Судья

 

Купить в журнале за ноябрь 2019 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 6 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Неловкость, которую очевидно испытывали в самом начале заседания все его участники, улетучилась удивительно быстро. Хотя чему удивляться? Все они профессионалы до мозга костей, не такое видали. Стянутые верёвками профессиональных и социальных уз, они c минуту потоптались в лужице неудобства и зажатости, а затем выпутались с той же лёгкостью, с которой набросили на себя чёрные мантии и белые парики.

И не важно, что Иэна, а, точнее, судью Маккензи, я знал более пятнадцати лет, а опытный Крис Бакленд, представлявший обвинение, не раз представал передо мной как в Высоком суде, так и в Апелляционном. Изначальный дискомфорт выразился лишь в том, что Иэн дважды провёл ладонью по мелким кудрям с проседью на голове и подтолкнул вверх очки на большом орлином носу, прежде чем начать заседание. Бакленд же нарочито прочистил горло и слегка запнулся, зачитывая обвинение, и тогда еле заметный розоватый окрас брызнул в его бледные щёки, словно натянутые на острые крепкие скулы.

На этом человек в них откланялся, манекеном застыв в их душах, так как каждому положено сыграть свою роль наилучшим образом. Работать теперь должен только ум. Аргументы схлестнутся как шпаги, а судье предстоит рассудить, чья шпага точнее пронзит мишень закона.

Только так может вершиться истинное правосудие: через удаление части живого, той человеческой слабости, которая, как дорожный регулировщик, направляет сердце и душу ко всему, что те хотят обнять и накрыть тёплым дыханием. Сознание погруженного в любовь или ненависть, сострадание или месть, слишком затуманено и перекрашено, чтобы закон и правосудие, требующие ясности и взвешенности, могли на него опираться.

Именно за необходимость чистить и оттачивать лезвие ума я целиком отдал себя служению правосудию. Я восхищался им даже сегодня, когда сам сидел на скамье подсудимых.

Закон и правосудие несравненно больше человека. Конечно, человек сегодня стоит во главе угла, но обеспечить его защиту можно только благодаря всесильному гиганту правосудия, управляемому такими людьми, как Иэн, Бакленд и я. Досконально зная психологию и анатомию гиганта и потому доверяя ему, а также понимая, насколько я мал по сравнению с ним и его идеалами, я без особого волнения наблюдал за процессом над собой. Более того, я испытывал странное умственное удовлетворение, потому что теперь мой опыт участника судебного процесса вполне исчерпывающ. Я был и адвокатом, и обвинителем, и судьёй, но видеть картину правосудия с шаткой и унизительной скамьи подсудимого мне ещё не доводилось.

 

– Мисс Бэнкс, расскажите, пожалуйста, о действиях подсудимого в отношении вас. – Бакленд обратился к невысокой голубоглазой девушке, неуютно стоявшей за деревянной трибуной справа от судьи, сидевшего в центре зала под королевским гербом на значительном возвышении относительно всех других сидящих. Девушка большую часть времени крепко держалась за перила трибуны, но временами приподнимала маленькие ладошки, нервно складывая и перебирая пальцы или поправляла не густые, но и не совсем редкие тёмно-каштановые волосы, закладывая прямые пряди за уши и открывая взору гладкую смугловатую кожу на щеках. Лицо её было очень симпатичное и миловидное, возможно, даже красивое. Пухловатость щёчек, да и ладошек, вместе с мягким негромким девичьим голосом, делали её в глазах присутствующих совсем молодой. Только умный взгляд ясно говорил о том, что она уже далеко не подросток.

– Я сидела и читала учебник, готовилась к семинару в полдень. Ничего вокруг себя не замечала, только прислушивалась к голосу, объявляющему следующую станцию, чтобы не пропустить свою. Как обычно, заняла сиденье ближе к выходу, чтобы успеть выскочить, когда придёт время. Поезда быстро отъезжают.

Всё это время девушка не спускала взгляд с серых глаз Бакленда, излучавших хорошо контролируюмую, но всё же заметную нетерпеливость. Ещё одно-два таких вступительных предложения, и он её перебьёт и напомнит о заданном вопросе. Но он также понимал, что ей необходимо привыкнуть к совершенно новой для неё роли в спектакле судебного разбирательства, особенно потому, что её показания и есть та искра, которая разожгла сегодняшнюю драму.

