Дино Буццати. Семь гонцов (перевод с итальянского)

Комментарий переводчика

Вашему читательскому вниманию предлагается аллегорический рассказ "Семь гонцов", написанный в 1942 году. Обратиться к такой форме повествования писателя побудило его весьма неравнодушное отношение к судьбе и творчеству художника Иеронима Босха. Потому и воспринимать труды Дино Буццати, конечно, не следует понимать буквально, впрочем, как и любую другую аллегорию. Попытаться остановиться в стремительном круговороте жизненных событий и задуматься о своём предназначении и о цели существования окружающего мира не только полезно, но и необходимо.

Отправившись на поиски королевства своего отца, я с каждым днём всё дальше и дальше удалялся от города, и известия доходили до меня всё реже и реже.

Я начал путешествие, когда мне было чуть больше тридцати, и более восьми лет, а если быть точным, восемь лет, шесть месяцев и пятнадцать дней прошли в постоянной ходьбе. Я наивно полагал, что за несколько недель мне легко удастся достигнуть границ королевства, но, напротив, я продолжал встречать всё новых людей и новые страны; и где бы ни оказывались люди, говорящие на моём родном языке, все они готовы были стать моими верными слугами.

Иногда я думал, что компас моего географа неисправен, в то же время надеясь, что мы идём в южном направлении, хотя на самом деле мы верно движемся по кругу, нисколько не увеличивая расстояние от столицы. Причина могла быть и в том, что мы ещё не достигли окраины.

Всё чаще и чаще меня мучили сомнения относительно существования самой границы, ведь королевство расширяется бесконечно, и, сколько бы я ни шёл, я никогда не смогу достигнуть конца.

Я отправился в путь, когда мне было уже за тридцать, может быть, слишком поздно. Друзья и родные насмехались над моим проектом как над бесполезной тратой лучших лет жизни. Но наиболее преданные всё-таки одобрили моё предприятие.

Хоть я и был человеком беспечным – куда более беспечным, чем теперь! – меня беспокоило, смогу ли я во время путешествия поддерживать связь со своими родными и между всадниками эскорта, семью лучшими посланными служить мне гонцами.

Поначалу я считал, что иметь семь гонцов было бы даже чересчур. Но с течением времени я пришёл к совершенно противоположному убеждению, что их было даже мало, хотя ни один из них ни разу не занемог, не попал в лапы к разбойникам и не загнал лошадь. Все семеро служили мне с упорством и преданностью, и мне трудно будет когда-нибудь отблагодарить их. Чтобы легко различать их, я расположил их имена в алфавитном порядке по возрастанию: Алессандро, Бартоломео, Кайо, Доменико, Этторе, Федерико, Грегорио.

Из родного дома я уезжал редко и вот теперь вечером на второй день путешествия, когда мы уже проехали восемьдесят миль, я послал туда первого, Алессандро. Спустя сутки для обеспечения непрерывной связи я отослал второго, потом третьего, четвёртого, до тех пор, пока на седьмой день вечером не уехал Грегорио. К тому времени первый ещё не вернулся.

Он прибыл к нам на десятый вечер, когда мы располагались на ночлег в безлюдной долине. Я узнал от Алессандро, что его скорость была ниже, чем предполагалось. Я думал, что он один мог бы за то же самое время на отличном скакуне дважды преодолеть расстояние, которое проделали мы. Но оказалось, что в день, когда мы продвинулись вперёд на сорок миль, он проехал шестьдесят, не больше.

Так же обстояло дело и с другими. Бартоломео, отправленный в город на третий день, прибыл к нам в пятнадцатый. Кайо, уехавший на четвёртый, вернулся на двадцатый. Таким образом, я установил, что достаточно было умножить на пять количество дней, проводимых ими в пути, чтобы узнать, когда посланник снова будет здесь.

В то время, как мы всё больше удалялись от столицы, маршрут гонцов с каждым разом всё увеличивался. После пятидесяти дней ходьбы интервал между нами и другими посланниками стал ощущаться сильнее. Пока я располагался на отдых каждые пять дней, этот интервал увеличивался до двадцати пяти. Голос моего города становился всё слабее. Но всё же не было недели, что бы я не получил какой-нибудь новости.

Прошло шесть месяцев. Мы уже преодолевали горы Фазани, интервал между прибывающим и другими посланцами увеличился до четырёх месяцев. Несмотря ни на что мои верные слуги продолжали доставлять мне почту издалека. Конверты, которые я получал, были скомканы, иногда с влажными пятнами, потому что гонцы коротали ночи под открытым небом у авторов писем.

