Майя и Андрей, благодарю вас за прочтение и отзывы. Теперь есть три разных мнения. Немного. Но для меня и это показатель. Читатели оценили текст, с которым была проделана немаленькая работа, совершенно по-разному. Андрей Усков даже считает, что это "шаг назад". Хотя в  "Последней воле" за банальные деньги люди душатся, а здесь  я пытался рассказать, что не только деньги, слава, престиж и прочая сиюминутная мишура может родить в душе человека бурлящий вулкан. В обыденной и размеренной жизни вдруг вспыхивают в душе угольки, уже покрывшиеся пеплом, и разгорается пламя. Мне казалось, что все поймут: Братья близнецы когда-то ухаживали за одной и той же девушкой. Теперь она жена одного из них. Но муж до сих пор не может поделить её с братом. До сумасшествия. Ко всему в сложившихся обстоятельствах и второй  в эту историю вписывается. Цепная реакция. А развязка должна сказать: не ворошите прошлое, оно загадочно. Лучше жить будущим. Вот такие были  скрытые идеи. Но, видимо, не получилось.
А рассказ я ещё напишу, обязательно.

Спасибо, Евгений, за разбор. Обязательно прислушаюсь. В данном издании, видимо, останется так, как есть, но при следующей редакции перечитаю сцену рыбалки и уберу предложение про чувства и страсти. В рыбалке сначала была линия пойманной рыбы и внутреннего рассуждения: мол, каждый из нас на крючке чего-то. Потом ту часть отсёк, но не усмотрел, что текст всего эпизода нужно укоротить.
Ещё раз спасибо, и за общение тоже.

Ознакомился с рядом выступлений на форуме. На рецензию Рыбака наткнулся, чуть вас во всех грехах не заподозрил.
Что вы так про Антилопу., не читайте? 10 часов чтения. Язык, судя по первой главе, витиеватый. Векторы интеллекта и эрудиции указаны. В разговорах назван и антироманом, и метароманом, и антиутопией. Всё знакомо, посмотреть стоит. Одна несгораемая избушка, полыхающая каждую ночь во зло коттеджам – уже интрига.
Если хватит усидчивости, посмотрю. Вы же его опубликовали, значит, хотели, чтобы кто-то посмотрел, почитал, о чём-то подумал.
 К псевдочеловекам, для которых всё плохо, не привыкать. Мне один искусствовед как-то поведал: "Можете писать всё, что угодно, говорить всяческие непристойности, хулить на каждом углу. А мне нравится это делать, и я буду это делать. Всё, что я наделал, всё равно пахнет лучше".
С другой стороны игнорирование всех критиков и сдерживание эмоций не дают возможности быть замеченным. Ну и жизни это форуму и журналу предаёт.

Как вы сурово, Евгений! Но  с общественно-полезным трудом как-то никуда не берут, приписывая: "Это ваше личное мнение" или " Это не наш формат!" А вот с таким простеньким и поверхностным – приходите. Или вы в наших издательствах не бывали, где романы по Женщин с апельсинами, про разборки на Литейном, или где вся правда жизни с отборным матом? За это сейчас ещё и премии дают. А мне, если честно, так хочется хоть какую-нибудь премию. За поверхностное и общественно-бесполезное...
Хотя, знаете, вы, наверное, не прочитали рассказа. Длинный, блин. Этим грешен. Всё в детальки хочется выписать. А если серьёзно, то вся  суть героев нашего времени, что будем злиться, грызть друг друга не за общественное, а сугубо лично внутреннее, за осквернённое "я", пусть даже по наслышке, братку своего единокровного и близнеца под пулю приговорим. А окажется, что есть кто-то третий – не узнаем, что делать надо. Может быть, радоваться, как главный герой.
Но в отместку вам почитаю вашу Антилопу. выкрою время.
И скажите, кто у нас классик?

Господа! Второй раз под рассказами какие-то непонятные высказывания. То ли разборки между собой, то ли просто поговорить собрались.
Под словом "Обсудить", наверное, подразумевается –  дать оценку рассказу. Плохой! Он плохой, потому что тема, фабула, сюжет, выразительные средства отсутствуют. Герои безлики, завязка, развитие действия, развязка отсутствуют. Что хотел сказать автор этим рассказам – непонятно.
Хороший! Он хороший, потому что (по вышеуказанному тексту).
И нюансы. Правда или придумал. Может быть, не может быть. Вызвал у читающего какие-то чувства – не вызвал.
А какой я по жизни, добрый, порядочный, злой, беспорядочный, преследующий самые корыстные цели  и публикующийся в "Новой литературе" из-за славы и денег, всё равно не узнаете. Потому что я разный.

Бреднев Владимир. Рассказ «Тест на отцовство».

...Он выбрался из реки, припрятал шест, перехватил удобнее ружьё и стал быстро подниматься вверх. В уме прикидывал, куда лучше встать, чтобы тропинка, что петляет вдоль берега, была как на ладони. Взобравшись, Сергей встал спиной к старому стволу изуродованной непогодами сосны. Несколько раз мощно вдохнул-выдохнул. Поднял ружьё. Сейчас Николай выползет из-за кустов. Серёга его тихонечко окликнет, чтобы тот обернулся.

Николай не торопился. Над урезом обрыва показалась его голова. И маленькая чёрная полоска мушки сразу перекрыла её часть. Но Николай остановился, пригнулся и полез в кусты, чтобы посмотреть на заводь.