Спектакль спектаклем, но, в отличие от театрального, где актёры прекрасно знают концовку, наши актёры, влючая постановщика-судью, понятия не имеют, как сегодня сложится моя судьба. Актёрское мастерство здесь всего лишь инструмент борьбы, а борьба – путь к правде или выявлению смысла закона в конкретной жизненной ситуации. Суд и состязание – это живая история. Не суждено ей, как театральному спектаклю, быть поставленной ещё раз.

Вначале голос девушки был расплывающимся, расходящимся в разные стороны, вызывая в голове образ новичка, недавно вставшего на коньки, чьи ноги беспомощно разъежаются в разные стороны по нещадной глади льда. Но волнение в её голосе быстро обретало крепкость и даже боевой настрой. Его почти что детско-плаксивое звучание подтянулось и, казалось, округлилось. В округлой оболочке голос закрутился сам в себе, заряжая себя энергией. Он звучал не звонко, но гладко, полно и красиво. В нём слышалась удивительная звуковая граница, где девушка перерастала в женщину. Звучание её женственности пленительно для мужского уха. Оно было бы идеальным и даже умопомрачительным, если бы некоторые струйки голоса не уходили в нос.

– Я не отрывала глаз от учебника, мои мысли были в тексте, – её взгляд становился более возбуждённым, а глаза засверкали волнительным голубым блеском, – но я вдруг почувствовала чьё-то приближение к себе. Крепкое колено вплотную и немного больно прижало мою ногу, а обозрение впереди перекрылось большой мужской фигурой. Я невольно подняла глаза и увидела вставшего ко мне вплотную взрослого мужчину. Он расставил ноги достаточно широко, но я вначале подумала, что он делает это для удержания равновесия в быстро едущем поезде...

– Мисс Бэнкс, – перебил её Бакленд, – Вы не могли бы его описать?

– Да, конечно, – девушка не сбилась тем, что её перебили. – Он был высокий, крепкий, строго одет, по-моему, в тёмно-синий костюм с галстуком с каким-то цветочным узором. Бросился в глаза зелёно-жёлтый окрас узора. На нём был длинный бежевый плащ. Я услышала напряжённое дыхание, словно надо мной нависла голова животного, посмотрела на него, и тогда мы столкнулись взглядами. Лицо у него худощавое и вытянутое, брови густые, но ухоженные и аккуратно подстриженные. Волосы короткие, светло-коричневые с проседью и, в целом, отдающие стальным блеском. Но главное – это его глаза, тёмно-серые с острым, режущим и умным взглядом. Сразу видно, что человек очень образованный. Знаете, когда наши глаза встретились, в его взгляде вспыхнуло нечто безумное.

– Что потом? – подогнал её Бакленд. – Сделал ли этот человек что-нибудь?

Девушка замолчала и опустила голову так, что её упавшие волосы соприкоснулись с перилами трибуны. Послышалось всхлипывание. Затем она подняла голову и направила на меня слёзный взгляд.

– Да, – она шмыгнула и провела рукой по испуганному носику. Сделав глубокий вдох и выдох, собираясь с духом, она продолжила:

– Как раз, когда была объявлено о том, что поезд приближается к следующей остановке, он спустил руку к брюкам, расстегнул ширинку и вытащил передо мной...

Смугловато-загорелый цвет лица девушки наполнился яркой краснотой, и оттого показалось, что по нему прошёлся глубокий тёмно-оранжевый свет позднего солнечного заката.

– Что именно он вытащил? – подталкивал её Бакленд.

– Не знаю, как сказать... Себя он мне показал... – голос её стих, она вскользь взглянула на меня, а затем опустила и спрятала взгляд ото всех. – Меня охватил парализующий страх и дикое отвращение. Я окаменела, не зная, что говорить или делать. Я подняла глаза на него, он улыбался как-то по-дьявольски, а глаза одновременно смотрели и вглубь меня, и не на меня совершенно, будто на моём месте какое-то бурное действо происходило, а он этим зрелищем болезненно заворожён. Рот его широко открылся. Я, по-моему, даже кончик его языка увидела.

– Ваше оцепенение вполне понятно, – вставил Бакленд, – но как же люди вокруг? Неужели никто не увидел и не среагировал? В метро ведь на этой центральной ветке очень людно в утренние часы.

– Я же говорю, я сидела близко к выходу, на почти что крайнем сидении, а следующий пассажир на несколько кресел подальше сидел. Этот человек в плаще, видимо, полубоком встал так, что ни пассажир в моём ряду, ни люди напротив ничего не увидели.

