Охота на отражение

 

 

 

С некоторых пор сны стали для меня тяжким испытанием. Сны – та область, где мы перестаем контролировать свои поступки и обстоятельства, в которые попадаем. Во снах не бывает зеркал. И это главная причина моего беспокойства. Без зеркал мы никто, без зеркал мы не чувствуем себя людьми, мы потеряем всяческое представление о собственной внешности, когда пропадут зеркала. Мы перестанем отождествлять себя с окружающими нас людьми. Поэтому зеркала – основа нашей жизни. Ирреальное пространство сна избегает и подробностей, и не заботится о том, чтобы мы чувствовали себя в своей тарелке. Странный сон посетил меня недавно. Чудится мне, будто я сижу на диване или в кресле в нашем деревенском доме. Вокруг неясный полумрак, поскольку окна закрыты ставнями на время нашего отъезда. Двор вокруг дома зарос крапивой и небывало высокими лопухами. На каждом колене у меня сидит по девушке, они в ритуальном почтении осыпают меня поцелуями. Пропало время, и мир вокруг замолк, будто я здесь один исполняю какой-то очень важный долг. Девушки, безусловно, давно знают друг друга и в некотором смысле действуют сообща. Через некоторое время мне в голову приходит сравнение: они так же давно знают друг друга, как и Ллойд Болл с Клейтоном Стэнли. Поясню: это известные волейболисты, игравшие вместе в национальной сборной США, а также в различных европейских клубах. Во многом именно их слаженные действия предопределяли успешное выступление греческого «Ираклиса» и казанского «Динамо». Подобная параллель заставляет на мгновение меня самого поверить, будто я Ллойд Болл. Сон проходит, но тревога остается.

 

Детство мое протекало весьма разнузданно и шумно. Я был веселым малым и никому не давал спуску. Иные здоровяки пасовали передо мной, боясь моего грозного нрава. Мне не приходилось думать о последствиях, о них чаще всего приходилось думать моим родителям. В первом классе я устраивал одну драку за другой, и украшения мужчины очень быстро начали появляться на лице мальчика. Я ввязывался в потасовки с хулиганами и второгодниками. Таскал за вихры здоровенных дебилов, а те в ответ исправно снабжали меня отличными синяками. Я вступал в неравные схватки с записными силачами из параллельного класса, мы устраивали дуэли до первой крови с помощью метания камушков. Меня мутузили и грузины, и русские, но и я в долгу не оставался. Меня не останавливали ни возрастные преграды, ни социальные. Апогеем карьеры лихача была драка с толпой местных хулиганов на закате дня. Она завершилась моим поражением, сломанным носом и окровавленным свитером. Но с тех пор прошло уже много времени, и мой нрав кардинально переменился. Что тому было причиной, я попытаюсь объяснить потом. А сейчас расскажу, в чем, собственно заключалась эта перемена.

 

Об истории своей безответной любви в иносказательной форме я уже рассказывал на страницах рассказа «Взгляд изнутри». Только я не умер, а остался жить. Не покинуло меня и иссушающее тело и душу чувство безумной страсти. С тех пор я не мог найти себе места. Посредником моего чувства уже соглашался стать любезнейший Глеб Петрович Шеншин. Но я больше молчал, и наша переписка ограничивалась лишь моими просьбами и брюзжанием. Я манерно надписывал все конверты «письмами обездоленного» и в ответ на предложение услуг от Глеба Петровича ограничивался достаточно общими и бессмысленными фразами. В порыве бестолкового отчаяния и меланхоличного пессимизма я выводил источающим чернила пером: «Я не сделаю ни шагу ей навстречу. Я не буду мириться с ее надменностью и холодностью». Под конец я, как всегда, принимался клянчить деньги: «Дорогой мой Глеб Петрович! Раздобудьте мне немного презренного металла. Только обладая деньгами, я буду свободен от мыслей о них и о ней. Помогите мне, дорогой друг, не дайте мне погибнуть столь плачевно!» Дневник мой в те времена большей частью все пустовал. Изредка я записывал несколько строк, вроде этих:

 

«Я болен днями и ночами,

                     Я паразит на теле дней».

