Жертвенник. О сакральном и профанном литературного творчества

На чтение потребуется 12 часов | Скачать: doc, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Как нам удалось прояснить, писатель – художник, поэт – всегда находится в некой срединной точке. Между профанным и сакральным. Между бытием и ничто. В конечном счете – между жизнью и смертью. Он находится в ней экзистенциально, то есть, в соотнесении его «Я» с простирающимися по обе стороны от него двумя беспредельностями. Даже самый профанный писатель, сочиняющий ради заработка или же из наивного обывательского честолюбия, все рано находится в этой точке, хочет он того или нет. Жизнь и смерть – вот два полюса творческого притяжения. Писатель же, который устремляется к произведению искусства, который всю жизнь свою подчиняет этому трудному поиску, поначалу, может быть, неосознанно, а затем – все более трезво начинает оценивать себя под прицелом финала жизненного пути.

Что он своим творчеством хочет миру сказать? Действительно у него ли есть что сказать – или так, пустословие? Стоит ли это говорить? Нужно ли это людям? И главное – нужно ли это самому автору? Чем он оправдает свое творческое существование в самом конечном, предсмертном пределе? И что останется после него? Да и останется ли? Будет ли оно сколь-нибудь долгим и слышимым эхом?

Все эти вопросы терзают писателя на протяжении всей его жизни. На какие-то он находит ответ, на какие-то – нет. Так или иначе, они проецируются на финальную перспективу. Если ответы разубеждают писателя в необходимости продолжать, на каком-то этапе он оставляет этот никчемный вздор. Если же нет – он движется дальше, подчиняя себя сверхзадаче, концентрируясь на письме, решительно отметая всё лишнее, вырабатывая бытовой аскетизм и творческую дисциплину, замыкаясь в своем личном пространстве и времени, держа оборону от притязаний домашних, которым он как правило всегда для чего-то нужен, осаждая издательства, которым он не нужен как правило, стоически снося все лишения, невзгоды, потери, упреки, насмешки, жестокость, пожизненную безнадежность, фатальную предначертанность...

Он идет Путем Воина...

Поначалу писатель надеется на профанный успех. То есть на то, что своим творчеством заработает денег. Но со временем он убеждается, что заработать этим нельзя – если, конечно, не писать откровенный рыночный ширпотреб. Более того, убеждается, что подлинное произведение, которое можно было бы, не греша против совести, причислить к искусству, требует затраты такого ресурса человеческой жизни, что его практически уже не остается для заработка. Такова профанная подоплека аскетизма в быту, отчуждения от семьи, ожесточения к книгоиздателям. И во всем этом для писателя сквозит профанная смерть.

Он идет Путем Воина всё более беспощадно…

Но по мере постижения законов искусства, по мере подчинения себя их властному требованию, он всё более видит иную, сакральную смерть: она ждет, чтоб писатель принес себя в жертву. Он всё более зримо видит, как она его поджидает, гипнотизирует, манит, дурманит. И он всё более с ней сверяет написанное и то, что нужно еще успеть.

Он идет Путем Воина всё более одержимо…

Эта идиома – Путь Воина – в наше время весьма популярна. Трудно определить, когда это началось у нас, и с чего. Возможно, с видеофильмов про шаолиньских монахов, возможно – с Карлоса Кастанеды. Приложили к этому руку и Пауло Коэльо, и многие другие, менее известные, но не менее романтичные. Во всяком случае, родилась она не вчера, но на сегодня она собой представляет массовое клише, популярный штамп, затертую пошлость.

А между тем эта идиома сугубо сакральна. Воин – вовсе не популярный персонаж масс-культуры, а человек, ступивший на путь индивидуального восхождения. Это нечто, противоположное популярности. Это сугубо личный, ни с кем не делимый, узкий, духовный путь, на протяжении которого человек вырабатывает в себе качества, необходимые для борьбы на каждом этапе пути, но главное – для последнего поединка.

О Пути Воина много написано, но, пожалуй что, лучше всего – то есть, без ложной романтики, а строго и лаконично – это сформулировано в средневековом японском кодексе «Бусидо». За исключением феодальной привязки и чисто японских нюансов, привожу его главные пункты (Википедия):

 

«Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть.

К смерти следует идти с ясным сознанием того, что надлежит делать самураю и что унижает его достоинство.

Следует взвешивать каждое слово и неизменно задавать себе вопрос, правда ли то, что собираешься сказать.

В делах повседневных помнить о смерти и хранить это слово в своем сердце.

Верность, справедливость и мужество – три природные добродетели самурая. На войне верность самурая проявляется в том, чтобы без страха идти на вражеские стрелы и копья, жертвуя жизнью, если того требует долг.

Если на войне самураю случится проиграть бой, и он должен будет сложить голову, ему следует гордо назвать своё имя и умереть с улыбкой без унизительной поспешности.

Будучи смертельно ранен, так что никакие средства уже не могут его спасти, самурай должен почтительно обратиться со словами прощания к старшим по положению и спокойно испустить дух, подчиняясь неизбежному.

Обладающий лишь грубой силой не достоин звания самурая. Не говоря уж о необходимости изучения наук, воин должен использовать досуг для упражнений в поэзии и постижения чайной церемонии.

Самурай должен прежде всего постоянно помнить, что он может в любой момент умереть, и если такой момент настанет, то умереть самурай должен с честью. Вот его главное дело».

 

И еще одно дополнение: «Истинный самурай, отправляясь в поход, давал три обета: забыть навеки свой дом, забыть о жене и детях, забыть о собственной жизни».

Не правда ли, всё это справедливо и для писательского пути? Если, конечно, мы говорим о сакральном писателе…