял не больше пары секунд. Но все равно - это было слишком долго. Пикадор потащил пику на себя.
        Я рванулся вперед. По мозгу словно хлестнули плетью. Перед глазами поплыло. Но по-другому было нельзя. Я наделся на пику еще глубже и тут же - уже не думая, уже обеспамятев от боли, - рванулся назад и вбок.
        Я сел на задние ноги. Пика вырвалась. Пикадор чудом удержался в седле. И так же чудом не выпустил пику.
        По боку полилась кровь. Этот гад все-таки вывернулся. Мне не удалось вырвать его из седла.
        Трибуны визжали.
        Пикадор отъехал подальше. Он явно был доволен. И он думал, что его миссия окончена.
        Я был уже на ногах. И - ринулся на него.
        Он точно поставил пику - так, чтобы угодить в то же место. Это был мастер. Но он промазал. Под самой пикой я подогнул ноги - и кубарем полетел под лошадь. Я подсек ее. Лошадь перелетела через меня. Упала на спину, нелепо растопырив копыта.
        Я поднялся. К счастью, я не поломал себе ног. Хотя риск был велик. Я оглянулся и увидел пикадора. Он лежал под бьющейся лошадью, раскинув руки. По-моему, он был мертв. Пики при нем не было.
        Я развернулся и тут только понял, что он все-таки попал в меня. Пика торчала у меня из ляжки. Я дернул крупом. Она вылетела.
        Трибуны бесновались. На поле летел град банок, бутылок, подушек.
        Вокруг меня суетились торрерос. Один из них вдруг поскользнулся на апельсиновой корке. В ту же секунду я уже был рядом. И поддел его. Он взлетел, как тряпичная кукла. Этого мерзавца я особенно ненавидел. Он был самый трусливый из всех.
        Я хотел поддеть его еще раз, но тут кто-то вцепился мне в хвост и рванул на себя. Задние ноги у меня чуть не подломились. Я развернулся так быстро, как только смог. Но этот подонок успел отпустить хвост и теперь бежал к барьеру.
        Я догнал его у щита. Еще мгновенье - и он бы ускользнул. Ему не хватило двух шагов. Я поддел его и бросил на щит. Он распластался - и я пригвоздил его рогами. Затем выдернул их, дал ему чуть-чуть сползти - и снова ударил.
        Трибуны молчали. Я так понимаю, подобное они видели впервые.
        Я повернулся.
        Первого пикадора и лошадь уже убрали. Вторая отчаянно билась, пыталась встать и не могла - должно быть, у нее что-то было с ногами. Пикадора как раз поднимали с земли.
        Его подняли, передали с рук на руки, и тут он страшно закричал. По трибунам пронесся шорох. Похоже, у него был сломан позвоночник.
        В полной, неестественной для корриды тишине пропели трубы.
        На арену вышли бандерильерос.
        Они оба трусили - это было ясно. Но трибуны молчали. Торрерос вовсе не пытались отвлечь меня и жались к щитам. Но трибуны молчали. Кажется, всем было ясно, что коррида как зрелище кончилась. Сейчас на арене было место Смерти.
        Бандерильерос закричали, призывая меня. Они очень трусили. Я пошел вперед.
        Куадрилья снова вступила в игру. Но держалась поодаль, на расстоянии. Дерьмо наконец водворилось на положенное ему место.
        Я двинулся к бандерильерос. Они стали расходиться. Я ждал, кто первым топнет ногой. Первым топнул правый.
        Я рванул вправо. Я уже знал, что я сделаю. Я уже видел ужас на лице бандерильеро.
        И тут мне ударило по глазам. Я замер. В голове метались искры.
        Трибуны загудели - впервые за все последнее время. Загудели осуждающе.
        Я открыл глаза. Это была бутылка из-под шампанского. Ее бросил кто-то из торрерос. Ничего другого от этого дерьма и нельзя было ожидать.
        И вдруг меня вновь пронзило болью. Не той, старой, от ран пикадора, - к ней я вроде как уже привык. А новой. Я невольно шарахнулся. Меня ударило по бокам. В шее у меня торчали две бандерильи.
        Этот мерзавец, бросивший их, убегал к борту. Удивительно быстро убегал. Мне его не догнать.
        Я повернулся и пошел на второго. Правая задняя нога страшно болела.
        Я специально бежал не очень быстро - чтобы суметь, если что, повернуть. Этот щенок стал обходить меня. Я чуть изменил направление. И увидел, что это его испугало. Он был молод. И, разумеется, не мог позволить себе бросить бандерильи издалека - как его напарник.
        Он хотел все сделать так, как надо.
