HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Лачин

Медведь и юноша

Обсудить

Статья

Опубликовано редактором: , 18.02.2007
Иллюстрация. Название: «М. Ю. Лермонтов в вицмундире лейб-гвардии Гусарского полка». Автор: Ф. О. Будкин. Масло. 1834 год. Источник: http://vivat-fomenko.narod.ru/lib/lermontov_pictures.html

статья 4



1


Для лучшего понимания этой статьи потребно лицезрение медведя – походки, повадок его, всего облика внешнего. Трудно найти иное животное, столь бесповоротно лишенное малейшей тени изящества, утонченности (дико звучит это слово к нему в применении), грациозности движений, он скорей неуклюж, порой вроде… смешон, ах да: он «мишка косолапый». Его достоинства иного рода – это тяжелая, необоримая сила, всеподавляющая мощь его членов. Любовная снисходительность прозвища только скрывает почтительный страх.

Нет лучшего зримого воплощения – стиля, речи и дискуссии манеры, всего облика духовного – Толстого Льва.

Среди всех писателей мирового масштаба менее всего присущи ему самая тень рафинированности, элегантности (как дико звучит это слово к нему относительно!), изысканности, и отмечались уже громоздкость его фраз, неуклюжесть отдельных оборотов, корявость иных периодов (косолап!). Он грузен, тяжел. Он увалень. Само слово «красота» настолько мало применимо к Толстому, насколько это вообще возможно в высоком искусстве. Сей родовитый граф, писавший о великосветском обществе – мужиковат, и ни одному простолюдину не удавалось еще столь впечатляюще подать мужицкое начало. Его достоинство – всеподавляющая медвежья мощь, напор тарана.

Известно, что неповоротливость медведя обманчива: взяв разбег тяжело и медлительно, с несокрушимым упорством и выносливостью, порой после многих часов неизменно настигает он жертву. Так, величаво-размеренно, повествует Толстой: без внешних эффектов, безыскусно, неказисто, ведет он тему, порою многие сотни страниц, неустанно и бесповоротно проводя ее до исчерпывающего выражения мысли, до финала победного, ни на миг не ослабляя медвежьей хватки.

С тем же медлительным напором идет – точнее, прет (здесь это не оскорбление) – Толстой на авторитетов настоящего и прошлого, этот первый – и наиболее внушительный – нигилист русской классики. Нигилизм его особого рода – медвежьего. Разить противника шпагой иронии, встав в вычурно-изящную фехтовальщика позу, наподобие Уайльда; бичевать плетью сарказма и гнева, пусть не смертельно, но эффектно, в стиле Гюго; донимать булавочными уколами ядовитой издевки на манер Набокова; надавать звонких оплеух с выкриком: «Нате!», вроде Маяковского – все это совершенно непредставимо для Толстого. В частности, Толстой шутящий, острящий представлял бы собой столь же противоестественное зрелище, что и цирковой медведь на велосипеде. Встреченного на пути он заламывает, грубо и честно, серьезно и тяжело, неэстетично, но намертво.

Во все периоды жизни при чтении Шекспира он чувствует: «скуку, отвращение и недоумение». Только люди с извращенными вкусами, говорит он, могут восхищаться Данте и Бахом (туда же и Рафаэль). Стоя среди книжных развалов с небезызвестным библиотекарем Федоровым, невозмутимо бросает: столько лишних книг понаписали, собрать бы да сжечь. Нет здесь позы, эпатажа, к парадоксам пристрастия, нет и вообще борьбы, самоутверждения: столпы классики всего-навсего отодвигаются в сторону, спокойно и просто.

Но куда поразительней взгляд на Пушкина – спокойный и трезвый, между тем как абсолютное большинство высказываний о Пушкине носит характер панегирических славословий, со специфически «пушкинистким», елейным, келейным тоном, его частично не избежал даже Набоков, человек холодный и с принципиальной насмешкой относящийся к культивированию кого бы то ни было, и Горенштейн, в своем «Псаломе» открыто высмеивающий русский народ в целом и русскую интеллигенцию в частности.