 

С тех пор, как моя красавица решила завязать отношения с одним ничтожным малым, я не могу найти себе места. Ревность стала мне спутницей и подругой. Мне проще было не встречать ее нигде, чем видеть, как она принадлежит другому. Я удерживал себя от того, чтобы не воплотить соломоново решение «не будь же ты ни с кем» в жизнь! Моя беспомощность жгла мне сердце и угнетала меня. Ты со своим любовничком чудилась мне в каждой подворотне. У каждого схода на набережной Москва-реки. Этой боли не было исхода, и я бродил разъяренным тигром по клетке будничных сомнений. Я травил свое горе вином и бессонницей. Несчастный и робкий поклонник в моем лице бродил по ночной Москве, забывался в вихре сомнительных наслаждений, отчаянно спорил с малознакомыми людьми, начинал собирать коллекцию замороженных ящериц, в общем, делал все, что угодно, кроме самого очевидного – попытаться добиться взаимности. Одинокие шаги напрасных странствий отдавались гулким эхом ударов всемирного сердца страждущих и обездоленных. Как видите, я лишился последних следов былой решительности. И принялся действовать методами, подобающими скорее наемной ищейке, чем дворянину и аристократу. Один мой приятель пригласил меня на студенческий сайт, куда стекались представители множества институтов и университетов нашей необъятной родины. Сперва я посчитал это формальностью, но затем обнаружил там множество моих бывших друзей, знакомство с которыми по тем или иным, не зависящим от меня, причинам было прервано или приостановлено. Со многими я был рад восстановить былую дружбу. Там же я обнаруживал множество людей мне интересных, но незнакомых. Проницательный читатель уже наверняка догадался, как замкнуть этот сюжетный поворот. Действительно, на одной из фотографий я увидел любимые черты, столь же идеальные и божественно несравненные, что и черты античной статуи, но вместе с тем все в них говорило, что она живет и готова наслаждаться каждым моментом проживаемой жизни. Что-то подозревая или предчувствуя, она попыталась запутать следы и поменяла имя на милое прозвище. Но опытного охотника не так-то просто сбить с толку. Я пребывал в нерешительности, ведь ее образ на экране монитора – только след реальности, намек на возможное, во много раз вещь менее замечательная, чем сам оригинал. Мучительный зазор между мной и ее недоступным для меня милым личиком подводил меня к состоянию, близкому к помешательству.

 

Ты слегка насмешливо взирала со своих запыленных временем фотографий на экране монитора. Ты бросала вызов моему предполагаемому самолюбию, моей мнимой гордости. Но я вынужден был терпеть твои издевательства. В своем альбоме ты разместила в том числе и кадры, на которых обнимаешься со своим возлюбленным. Ловкий ход, я был обезоружен, я погиб, ты поразила меня в самое сердце. Оставалось лишь молча смотреть на экран, подавленно и опустошенно. Тише зимнего утра, молчаливей кладбищенского креста, неразговорчивей пустынного ковыля. Как ответит Вам звездное небо? Какими наблюдениями поделится с Вами каменная статуя? Меня не было в ее мире, или она не желала думать о несчастном писателе. Раз за разом она ранила меня все больнее, как будто подозревая немого соглядатая. Она нараспев произносила со вздорной жестокостью героинь Достоевского: «Так я же при тебе буду целовать своего возлюбленного в губы!» Затемненное отражение внимательно и слегка с презрением изучало реакцию хозяина на увиденные снимки. Оно насмешливо кивало в ответ на ужас, поселившийся у меня в сердце. В суровых чертах зеркального визави я начал узнавать прежнего себя. Зеркальная поверхность экрана монитора позволила на мгновение заглянуть мне в прошлое. И мне пришло в голову: прежде бы я не стал так долго раздумывать и мучиться. Я бы действовал гораздо более решительно и смело. Наблюдения эти подтолкнули меня к мысли, а уж не поменялись ли мы с моим зеркальным двойником местами?! Настолько разительным был хронологический контраст обличий автора. По случайному ли стечению событий, в результате ли синхронного нарушения границы между нашими мирами, но как-то нам удалось обменяться телами. Моя деятельная часть, активное воплощение разума перебралось за зеркальную перегородку бытия. Но наши миры столь похожи… Или, скорее, зеркальное сходство распространяется лишь на разум, а характером мы можем оказаться совсем разными. Как знать! Своими домыслами я решил поделиться с Иваном Борисовичем Азаровым, моим давнишним приятелем. Однако, он только посмеялся над моими фантазиями и посоветовал не забивать голову всяческой чепухой. Чтобы развеять меня, он даже пересказал мне недавно услышанную в вольном юмористическом шоу остроту:

   Без мыла нынче трудно жить
 Музыкальным ветеранам –
 Билан решился проложить
 Свой путь ad gloriam per anum.  

 Я был раздражен его советом, и дурное настроение распространилось на все последующие дни. В унынии я не находил себе места, но тут у меня и у моего потустороннего приятеля одновременно начал созревать зловещий план.

