Хроника глобального бреда

 

 

Павел тоже был призван по мобилизации. Ему, еще в советское время закончившему два курса института и отслужившему в стройбате на Дальнем Востоке, и в голову не пришло бы тогда, что когда-то снова придется стать в строй, да еще с оружием в руках.

В счастливых шестидесятых он родился и вырос в Ереване под щедрым южным солнцем. Как все пацаны, играл со сверстниками в футбол на пустыре за их старым многоэтажным домом, фанатично болел за «Арарат» в союзном чемпионате, собирал марки и значки. Еще ходил в общую и музыкальную школы и всегда читал свежие журналы «Радио», «Моделист-конструктор» и «Юный техник», добывая из них образцы всяких моделей, схемы и схемки. Азартно конструировал и собирал полезные игрушки и приспособления.

Бабушка Ануш всегда ругала Павлика за неразбериху на письменном столе и очень пугалась неожиданно отворявшихся, сами собой, дверей в его комнату, когда хотела войти, чтобы навести там наконец-то порядок. Автоматическое их раскрытие сопровождалось включением музыки и цветомузыки, выскакиванием каких-то «чертей» из-за угла и пикированием на вошедшего самолетиков по натянутой леске, строчащих на лету звуком маленьких пулеметиков в крыльях и мигающих крохотными лампочками. Павлуша всегда что-то мастерил!..

Когда вырос, поступил в политехнический и полюбил прелестную девушку. Поженились они не скоро – лишь тогда, когда Павел отслужил в армии и, окончив институт, устроился в конструкторское бюро. Зарплата там была небольшой, но работа радовала: он творил!.. Росли в любви и заботе двое деток, солнце над головой светило ласково и беззаботно.

Вместе со всей могучей страной Галстян радовался «нагрянувшей» перестройке, вслушивался в речи депутатов на их первых демократических съездах, негодовал при появлении самозванного ГКЧП, сочувствовал жертвам межнациональных конфликтов и страшных трагедий в Чернобыле и Южно-Сахалинске. Не в силах оторваться от семьи, помогал скромными денежными переводами в Фонд возрождения Спитака, разрушенного землетрясением, провожал уезжавших на восстановление города добровольцев. Ощущал единство всех народов огромного государства – СССР.

Крушение Советского Союза и карабахскую войну воспринял очень близко, с сердечной болью: не стало той надежной опоры, которая была всегда. Казалось, что наступило время сплошных несчастий – все реалии, окружавшие с детства, как-то незаметно переменились.

Его проектное бюро закрылось, привычная работа исчезла; черной лазутчицей подобралась нужда, и каждый уже зарабатывал теперь, как только мог. Пришлось Павлу и чебуреки стряпать, и долму готовить, и лимузины богатых «новых армян» сторожить. Смог оправиться материально лишь спустя годы, когда удалось заняться монтажом и наладкой локальных компьютерных сетей.

И все бы стало ничего: дети выросли умные и красивые, уже свои малыши у них народились и росли; в доме достаток, сам совсем молодой еще – живи и радуйся! Но нежданно-негаданно навалилась катастрофа.

 

Галстян не интересовался ни географией, ни метеорологией. Из географии твердо усвоил, что есть Европа, Россия, Япония, Армения; и далеко-далеко за океаном, в сказочно богатой Америке, живет с семьей двоюродный брат Самвел. А метеорология – это «погода на завтра»…

Когда появились сообщения о подъеме воды в Черном море, опасности не ощущал: от Армении до моря – ой, как далеко! Большинство из окружавших его людей моря никогда и не видели.

Старики смеялись:

– Что море?.. Вот озеро Севан – это да! Большое озеро, глубокое... Мы – в горы уйдем, туда никакое море не достанет. Разве не слышали вы, что праведник Ной со своим кораблем великий потоп на горе Арарат переждал? И животные у него были… и жена, и дети… и живой спустился, когда вода ушла. Большие ученые на той горе его ковчег нашли. Да-а! От Ноя потом все люди произошли, как раньше от Адама: и армяне, и грузины, и русские. Только турки от дьявола родились – это точно!.. А мы моря не боимся: мы в горы уйдем, ха-ха-ха-ха!