«Евгений Онегин» и «Цыгане» прекрасны – деловито записывает Толстой в дневник – впрочем, «все остальные поэмы Пушкина – ужасная дрянь». Это грубо, во многом несправедливо, и восхитительно: то единственный в русской истории пример бесстрастно-критического взгляда на Пушкина. (Хулиганствующие выпады, рассчитанные на скандал, в стиле «сбросим Пушкина с корабля современности», здесь не в счет: являются они не объективной критикой его сочинений, а принципиальным его отторжением как классика; но неприложима к Толстому даже тень скандалезности.) Волошину мечталось о читателях, что Пушкина начисто забудут; и после, открыв его тома, прочтут их свежими глазами, в первозданном виде узрев. Учитывая размах работы и изощренность приемов по обожествлению Пушкина, мечта коктебельского остроумца представляется несбыточной. Но что не в силе человеческой, то по силам медведю.

Столь же беспримерно – но по другой причине – отношение Толстого к Иисусу. Он не оспаривает галилеянина, не оскорбляет, не сомневается в его существовании – тем не менее сказанного им оказалось достаточно для отлучения от церкви. Нагорная проповедь Христа, его заповеди – пишет он с медвежьим простодушием – ведь они элементарны: не будь Христа, я сам бы написал за него все то же самое. И ведь что интересно: охай всю Библию Толстой поносными словами, изобличай яростно принципы христианства – и тогда бы не нанес он церкви удара более болезненного…

Знаменитая «переоценка всех ценностей», провозглашенная Ницше – эта формула в равной мере приложима и к Толстому (хотя переоценка эта проводится ими с совершенно разных позиций), этих абсолютно разных людей роднит одно: провели они два величайших «крестовых похода» на святыни прошлого, только вот толстовский поход пострашнее: он спокоен, порой добродушен, слишком силен, чтобы злиться – и тем разительней эта сила, тем неотразимей неуклюже-медвежий удар (взять хотя бы Иисуса: ведь ничего в нем не отрицается Толстым, все принимается, только замечается невинно, что он и сам все это знал и мог бы написать. Нет удара добродушней. Нет удара мощней.). Отдельные похвалы в адрес собратьев по перу не меняют ситуацию: маститый старец добродушно или снисходительно улыбается (вспомним хотя бы замечание о Леониде Андрееве: «Он пугает, а мне не страшно».), или пальцем грозит, или с кряхтеньем заламывает братьев меньших. Дед Мазай и зайцы.

А дальше происходит непонятное.


2


«Что бы сделать он мог! Он начал сразу как власть имеющий». «Каждое слово его было словом человека, имеющего власть над людьми». Голос ошеломленный, почтительный – не правда ли, он малоприложим к Толстому. И ведь так каждый раз, как зайдет речь о некоем юноше – волнуется дуб-патриарх, и приходит смятение, силясь слова подыскать для нахлынувших чувств. Полно, Толстой ли так себя ведет и говорит? И кто причина столь удивительной метаморфозы?

Лермонтов. Самый несолидный из русских классиков, казалось бы самая хрупкая мишень для всесокрушающего тарана. Между тем это единственный человек – не в литературе, а в искусстве вообще, и не в русском, а в мировом – чье творчество принимается Толстым полностью и безоговорочно («он начал сразу как власть имеющий»). И что более поразительно: Толстой говорит о нем не как о равном (ровней он считает Иисуса и Пушкина), а снизу вверх. При этом такое отношение к Лермонтову прорывается в самые разные периоды жизни, а ведь Толстой относится к мыслителям, чьи взгляды особо резко изменялись в ходе времени, при том большей частью не в лучшую сторону для объекта внимания (как, скажем, «Сикстинской мадонной»). Будто в Лермонтове он понял, уловил нечто такое, что его придавило – раз и навсегда. Победоносное шествие прервано: проломив и прервав все заслоны и стены, медведь останавливается вкопанным при виде хрупкого юноши, не в силах – и не желая – чары согнать и двинуться далее.

В первый и единственный раз в жизни Лев Толстой – испугался. Самый юный, мало успевший – подмял тяжелейшего.

