Ахмедов Шариф.
Рассказ-эссе «Метаморфозы одного сна».
В своём рассказе «Сон Колриджа» Хорхе Луис Борхес повествует о случае, произошедшем с известным английским поэтом-романтиком Сэмюэлем Тэйлором Колриджем (1772–1834). Как-то раз, по причине нездоровья приняв наркотическое снадобье, он берётся за чтение труда Пэрчеса, где шла речь о деяниях монгольского правителя. Через некоторое время сон одолевает нашего поэта, и во сне он явственно видит лирический фрагмент необычной красоты, воспевший небесное великолепие дворца, спроектированного и созданного из грёз монгольского владыки. Проснувшись, он в спешке начал записывать мифические строки, опасаясь утерять фрагменты в силу верно подступающей реальности дневного мира. Но, как это всегда бывает, нежданный визит прервал работу. «С немалым удивлением и досадой, – рассказывает Колридж, – я обнаружил, что хотя смутно, но помню общие очертания моего видения, всё прочее, кроме восьми или десяти отдельных строк, исчезло, как круги на поверхности реки от брошенного камня, и – увы! – восстановить их было невозможно». Несмотря на это, именитые современники поэта высоко оценили и те фрагменты неоконченной поэмы.
Затем рассказчик уводит нас в экскурс и знакомит с более или менее схожими казусами, случившимися с другими персонажами истории. Так мы узнаём о сверхъестественном влиянии снов на композитора Джузеппе Тартини (соната «Trillo del Diаvolo»), на Роберта Льюиса Стивенсона («Олалья», «Джекил и Хайд»). Тартини в бодрствующем состоянии попытался воспроизвести музыку сна; Стивенсон получил во сне сюжеты, то есть общие очертания. Удивителен и случай, связанный с Кэдмоном – первым церковным певцом англичан. Уже немолодой и бывший простым пастухом Кэдмон как-то раз улёгся спать в конюшне, среди лошадей, и вот во сне кто-то позвал его по имени и приказал петь. Кэдмон ответил, что не умеет, но ему сказали: «Пой о начале всего сотворённого». И тут Кэдмон произнёс стихи, которых никогда прежде не слышал. Проснувшись, он их не забыл и сумел повторить перед монахами соседнего монастыря. Читать он так и не научился, но монахи объяснили ему тексты Священной истории, и он, «как доброе животное жвачку, пережёвывал их и превращал в сладостные стихи, и таким образом он воспел сотворение мира и человека, и всю историю, рассказанную в Бытии и Исходе сынов Израиля, и их вступление в Землю обетованную, и многое другое из Писания, и воплощение, страсти, воскресение и вознесение Спасителя, и пришествие Святого Духа, и поучения апостолов, а также ужас Страшного Суда, ужас мук адских, блаженство рая, милостивые и грозные приговоры Господа».
Снова возвращаясь к случаю, подарившему миру несравненную музыку слов, Борхес проводит своего рода анализ проявлений неких тайных сил, породивших (в конечном итоге) незабвенный сон Колриджа. Сон этот привиделся поэту году в 1797, а поэму, извлечённую из недр того сна, с разъяснениями её незавершённости, он опубликовал в 1816 году. Ещё двадцать лет спустя в Париже (впервые в Европе) вышел в свет перевод труда персидского историка XIV века, к тому же главного визиря монгольских правителей, Рашид ад-Дина, где был возвеличен дворец монгольского правителя Китая: «К востоку от Ксамду Кубла Хан воздвиг дворец по плану, который был им увиден во сне и сохранён в памяти». Таким образом, первый сон, принадлежность которого приписывается Кубла Хану, приобщил к реальности дворец, второй же, привидевшийся через пять веков Колриджу, – породил поэму (или начало поэмы), внушённую дворцом. «За сходством снов просматривается некий план; огромный промежуток времени говорит о сверхчеловеческом характере исполнителя этого плана», – заключает Борхес и уверяет, что начавшаяся несколько столетий назад история одного сна ещё не подошла к концу...