Только стихия вовсе не спрашивала их мнения. Когда исчезли под водой Абхазия и Аджария, вода подошла уже к Кутаиси и горным перевалам у Транскавказской магистрали, а с юга Индийский океан стал стремительно затапливать Иран и Ирак, поняли: надо уходить на север, в Россию. Иначе поздно будет… вода разливается нешуточно. То, что с Ноем было – чепуха, по сравнению с нынешней бедой.

И потянулись караваны беженцев. По пути с удивлением узнавали: бегут все окрестные народы – и все в одном направлении. Дороги запружены людьми, бьющимися за проходы на север.

Везде началась мобилизация. В Ереване, Ленинакане, Спитаке, Кировакане, Степанакерте срочно формировались механизированные бригады. Первые части уже начали бои с такими же частями из Грузии и Азербайджана.

Кто успевал на короткое время отбить участок магистрали, тот быстро-быстро старался пропихнуть вперед как можно больше своих. Самые боеспособные подразделения шли в головном походном охранении.

Осетины, дагестанцы, черкесы, чеченцы, кабардинцы и многие другие встали на пути. Им нужно было успеть эвакуировать своих – чужие с юга этому мешали. Объединившиеся теперь грузино-армянские части пошли на штурм заслона: разливавшееся Черное море не оставляло времени на раздумье, грозя перекрыть путь всем убегавшим своим соединением с Каспием через кубано-ставропольские и калмыцкие степи.

 

Павел был мобилизован в конце весны 2012 года. Семью отправил в эвакуацию раньше, страшно переживал без известий о них.

Он попал во Вторую Ереванскую бригаду командиром гранатометного взвода. Быстрым маршем бригада двинулась в Осетию направлением на Цхинвали; бои с грузинами уже прекратились, теперь действовали сообща. Впереди стояла огромная мусульманская масса, и клич «Аллах акбар!» был ее знаменем.

Два месяца шли напряженные бои. Успеха достичь не удавалось, а время «работало» против любой из сторон. Скопились огромные толпы беженцев; войска расталкивали их танками, освобождая путь армейским колоннам. Пища кончалась; в небе появились пыль и гарь от мировых ураганов и пожарищ, началось неизбежное похолодание. Женщины и дети кричали:

– Пусть Россия нам поможет – мы же свои, православные!

Крики остались без ответа… Россия не помогла.

Сходившим с ума от напряжения, русским приходилось отражать атаки всех: в России не было места пришлым! Начавшись как местные эпизодические стычки, бои теперь целиком захватили Северный Кавказ и пламенеющим шквалом продвигались к древним русским городам.

День и ночь, день и ночь грохотали пушки тут и там – железо и плоть прорывались сквозь огонь. Не хватало сил для отражения натиска!

Русские истекали кровью, их огромная прежде армия таяла на глазах. Боевые потери были чудовищны, а войска истощались еще разбегающимися дезертирами: полевые трибуналы и заградотряды не способны были никого остановить.

Не хватало боеприпасов и продовольствия. Мобильные рейдовые отряды войск МЧС реквизировали всю еду и пригодную теплую одежду для русских беженцев, стекавшихся к Москве – туда, где в существующих и спешно строящихся новых убежищах надеялись спасти людей.

Уже под Воронежем российским войскам пришлось нанести первые тактические ядерные удары по скоплениям наступавших кавказцев; их повторяли потом еще и еще – другого способа остановить гигантский живой таран не было. Центральное правительство уже впадало в истерический паралич, не в силах регулировать отступление и оборону в условиях хаоса, создаваемого прибывающими и прибывающими массами эвакуированных. Все неудержимо скользило в гибельную пропасть анархии.

Противник подступал к столице, – Москву не могли спасти теперь никакие сибирские дивизии, потому что этих дивизий просто не было. Никакое чудо уже не могло помочь!..

Но чудо произошло: в стратегическое управление ходом битвы вступил давний союзник России – Генерал Мороз. Стоило помнить об историческом уроке двух Отечественных войн, забытом в суматохе и растерянности.