        Я ударил его в грудь. Бандерильи даже не воткнулись. Я промчался по нему всеми копытами. Потом повернулся и сделал то же еще раз. Затем еще.
        Мне не мешали. Коррида явно шла всмятку. Какие тут правила! Все было гораздо страшней.
        Я отошел к середине арены. И закрыл глаза. Глаза нестерпимо болели. Я полуослеп от блеска солнца и песка. К тому же в глаза набилась пыль. Много пыли.
        Болело все тело. Растравляя раны, болтались на шее бандерильи. Голова кружилась. Звенело в ушах. Арена, по-моему, покачивалась.
        Я открыл на секунду глаза. Бандерильеро уносили. Похоже, он был мертв. Бедный мальчик. Я не питал к нему особой ненависти. Он сам виноват. Допускать такие промахи, как он - нельзя. Если бы он так страшно меня не испугался - он был бы жив. Бедный мальчик. С куда большим удовольствием я бы добрался до этого подонка - его напарника.
        Песок набился в рот. Скрипел на зубах. Меня покачивало... Трибуны тихо и жутко гудели. Меня пошатывало...
        Когда я снова открыл глаза - на арене уже был матадор.
        Труб я однако не слышал. Или их не было?
        Матадор медленно шел ко мне.
        Я ждал.
        Он остановился в шести-семи шагах - довольно далеко.
        Я ждал.
        Он тоже.
        Я смотрел ему в лицо. Похоже было, что он несколько не в себе. По-моему, ему не нравился мой взгляд. Должно быть, глаза у меня были недостаточно бешеные. Впрочем, чепуха. По ним ничего нельзя было понять. Они слезились от набившегося песка. Эти кретины ничего не понимают. Они думают, что у быка глаза наливаются кровью от ярости. Какая там ярость! Посмотрел бы я на ваши глаза, если бы в них залетел чуть не килограмм песка.
        Глаза слезились. Я плохо видел противника. Так всегда. Это еще одно его преимущество. Они работают только на дешевых трюках.
        Я смотрел, смотрел сквозь резь в глазах. Матадор, расшитый золотом, терялся, терялся на фоне песка. Он блестел так же, как арена. Это был еще один нечестный прием. Они работают только на дешевых трюках.
        Он взмахнул мулетой - точь-в-точь как все это дерьмо. Топнул ногой. Позвал меня. Еще потряс мулетой.
        Господи, эти кретины верят, что меня бесит алый - кровавый - цвет мулеты. Этим кретинам невдомек, что я вообще не различаю цветов. Но поди докажи им это! Кровавый - и все тут! Серая, серая у него мулета... Очень мерзкая... Дергается, дергается, дергается - кажется, от этого дерганья сейчас вывернет...
        Он подошел поближе. Теперь до него пять шагов. Его шагов. Он топает ногой. Черт, проклятый блеск! Проклятое солнце!
        Я кинулся вперед. Этот гад уклонился.
Трибуны молчали.
        Они еще не верили, что снова начинается обычная коррида.
        Я рванулся назад.
        И - снова он увернулся.
        И вот тут трибуны взорвались. Взорвались аплодисментами.
        Этот гад стал раскланиваться.
        Можно подумать, было за что.
        А все примитивно. Взятый с места разгон за пять шагов - человеческих шагов - не дает возможности изменить направление. Достаточно точно увидеть, куда бежит бык, и - увильнуть в сторону. Вот и все. Все примитивно. Эти сволочи работают только на дешевых трюках.
        Я развернулся и снова кинулся в бой. Я знал, что и сейчас он пропустит меня. Так и вышло. Я еще раз скользнул рогами по мулете. Зацепившись за его камзол, вылетела теперь уже и вторая бандерилья. Зрители на трибунах бесновались.
        Я отбежал достаточно далеко, чтобы суметь на этот раз все сделать по-другому. Я нагнул голову - и кинулся на него.
        Проклятый песок ослепил меня.
        Я промахнулся.
        Трибуны ликовали.
        Я добежал до барьера и развернулся.
        Он стоял - готовый к встрече.
        По его позе я почувствовал, что он несколько ошеломлен. Он несомненно понял, что я сделал только что. И его явно это тревожило.
        Я кинулся вперед. И на бегу увидел, что он перебрасывает тяжесть тела на другую ногу. Он знал, что я сейчас сделаю. Он был готов.
        Я затормозил шагах в пяти от него. На лице у него мелькнул ужас. Лишь на секунду.
        Трибуны бесновались. На матадора сыпались колкие шуточки.
        Я стронулся с места и, задрав хвост, обежал этого типа по кругу. Матадор, стоя на месте в одной и той же позе, поворачивался на пятке.
        Теперь бой вел я. Он уступил мне инициативу.