 

Вы, наверное, еще помните: во сне не бывает зеркал, ибо душам неведомы зеркальные преграды. В царстве сна мы объединяемся с нашими зеркальными двойниками и начинаем составлять с ними единое целое. Во снах нет зеркал – они там перестают значить, что бы то ни было! И появляется возможность, как водомерке, скользить одновременно, как по той, так и по другой сторонам зеркальной поверхности. Мы встретились утром, когда солнце спряталось за мглистыми шторами туч. Вместе мы миновали сторожевой пост на входе в институт. На специальных постаментах грозно скалились каменные чудища с разинутыми пастями. Мы действовали быстро и слаженно, будто обдумав все заранее. Мы не смотрели друг на друга, заранее зная, как поведет себя каждый в механистичном стремлении копировать и подражать. Нога в ногу поднимаемся на второй этаж. Поворачиваем направо и проходим мимо учебной части. Тусклый коридорный свет дрожит и мерцает в предвкушении ужасной расправы. Я смотрю в лицо двойнику и закладываю прядь волос ему за ухо, а он проделывает аналогичную операцию со мной. Стук подошвы башмаков о кафель пола. Мы заходим в туалетные кабинки, оставляя кабинку посередине свободной, и запираем за собой двери. С обеих сторон симметрично выкладываем пол вокруг средней кабинки бумажными салфетками, накидываем поверх строгих костюмов дождевики. И терпеливо поджидаем гостя. Скрипит входная дверь, громкий стук пластмассовой створки разносится окрест. Жертва заползает внутрь ловушки, и сама закрывает за собой дверь. Ну что же, красавчик, ты пойман! Его светлые волосы послушно лежат на голове, а глаза не выражают ничего кроме легкого удивления. Мы перепрыгиваем через перегородки кабинок, и мое зеркальное воплощение ножом для бумаги легко проводит по горлу любовника. Я сперва ошарашен таким резким началом, но затем вспоминаю его фотографии в обнимку с властительницей моих снов и дум. Эти идиллические картины пастельных тонов столько месяцев служили предметом для ревности. Мне хотелось тогда сделать все, что угодно, только бы не повторились эти разрывающие сердце эпизоды. Я был готов тогда от отчаяния свести счеты с жизнью, проститься с белым светом. А избранник королевы не кричит и уже не молит о пощаде, он наверняка знает, зачем мы сюда пришли. Он, наверняка, догадывается, почему появился здесь сам. Во снах задают вопросы не для того, чтобы получать на них ответы. Он картинно, как хороший актер, машет в агонии руками и бьет ими о хлипкие стены кабинки. Наш подопечный хрипит и плюется красным ядом поганых уст, речь свистом выходит через дыру в шее. Кровь фонтаном брызжет из широкой рваной раны, но напор фонтана ослабевает. Он, наслаждаясь игрой, закатывает глаза и медленно опускается. Расползающееся пятно синеватой крови медленно поглощается салфетками. Бахрома краев широкой раны на шее сластолюбца подобна ужасному воротнику, набухшему от воды в грозу. Мы снимаем и комкаем дождевики. Через полчаса я собираю салфетки и оттираю кровь с ботинок. Двойник пробует закурить, но я говорю ему, чтобы он прекратил, иначе нас засекут. Он пробует возражать.

– Что за ерунда, приятель? – говорю я ему. – С каких это пор ты пристрастился к табачку?

– Ох, да знаешь, мы не так-то много времени проводили вместе: ты не любитель покрасоваться перед зеркалом, а потому я немного отошел в сторону от курса, заданного тобой! – объяснил мне двойник.

– Ну-ну, хорош мне заливать про свои горести. Нам тут еще не хватает разрыдаться и провести в объятиях друг друга время, оставшееся до приезда следователей.

У двойника взгляд исподлобья, его тяжелое ярмо опускается на меня. Двойник внимательно изучает мои черты, словно пытается отыскать возникшее между нами различие у меня на лице.

– А ты недалек, братец, – хочется мне сказать этому кровожадному ублюдку.

Но молчит я здешний, молчит и потусторонний собрат. Во взоре его нет ничего кроме слегка заметного презрения и безразличия, помноженного на сознание превосходства над более слабым и нерешительным.

Мы, крадучись, выходим из здания и бежим врассыпную. Солнце осеняет нас золотистым светом, и сон тает, подобно сливочному мороженому.

 

Тихой грусти удовлетворенное молчанье, шипенье змей тоски, полночный шелест мыслей неудачных, – ничего другого мне и не подарило ночное путешествие с моим зеркальным другом. С другой стороны, свобода от беспокойств низменной суеты и порочного любопытства стадности. Я сохраню все в тайне. Но этот взгляд, что пройдет со мной через вечность, приманка хватких объятий памяти. Разумеется, речь идет о моем сумрачном alter ego, а не об этом малозначащем паяце, которого мы сообща порешили в катакомбах снов. Если говорить об итогах ночного путешествия, то лицо той, из-за кого совершилось злодеяние, не промокло от слез. Ничего будто бы и не произошло! Кому тогда была нужна кровавая расправа, чью жизнь она сделала короче? Ответы на эти вопросы остались для меня тайной за семью печатями. Но одно я знаю точно: при появлении счастливого возлюбленного моей красавицы отчего-то начинают трескаться зеркала.