...Ну вот, короче, мы и туда верстали, к виселицам чаще всего. Там стольких вешали, что неудивительно, что средь них и верующие попадались. Лечу я как-то туда. Зимой. Хороший хозяин собаку в такую холодину не выгонит – что-то в этом роде на земле говорят. Только нас, ангелочков, гоняют… Вновь опасливо оглянулся, крылышки за спину заложил, продолжил. Прилетаю по адресу, виселица там в пригороде, уж не помню, какого города. Всё как обычно: военные со свастиками, с древнеримскими приветствиями, ну и двое вешаемых. Мужчина и женщина, с табличками на груди «партизан». Меня к ней послали; он, значит, из атеистов. Моё дело простое – попорхать вокруг головы, ручками повсплёскивать. Вешать недолгое дело, не пытки. Ну, ты знаешь, наверно – кроме того, к кому подлечу, меня никто не видит. Знаю, говорю, и мы не всем видны. Он локотком в коленку упёрся, задумчиво смотрит вдаль, на реющих в высоте ангелов, дальше рассказывает. Ей петлю свивают, она вперёд уставилась, востроносая, шмыгает носом, красным от холода. Тут я принимаюсь виражи вкруг её головы выделывать, да руками всплёскивать. Она-то меня видит, только вроде не рада, а озабочена – глазами на товарища показывает. Кряжистого такого, небритого. Я так понял, она хочет, чтоб я и ему показался. А ты бы как понял? Ну вот видишь. А мне ж не велено, мне не к нему. Машу рукой, нельзя, мол, безбожник он. И тут она вслух говорит, мне говорит: без него не пойду. Напужался я, брат мой Данте… Впервые такое слышу. А ведь я ещё в эргастулы к идолоборцам залетал. Товарищ её обернулся, непонимающе на неё смотрит, вешатели-то русского не знают, думают, лозунги пропагандистские, а ему невдомёк, с кем она. От страха быстрее перед нею кружу, да глаза растаращиваю. Ей петлю накинули, сейчас поздно будет. Я уже отчаянно так руками махаю, нельзя, мол, вас обоих привечать, обезбоженный он ведь, одумайся. А она глаза скосила на меня и плюнула. На снег не плевок упал, а лёдышек, такая была холодрыга. И тут же дёрнулась и закачалась, вислотелая. За нею и он. Палачи ушли, эти висят, вертятся вокруг своей оси. И я над ними ещё с минуту вертелся. Сам не знаю, зачем. Растерялся как-то. На казни-то я насмотрелся, только всегда знал, что скоро в эмпиреях жертвы завитают, а тут не знал, что думать, что теперь с ней будет? Так и не узнал. Она ж не мне плюнула, а всем, кто… кого я представляю. Начальство отринула… И главное, я всегда всем жертвам нужен был, счастливил их своим видом, как гарантия рая, а самому-то было всё равно, привыкаешь ведь, рутина, а она расплевалась со мной, и вот только ей мне помочь и хотелось, во, точно, из-за этого я ещё кружил над повешенными...