Стужа, голод и мгла накрыли захлебнувшийся в крови фронт. Словно мифические чудовища, они алчно и без разбора пожирали остатки живого с обеих его сторон. И если у оборонявшихся еще оставались резервы, то у наступавших они давно уже были исчерпаны. В таких условиях скорая победа русской армии стала предрешена: долгий и успешный натиск южан иссяк столь внезапно, будто они разом шагнули в разверзшуюся бездну.

Ютились еще кое-где по подвалам мелкие группы захватчиков, не способные уже двигаться вперед, но дни их были сочтены. Дальше Тулы и Калуги пройти не смог никто – все умерли от холода, голода и потери жизненных сил.

 

Павел Галстян, бывший в составе нескольких кавказских соединений, прорвавшихся к Туле, перенес все лишения, выпавшие на их долю общей Беды.

Надеявшиеся вначале на помощь России, армяне и грузины скоро поняли, что ее не будет. Более того – российские войска били по ним так же, как и по всем другим, не делая никакого различия.

– Плохи у русских дела, раз никого не жалеют… – поняли солдаты. И тоже ударили по россиянам – сильно и гневно!

И у Ростова, и у Воронежа Павел с ожесточением жег и жег российские танки, проклиная русских за предательство.

Его миновали тяжелые ранения, – пару раз только легко зацепило осколками. Зато он видел, как десятками и сотнями гибнут бойцы вокруг него, как убивают они сами; видел всю жестокость, кровь и грязь войны. Растерзанные снарядами трупы уже не вызывали у него того сострадания, которое было вначале пути на север.

Ни конца, ни края не видно было торжествующему вокруг аду!.. Сплошной бред сумасшедшего… бред сумасшедшей планеты.

Выросший под надежным крылом великой державы, он и подумать раньше не мог, что когда-то окажется на войне: на СССР, разгромивший немецкий фашизм, никто и никогда не мог больше напасть. Это было исключено!.. Отслужив в Советской Армии, он просто отдал Родине свой долг, как отдал бы соседу три рубля, занятые до получки. Нельзя не отдавать долги!

В прошедших боях душа его настолько очерствела, что откликалась теперь только на одно-единственное: он горевал по своим пропавшим близким. Ни одной весточки не получил от них, ни одного словца с самого начала бегства с отчей земли. И каждый день видел при этом заснеженные степи, сплошь покрытые горками застывших трупов беженцев, шедших следом за войсками.

Если бойцов еще скудно кормили, то им доставались сущие крохи. Сердце обливалось кровью, когда понимал, что и его внуки, если еще живы, где-то так же тянут к солдатам тонкие ручонки с жалобной просьбой кусочка пищи, как не раз просили и у него. Он отдавал тогда все, что было в карманах, сам питаясь потом только горькими слезами.

Все эти беженцы погибли, а значит, погибли и его родные – безвинные жертвы глобальной катастрофы. Небо над головой будто проклинало их, не ведавших, за какие грехи. Пыль от ураганов, прокатывавшихся по всей Земле, сажа от вулканов и пожарищ все чернили и чернили его.

У полузатопленного Ростова сверху висела еще лишь легкая дымка, у Воронежа шли уже в сумерках; сейчас же ночь была бесконечна и необъятна, а холод все нарастал. Русские побросали свои танки и автомашины в степях и буераках от Воронежа до Курска: двигатели не работали на сильном морозе; гранатометчики Галстяна шли теперь налегке. Но сколько же истомляющих тело и душу верст будет в их долгом пути?.. Никто не мог сказать.

На подступах к Туле уже еле шевелились, волоча вручную сани с боеприпасами и тяжелым оружием. В сутки – по заснеженным дорогам, с боем – продвигались лишь несколько километров.

Шаг в сторону от обочины грозил смертью. И дело было не в минах: снег в глубоких кюветах затягивал в себя, точно болото. Без чужой помощи обессиленному трудно выбраться из такой западни – почти невозможно. В рыхлом снегу можно было просто утонуть.

Еще шли вперед, густо оставляя за собой окоченевшие трупы; верилось, что конец близок. Двигало одно – впереди тепло и еда!

Русские оборонялись слабо, понимая, что уже нет в этом острой необходимости: скоро противник «кончится». Но перестрелки иногда возникали.