Сергей стоял и ждал. Сердце, до этого работавшее как хороший часовой механизм, вдруг бешено заколотилось, в висках больно застучала кровь. И какие-то разномастные видения из разных времён, прошедших и будущих, полетели перед глазами. То казалось, Сергей и группа на задании, а под обрывом шахиды-смертники, и есть только один приказ – уничтожить. То вдруг вдоль обрыва начинал ходить участковый Амосов и повторять, оборачиваясь к Сергею: «Готовился! Не день, не два. Годы напролёт готовился. Думал, ускользнёшь? Нет, брат! На пожизненное законопачу!». Но это не пугало. Смертельная обида на брата уже выплеснулась с единственной пулей.

Сергей мотнул головой. Николай стоял на пригорке, у кустов тальника. Буйнаков вскинул тулку, вдавил в плечо приклад, затаил дыхание и готов был окликнуть брата...

Бреднев Владимир. Рассказ «Последняя воля».

...Чёрный траур с проблесками неуёмной агрессии длился все девять дней и достиг максимального напряжения в момент, когда вихлястый, жидкий молодой адвокат с рыжей неопрятной бородёнкой на молодом лице впрыгнул во двор крепости и поскакал на своих козлиных ножках к парадному. К этому моменту все родственники были на ножах, и каждый, не испытывая особой ненависти, желал козлобородому, чтобы у него отсох язык в тот самый момент, когда он произнесёт чьё-то чужое имя.

Пока молодой человек открывал кейс и распечатывал конверты, на лицах родственников жила скорбь. Скорбь была уж слишком слезоточива. Когда он закончил читать завещание, глаза высохли, и в них гостило изумление, медленно перераставшее в негодование. Первой не выдержала самая активная из родственниц покойной, схватила телефон и набрала номер старой приятельницы Клавдии Васильевны. Каждый напрягся.

– Алло, Вера! Вера Сергеевна, голубушка, скажите, за нашей Клавой последнее время каких-нибудь странностей не замечали? Может, она о мести говорила? Или к зверушкам пристрастие питать стала? Жалела их? Сюсюкала, любя? Что говорите? Нас любит? Души не чает? Уверяла? Сильно уверяла, до слёз? Ой, Вера Сергеевна, точно до слёз! Если бы вы знали, что эта тварь старая наделала! Что с Клавдией Васильевной произойти изволило? Сдохла она, дура слабоумная, – крикнула в трубку женщина и влепила смартфон в стену.

Антон Ионович не выказал никаких эмоций. И сделался для всей родни ещё презреннее, чем был ранее. Сидевшие в комнате за общим столом люди презирали этого молодого бизнесмена, до неприличия обременённого собственными деньгами, и никак не выказавшего своей реакции на единственную спасительную ниточку, только что выдернутую из телефонного разговора: Клавдия Васильевна была слабоумной! Нет! Она была шизофреничкой! Недееспособной! Умалишённой! Слабонервной, внушаемой, легко поддающейся гипнозу! Какой была Клавдия Васильевна?

Никто и не заметил, как из комнаты удалился молодой рыжий человек. Теперь на бордовом бархате скатерти, покрывавшей стол, белым нарывом лежал лист завещания, где чёрным по белому, явно совращённая чёртом, Клавдия Васильевна написала: «Всё движимое и недвижимое имущество общей стоимостью в сорок шесть миллионов долларов США, принадлежащее мне ко дню моей смерти, по истечении сорока дней с момента кончины, прошу передать...».

Бреднев Владимир. Повесть «Годины».

...Через неделю ночью в дверь Максимовой избы раздался требовательный стук. Гринька, ставший уже подростком, поднялся первый. И хотел уже скинуть засов, но отец остановил. Максим молча потянул сына в дальнюю комнату.

– Гриня, быстро в мешок порты, рубашку, краюху, денег, сколько есть, и в окно. Поди, не догадались вокруг встать. И беги огородами, беги в город.

– Тятя, что случилось?

– Давай, сын. Давай. И про меня никому ни слова. Детдомовский. Это, сын, годины пришли. Те самые камни с неба, с которыми не совладать, – проговорил Максим уже в распахнутое окно.

В дверь били прикладами. Максим пошел открывать.

Товарищ Кащий состарился, но Максим узнал его сразу.

– Собирайтесь, гражданин Яровеев, – спокойно, без эмоций, сказал Кащий.

– Может, скажете, в чём дело?

– Скажу. Вас обвиняют в целенаправленном вредительстве экономике советского государства, в попустительстве врагам народа и симпатиях к бывшим белоказакам и белогвардейцам. Сам вы сын раскулаченного собственника, станичного атамана. Бывший царский офицер казачьих войск, доблестно сражавшийся за царя на империалистической войне.

– Ты, товарищ Кащий, войну не трогай. Я там с врагами России-матушки бился.

– Во-первых, я вам не товарищ, гражданин Яровеев, а во-вторых, вы тогда против интернациональных принципов выступали, кровавого царя и его гнилой и ненавистный строй защищали.

– Да уж, в интендантской роте не ошивался, – зло проговорил Максим.

Кащий только усмехнулся. Кивнул в сторону Максима, и солдат из НКВД застегнул на руках бывшего председателя колхоза «Светлый путь» воронёные блестящие наручники...