Психиатрия

Жгучий мороз столь редкой в последние годы настоящей киевской зимы. Со своей спутницей – доктором А. – осторожно передвигаемся вверх по длинному, покрытому льдом и снегом склону в гору к Павловской больнице… Окончательно закоченевшие, долго бродим по огромной территории между корпусами знаменитой клиники.

Наконец – освещённая ясным январским солнцем заснеженная площадка с вознёсшейся над Куреневкой древней Кирилловской церковью, и напротив – двухэтажное строение искомого 3-го корпуса. Сквозь сугробы пробираемся к крыльцу. Массивная арочная дверь заперта. По мобильнику сообщаю, что мы уже прибыли. Здесь нас ждут.

В здании холодно. Стены, окрашенные в наводящий тоску синий цвет советских казённых учреждений – жэков, больниц и собесов. Поднимаясь на второй этаж по истёртым ступенькам старой железной лестницы – «Боже мой, это сколько же лет я здесь не был, и ничего не изменилось…» – успеваю задуматься о превратностях времени и человеческих судеб...

Внутри отделения для хроников – уходящие ввысь потолки каменной кладки начала XIX века, чисто, светло-кремовые цвета штор на окнах и подоконников, небольшие картины и фото вдоль стен – тепло и гораздо уютнее – это дом, иногда на долгие годы, не только больных, но и сотрудников клиники. Ароматный чай и полрюмки коньяку («Только для гостей, и учитывая такой мороз…») – за маленьким столиком в кабинете профессора приводят нас в чувство.

В ответ на мои вежливые официальные вопросы хозяин кабинета с увлечением рассказывает о новой группе препаратов – антидепрессантов, которые им удалось заполучить от одной западной фирмы для своих пациентов с паническими расстройствами.

– Знаете, особенно у молодых людей – внезапный немотивированный страх и прочее… Многие пытаются смягчить ситуацию алкоголем, но это лишь усугубляет общее состояние.

Я плохо слушаю, вглядываясь в висящую на стене напротив необычную картину – полотно, излучающее тревожную Ван-гоговскую экспрессию – ярко-красные тюльпаны на чёрном фоне со странными, как бы Босховскими, человечками вокруг и – включается поток сознания, не связанный с новейшими достижениями психофармакологии. «Одарённые безумием» – вертится у меня в голове.

– Чья это картина? – позволяю себе перебить профессиональный дискурс хозяина и заранее представляя смысл ответа.

– А – эта? Одного нашего пациента. Мы имени не называем, он в принципе достаточно известная личность. Нам предлагали за неё двадцать тысяч долларов, но мы, конечно, не отдали.

Я думаю о своём – начитавшись ставших доступными в последние годы многочисленных биографических реминисценций и даже профессиональных медицинских эпикризов о болезни и смерти Николая Васильевича Гоголя, я так и не понял, что же там было на самом деле.

Преодолев боязнь выглядеть перед столь интеллигентным собеседником полнейшим профаном в истории литературы и психиатрии, решаюсь задать мучающий меня вопрос.

– Николай Сергеевич, ну а всё же – Гоголь был психически больным человеком?

В ответ ясный взгляд моего собеседника:

– Ну-у, конечно же, Юрий Петрович!.. Как и – мы все.

Шутка?.. Я снова надолго задумываюсь.