 

Тот бой у вокзала стал последним для Павла. От его батальона осталось не больше полусотни голодных и обмороженных бойцов; теперь и жертвы уже не делили на две категории – раненых и убитых: раненых никто не лечил, и все они вскоре присоединялись к погибшим, пополняя список безвозвратных потерь.

Изможденные солдаты обосновались в подвале элеватора, разожгли костры из собранных обломков, и молча уселись вокруг них: есть было нечего. Согрели кипяток, пили его, обжигаясь. Разведка донесла, что русские близко – на вокзале; все встрепенулись: у русских еда! Схватив оружие, ринулись вперед.

Преодолев сотню метров, увидели солдат противника; пока устанавливали ДШК, те убежали, растворившись во мгле. Долго били наугад, в темноту, потом пошли дальше.

У стрелки на пути к вокзалу их встретили огнем, – упали первые убитые. Не сговариваясь, с едва похожим на крик стоном «а-а!» бросились вперед; от здания сортировки застрочили автоматы. Вломились туда обезумевшей толпой, невзирая на огонь, быстро расстреляли все и вся; обшаривали трупы противостоявших им, находя только крошки или ничего не находя. Стало ясно: это лишь тыловое охранение; основные силы там – на вокзале, и еда у них!

Едва отдышавшись, снова побежали, а вернее, поковыляли вперед. Из окон и дверей вокзала стреляли автоматчики, густо сея пули и мало в кого попадая.

Отчаянно рванулись к входу – изнутри ударил русский пулемет; крупнокалиберные пули в клочья разносили вбегавших, но их поток нельзя было остановить. Загремели гранаты, стрельба слилась в один протяжный вой.

Ползли по лестницам, этажам, заползали в комнаты. И стреляли, стреляли в чужих и своих, сходя с ума и не разбирая в темноте, куда палят, пока не в кого стало стрелять. По этажам с дикими стонами ползали раненые – их покидали последние силы. Скоро все они окоченели.

 

Галстян, пробравшийся в ходе боя в подвал, забился в какую-то комнату, лежал там и трясся от озноба: пуля ударила ему сзади в правое бедро. Горячая кровь текла по штанам на пол и в валенки.

Превозмогая немощь, он достал перевязочный пакет и намотал весь бинт на ногу, не видя, попадает ли на рану. Обессиленный, впал в забытье.

Очнулся от холода, не помня, долго или нет лежал без сознания. В комнате было намного теплее, чем на улице, но его сильно знобило.

Весь содрогаясь, в полной темноте шарил руками по сторонам – собирал щепки, разное дерево, бумагу; негнущимися от холода пальцами достал спички, развел огонек, стал греться у него. Дым из комнаты хорошо вытягивало в маленькое окошечко у потолка – удушья не было. Набрав немного тепла, огляделся в свете костерка: вокруг столы и стулья, в углу раскрытый сейф со стопками бумаг, по стенам какие-то полки.

С огромным усилием поднялся. Раненая нога не болела, но сильно занемела; опираясь на нее как на деревяшку, враскоряку подошел к стульям, стал ломать их. Стульев, на его счастье, было много: вдоль стены они стояли целым рядом, один на другом. В сейфе набрал бумаги, рядом с ним заметил лист железа, прислоненный к стене; старый костер затушил, новый развел уже на этом листе, решив, что так будет лучше.

Скрутив из бумаги факел, пошел по коридору наверх – там все были мертвые. Содрав с них несколько бушлатов, вернулся в свою комнату. Оделся теплее, постелил бушлаты на пол, прилег у огня и стал умирать.

Еды все равно не было – только огонь; он понимал, что обессилев окончательно, перестанет поддерживать его и просто замерзнет. Поэтому лежал, уже ни к чему не стремясь и ни о чем не думая. Думать было незачем: жизнь кончилась; он уже сам хотел умереть.

Но смерть не шла – организм боролся за свое существование, противясь воле хозяина. Тогда он уснул. Спал, просыпался, подбрасывал дрова в огонь, опять спал. Знал, что организм он обманет: все равно умрет.

…На четвертый день пришли русские.