Мы ещё продвинулись вперёд. Напрасно я старался убедить себя в том, что облака, летящие надо мной, были такими же, какими я их видел в детстве, что небо далёкого города не отличается от голубого купола, возвышающегося надо мной, что воздух точно такой же, как дуновение ветра. Облака, небо, воздух, ветер, птицы казались мне поистине чем-то новым и пугающим, а я сам чувствовал себя иностранцем.

Вперёд, вперёд! Бродяги, встречавшиеся на равнинах, говорили мне, что до границ далеко. Я убеждал своих людей не останавливаться, подавлял то уныние, выражение которого можно было заметить на их губах. Прошло уже четыре года со дня моего отъезда. Какой тяжкий труд!

Столица, мой дом, мой отец – все они были как-то странно далеки, но я в это почти не верил.

Двадцать месяцев молчания завершились появлениями посланников, которые приносили любопытные письма, пожелтевшие от времени, а я находил в них забытые имена, необычные для меня речевые обороты, значение которых я и не пытался понять. На следующее утро, после ночи отдыха, пока мы собирались в дорогу, в противоположном направлении отправился курьер, чтобы передать в город письма, приготовленные мной накануне.

Но вот прошли ещё восемь с половиной месяцев. Сегодня вечером я ужинал один в своём шатре, когда вошёл Доменико, который стал ещё более веселым, несмотря на то, что был сильно взволнован от усталости. Почти семь лет я не видел его. На протяжении всего этого огромнейшего периода он только и делал, что бежал через луга, леса и пустыни, меняя Бог знает сколько лошадей, чтобы привезти мне этот пакет, который до сих пор я не мог открыть. Доменико уже отправился спать, а завтра вновь уедет на рассвете. Уедет в последний раз. В записной книжке я подсчитал, что если всё сложится удачно, то, пока мы будем продолжать идти каждый своей дорогой, я смогу увидеть Доменико не раньше, чем через тридцать четыре года. Тогда мне будет семьдесят два. Но я начинаю чувствовать себя усталым, и, возможно, смерть настигнет меня первой. Таким образом, я никогда больше его не увижу.

Через тридцать четыре года (даже раньше, намного раньше) Доменико вдруг заметит огни моего лагеря и задастся вопросом, почему я так мало прошёл. Как и сегодня вечером, добрый посланец войдёт в мой шатёр с пожелтевшими от времени письмами, бессмысленным грузом новостей, ставшим уже достоянием истории, но остановится на пороге, увидев моё неподвижно лежащее распростёртое на ложе мёртвое тело и двоих солдат по сторонам.

Однако Доменико идёт и не проклинает меня. Пережившая меня связь с миром несёт мой последний привет в город, где я родился. Наиболее свежие сообщения, дошедшие до меня, свидетельствуют о том, что многое изменилось: мой отец умер, Корона перешла моему старшему брату, меня считают пропавшим, а там, где раньше были дубы, под которыми мы обычно играли в детстве, построили высокие каменные дворцы. Но это всё-таки моя старая родина.

Ты – последняя связь с ними, Доменико. Пятый посланник, Этторе, который доберётся до меня, если даст Бог, через год и восемь месяцев, не сможет уехать вновь, так как не успел бы вернуться. После тебя молчание, о Доменико, если только я не достигну заветных пределов. Но чем больше я продвигаюсь, тем больше убеждаюсь в том, что граница не существует.

Я подозреваю, что нет границы, по крайней мере в привычном для нас понимании этого слова. Нет ни разделительных стен, ни долин, ни рвов, ни гор, где можно было бы свободно пройти. Возможно, я перейду границу, не осознавая этого, и буду продолжать идти вперёд, не ведая куда.

Думаю, что Этторе и другие гонцы, добравшись до меня, больше не вернутся к столичной жизни, а отправятся вперёд, чтобы я мог знать заранее, что меня ждёт.

Иногда по вечерам во мне вспыхивает непривычное беспокойство. Но это не сожаление об оставленных радостях, как случалось в первое время путешествия, а скорее нетерпение узнать неведомые земли, в которые я направляюсь.

Я замечаю – до сих пор я никому в этом не признавался – что изо дня в день по мере того, как продвигаюсь в направлении недостижимой цели, в небе распространяется странный свет, какого я никогда не видел даже во сне, и что заросли, горы, реки, которые мы переходим, созданы как бы из другого, неведомого нам вещества, а в воздухе носятся предчувствия, кои не выразить словами.

Новая надежда потащит меня завтра утром ещё дальше вперёд, к тем неисследованным горам, ночные тени которых укроют нас. Ещё раз я достану почту, пока Доменико скроется на противоположной стороне горизонта, чтобы передать в очень далёкий город моё бесполезное сообщение.

перевод с итальянского Григория Климешова