Импровизация

 

 

 

Вечер был тёмен и густ, как взбитые сливки. Небо нависло над землёй, грозя разразиться дождём, и я торопился, опасаясь промокнуть. Впервые за последнее время я не взял с собой Мишкину шестиструнку: она была мне больше не нужна, ведь у Зелёной есть гитара.

Тихо поднявшись по сумеречной лестнице, я осторожно отпер Сашкину дверь дублированным ключом и вдохнул сухой колючий запах квартиры. Второй мой приход...

Свет я не включил, лишь открыл окно, впустив в комнату свежий предгрозовой запах. Ветер легко пробежал по комнате, встрепенулись ожившие растения, щёлкнули в рамах проснувшиеся картины. Я улыбнулся и глубоко вздохнул. Сашкина гитара лежала на диване – в прошлый раз я оставил её там, не посмев заключить в пыльный брезентовый чехол.

Дека была сухой и чистой, на грифе – ни единой пылинки. Я сел на диван, осторожно взял гитару на руки, не спеша подкрутил колки, провёл ладонью по мягким изгибам обечайки. Гитара отдалась мне вся, без остатка, сразу; теперь я имел право держать её стройное деревянное тело в руках: я умел играть.

Подняв глаза, я вдруг заметил собственное отражение в высоком зеркале напротив дивана. Впервые за последний месяц я увидел себя целиком. Боже мой…

 

Седина бросилась в глаза сразу. Тоненькая прядь, но как видна в путанице чёрных волос! А руки… Металл безжалостно стёр пальцы в кровь, но я не чувствовал боли, любовно прикасаясь к посеребрённым струнам. Осунувшийся, взъерошенный, неопрятный, я был полон необыкновенной радостью ожидания. Миша сказал, что гитара мне не страшна, ибо я продал душу дьяволу. «Я за двадцать лет не научился тому, что вытворяешь на акустике ты», – ревниво качал головой он. Я не придавал значения его словам: бессильный помочь Зелёной, Миша подбадривал меня, чувствуя, что мои занятия – не пустая прихоть. Я играл исступлённо, учился не зря, и вот наконец-то смогу сыграть по-настоящему! Постой-ка, Боб, а как же…

Я положил гитару на колени и быстро растормошил карманы так и не снятой мною куртки. Заволновавшись, проверил брюки, рубашку и с облегчением вытащил из нагрудного кармана уже порядком потрёпанный листочек. Развернул его. Значки и буквы выстроились передо мной стройно, ясно, а в голове тотчас зазвучала красивая Сашкина музыка. Я подхватил гитару, приладил листочек к грифу, проколов его свободно торчащим хвостом струны… и начал играть.

Это было волшебство, наваждение, сумасшествие. Я играл, и музыка лилась страстно, горько, отчаянно, и дорогу аккордам выстилала кровь. Я увлечённо брал баррэ, в упоении скользил по струнам, а музыка обретала цвет, запах, форму; в комнате стало душно, тесно, я почувствовал неожиданную боль под сердцем, но продолжал играть. Я забыл обо всём на свете, даже о Сашке, которая струилась в мелодии, качаясь на аккордах, как на качелях, и почему-то плакала испуганно и растерянно – а я играл.

Слова пришли не сразу, но я не заметил, как начал подпевать себе:

 

Восток погас… Тебя качаю на руках,
а ты негромко подпеваешь небу в такт,
дробясь на звуки и летая по ладам.
Тебя отныне никому я не отдам.
Я разыскал тебя у музыки в плену,
заколдовал гитары звонкую струну,
и ты, сплетённая из музыки и слов,
с ладони выпустишь мою к тебе любовь.

 

 

Сашка сидела на полу, лохматая и заплаканная, и оторопело слушала меня. Я, всё ещё играя, перестал петь, и на лице моём расплылась счастливая улыбка. В этот миг я ощутил, насколько устал физически, и почувствовал, что ещё сильнее вымотался морально. Будто бы пришёл в себя после долгого забвения. Голодный, практически не спавший, с кровоточащими пальцами и израненной душой, я неотрывно смотрел на Сашку, будто боялся, что она снова исчезнет, если я отведу взгляд. Сашенька ошарашенно таращилась на меня, на комнату, на свои ладони и ничего не говорила. По её лицу текли слёзы, и я, в изнеможении отбросив гитару, съехал с дивана на пол и осторожно дотронулся до Зелёной.

– Это ты… Сашенька… Как долго я играл тебя.

– Что? – едва слышно выдохнула она, протягивая ко мне руки.

Я из последних сил обнял её, тонкую, сотканную из воздуха и музыки, и, теряя сознание от усталости, бессвязно произнёс:

– Плачь, пожалуйста, плачь, ведь ты живая. Если понадобится вытащить тебя с Марса, я, конечно, научусь управлять космическим кораблём… Но всё-таки будь осторожней, когда снова станешь сочинять музыку… Хотя бы позови меня, теперь я могу…

Я упал Сашке на руки и заснул. Мне снилось, что Зелёная теребит мои волосы, целует седину и повторяет без остановки: «Не называй меня Зелёной… Я больше не буду красить волосы, Боб, никогда не буду красить… Боб, где ты, Боб…»

А на диване лежала гитара. Она улыбалась, но не коварно, а насмешливо: вернув Сашке душу, она навсегда заполучила мою.