Парадоксальность этой ситуации усугубляется следующим – лермонтовское наследие большей частью стихотворное, между тем по манере письма и складу ума Толстой самый «прозаичный» из русских прозаиков, подобно Прусту и Золя в словесности французской. Не случайно он раз обронил, что стихи писать как-то «стыдно» – по толстовской логике такой ход мыслей неизбежен. Толстой рифмующий – сцена нелепая, подобно вальсирующему медведю. Впрочем, не стоит искать сравнения – сам Толстой уподоблял сочинение стихов хождению за плугом вприсядку. Сравнение специфически толстовское, пахать дело мужицкое, и отмечалось мной выше, что Толстой мужиковат, а вальсировать, на взгляд мужика, действительно нелепо и стыдно. И не столь уж удивительно, что «Полтава» и «Медный всадник» показались ему «ужасной дрянью» – в русской литературе он едва ли не самый неподдающийся очарованию поэзии.

Но парадоксальность данной ситуации только кажущаяся. В ней присутствует железная логика.

Муравьи не страшатся слона – они его не видят. Но устрашит он человека, поскольку тот гораздо выше и сильнее муравья, и по достоинству противника оценит.

Вернемся к словесности. Есть расхожая мысль: в начале очарованы Лермонтовым, с годами приходим мы к Пушкину. Мысль верная отчасти и совершенно неверная в целом: подразумевает она Пушкина конечным этапом пути. Наблюдение это относится к обывателям, в Лермонтове примечающим (и порой любящим) то красиво-романтичное, что составляет, так сказать, первичный слой его достоинств, видный и не опытному глазу, являясь излюбленной пищей сентиментальных юношеских (девичьих) сердец (впрочем, в постсоветское время таковые повывелись). На этом уровне понимания большая часть почитателей и остается. Это напоминает высказывание одной моей знакомой о Бетховене: не люблю я его, он шумный и грубый. Она тоже смогла приметить только «первичный слой»; тонкость чувств его, нежность и философичность прошли мимо нее. Они доступны немногим. Бетховен в ее восприятии – начальный этап. Муравей не приметил слона.

Точно также в поисках большей «взрослости», зрелости читатель приходит к Пушкину. Они, эти черты, более бросаются в глаза при знакомстве с Пушкиным, нежели с Лермонтовым. Пушкинская глубина более лежит на поверхности (прошу простить за странность выражения, но иначе не скажешь). Юноше – легче влюбиться в Лермонтова, в зрелости – труднее придти к пониманию его. Он начинает восприниматься как первичный, пройденный этап, порой вызывает благодушно-снисходительное к себе отношение, порой высокомерие. Муравьи не боятся слона.

Возвращаясь к Толстому. Кажущаяся парадоксальность заключалась в том, что не поддавшийся никому покорен был юношей, не сумевшим покорить многих и помельче Толстого. Но все просто – перерастя окружающих, освободясь от канонического восприятия трех «китов» русско-европейской культуры: Иисуса, Шекспира и Пушкина, Толстой дорос до страха перед Лермонтовым. В этом не слабость, а сила Толстого.

Здесь нужно вспомнить Бунина, а именно один крайне редко упоминаемый фрагмент его жизни. Человек, благоговевший перед Пушкиным, при вспоминании его строк чувствовавший себя «каким-то дураком, идиотом», и даже «Сказку о царе Салтане» называвший «божьим творением», восклицает на пороге смерти, в восемьдесят с лишним лет: «Я всегда думал, что наш величайший поэт был Пушкин. Нет, это Лермонтов!» (в разговоре с М. Алдановым). Здесь тот же случай. Человек неординарный идет не всегда от Лермонтова к Пушкину, зачастую – наоборот. Таких побед у Лермонтова немного. Многого он требует от поклонников своих – неординарности требует, нет поэта, более взыскательного к своим адептам – и немного побед. Слона почти никто не замечает. Но каждая из этих побед ценнее тысячи мелких успехов.

К чести Толстого, до испуга перед Лермонтовым он дорос раньше Бунина. А теперь главное – о медведе и юноше. В своем крестовом походе, идеологическом и творческом, сокрушил Толстой крепостей – множество, но главная победа его не в ней, и не в «Войне и мире» или «Анне Каренине», победа главная в том, что триумфальное шествие свое перед юношей – он прерывает, и не может он мимо пройти. И главное достижение Лермонтова – в покорении не сотен тысяч подростковых сердец, а сего кряжистого тяжеловеса, неудержимого никем. В этой вневременной, надвременной встрече медведя и юноши – их звездный час. В момент этой встречи – нет никого с ними вровень. Выше – нет никого.

508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!