        Трибуны заходились от хохота. На арену снова полетел всякий мусор.
        Я хотел еще немного поиздеваться над ним. Я хотел сделать вид - совсем ненадолго - что передо мной корова.
        Но раздумал. Уж очень умное у него было лицо. Еще чего доброго, он бы все понял.
        Трибуны сходили с ума.
        Я отошел к барьеру. Он даже не манил меня мулетой. Он был уверен, что я пойду и так.
        И это было самое страшное. Теперь я уже не знал, будет ли он вести бой по правилам.
        И тут...
        И тут исчезло солнце. Оно заползло за облако - и откуда что взялось? И я понял, что я выигрываю.
        Я стал готовиться к броску.
И вдруг увидел, что этот тип поворачивается ко мне спиной. Он явно хотел провернуть этот мерзкий фокус Домингина. Надо же было как-то ублажить возмущенные трибуны.
        Я не был готов - но я рванулся. Он уже встал на одно колено, когда единодушный вздох трибун заставил его оглянуться.
        Он успел отскочить - в последний момент.
        Солнца все не было. Я видел его как на ладони. Он больше не блестел.
        Трибуны визжали. В матадора кидались подушками.
        Я знал, что он боится меня. Но это-то и было хуже всего. Больше тянуть было нельзя. Он мог сорваться.
        Он был не только одним из лучших торрерос страны, он был большой умница. Он видел быка насквозь. Возможно, он уже понял, что имеет дело с мыслящим быком...
        Он был достаточно сумасшедшим, чтобы поверить в такое.
        Я рванул. Я пошел, набирая скорость. Я знал: сейчас я ударю.
        Он, разумеется, разгадал мой маневр с отклонением. И вильнул в сторону. И если бы не смертельный ужас в его глазах - он бы выиграл. Но он боялся меня. Слишком боялся. И чуть-чуть поторопился.
        Дальше отклониться я уже не мог. И тогда я просто завалился. Он сразу же понял все. И ударил. Без подготовки. Влет. Должно быть, он ждал чего-то в этом роде. Иначе не вышел бы на арену сразу со шпагой.
        Я даже не тронул его рогами. Я смял его корпусом, я проехался по нему...
        На трибунах раздался вопль ужаса. Что и говорить, его все-таки любили. Очень любили. Потому и были так беспощадны к нему только что...
        ... Оказывается, он все же попал в меня. Он был мастер. Но угол наклона был не тот. Шпага только скользнула по черепу и застряла в ухе.
        Я увидел, что ко мне со всех сторон бежит куадрилья. Матадор был жив и явно пытался встать - он вылезал у меня из-под задних ног.
        Теперь уже не могло быть игры по правилам. Теперь бы он просто меня убил. Как равного. Как того, кто его унизил.
        И я ударил задними ногами. Не глядя. Не видя, куда бью.
        И попал.
        Судя по хрусту, я попал ему по черепу.
        Трибуны страшно крикнули еще раз.
        Похоже, я победил.
        Я попытался встать.
        И тут же упал.
        У меня были сломаны передние ноги.
        Я лег на бок.
        Из-за облака выползало солнце.
        Оказывается, я все-таки проиграл.
        Этого следовало ожидать. Этот нормальный мир вряд ли бы стал долго терпеть такой патологический случай, каким был я. Мыслящий бык - виданное ли дело! Что может быть хуже?
        Ко мне бежала уже не только куадрилья. Кажется, на поле кинулись все трибуны.
        Я смотрел на приближающиеся ноги.
        Господи, как я ненавижу их! Я сбежал от них. Вернее, думал, что сбежал... Как я ненавижу их.
        - Пустите меня, пустите! Он важен, он нужен для науки!
        Я вздрогнул. Я узнал этот голос. Я знал этого подонка. Его звали Дельгадо. Он загонял быкам электроды в мозг.
        Я снова попытался встать. Все, что угодно, только не это! Только не это!
        Страшная боль свалила меня.
        Я все-таки проиграл...
        - Гадина! Гадина! - Какой-то рыжий молодчик ударил меня ногой по носу. - Ты убил его, гадина! Убил!
        Дельгадо вцепился в него. Тот отшвырнул профессора как кролика.
        - А-а-а-а! Ты убил его!
        Он вырвал из кармана куртки "Беретту". Все шарахнулись.
        Рыжий прицелился мне в глаз. Нажал курок...
        ... Все-таки я выиграл.

[Владимир Захаров]

Завтра по пути на работу почитаю. На ютубе я Тарасова посмотрел.

[Лачин]

                  Прикинь - уже второй раз теряю с ним связь! Опять искать его адрес... Комедия, блин.-)