– Что же вы сделали?

– Меня словно заколдовали на несколько секунд. Когда поезд остановился, он торопливо засунул всё обратно, застегнул ширинку, быстро направился к выходу и стремительно вышел из поезда. Во мне что-то щёлкнуло в последний момент, и я тоже выскочила за ним. Подбежала к работнику на платформе, сказала, что на меня напали, что нападавший где-то рядом и быстро описала его. Работник сразу дал сообщение по рации, и его, я так понимаю, задержали на выходе из метро.

– Последний вопрос. – Бакленд завершал свой опрос. – Вы видите в зале суда человека, который обнажился перед вами в метро?

– Да, – твёрдо ответила она и указала на меня пальцем, – вот он.

– Вы уверены? – переспросил Бакленд. – Я прошу вас посмотреть на него внимательно ещё раз. Перед вами очень уважаемый человек с безупречной репутацией, много сделавший для нашего общества и страны. Если у вас хоть доля сомнений в том, что это был он?

– Нет, это он. Сомнений нет.

 

Наступила очередь моего защитника. Чернокожий здоровяк Ноа Ричардсон, славившийся напористостью и нескончаемоей энергией, встал из-за стола и выпрямился, развернув широченные плечи. Пространство судебного зала вдруг то ли уменьшилось, то ли сжалось под натиском огромного тела Ноа и пугающим магнетизмом его лица, словно вырезанного из чёрного алмаза. Белизна парика на голове остро контрастировала с чернотой его бровей, густой, но острой полоской растянувшихся над огромными глазами, светившимися как бросающие вызов ночному небу звёзды, и этот контраст казался ярче искусственного света в безоконном зале.

Ноа перебирал бумаги, намеренно затягивая время и вынуждая всех ждать и сконцентрировать на нём своё внимание. Несмотря на затянувшуюся паузу и нарастающее нетерпение судьи, Ноа всё ещё не начинал, молча направив огненный, но одновременно грозно-каменный взгляд на девушку, съёжившуюся от страха, словно перед ней предстал дракон.

– Мистер Ричардсон, поторопитесь, – строго сказал судья.

Ноа кивнул и, убедившись, что успешно дизориентировал главного и единственного свидетеля обвинения, обратился к девушке громким, всепоглощающим голосом:

– Мисс Бэнкс, мне искренне жаль, что вам пришлось пережить такой неприятный случай. Надеюсь, что вы быстро оправитесь от этой психологической травмы.

Сделав короткую паузу, Ноа продолжил:

– Позвольте задать вам пару простых вопросов. Первый вопрос: в каком вагоне вы сидели?

– Я сидела в вагоне где-то в середине поезда.

– Понятно. Далее, учитывая, что дело происходило утром, этот человек, будучи строго одет, наверняка был по пути на работу или важную встречу. Было ли что-нибудь у него в руках?

Девушка заметно растерялась, заморгала, легко покачивая головой, активно пытаясь вспомнить:

– Трудно сказать точно...

– Прошу вас, – перебил её Ноа, – вы ведь неплохо запомнили его галстук, цвет глаз и волос. Пожалуйста, постарайтесь таким же образом вспомнить, было ли у него что-нибудь в руках?

– Я не уверена, – сбиваясь, пробормотала девушка, – но, по-моему, он держал какой-то портфель.

– Какой? – вопросы Ноа срезали все лишние звуки в воздухе.

– Светло-коричневый, кажется.

– Ясно, спасибо. А в какой руке он его держал?

– Кажется, в правой.

– Хорошо. И ещё один уточняющий вопрос. Раз он держал портфель в правой руке, значит, ширинку он расстегнул и обнажился одной, левой, рукой – так получается?

Девушка выглядела крайне обескураженной этими просто поставленными вопросами:

– Да, наверное. Я, честно говоря, не заметила этого точно. Всё произошло очень быстро. Голову будто туман накрыл, когда я увидела это....

– А цвет нижнего белья случайно не заметили?

– Опять же, не уверена совсем, но что-то белое сквозь ширинку, вроде, мелькнуло. Но я совсем не ручаюсь.

– Большое спасибо, – отчеканил Ноа. – Вы были очень точны, несмотря на испытанный стресс. У меня больше нет вопросов к потерпевшей.

 

Судья всё это время внимательно следил за процессом, направляя взгляд на того, кто говорил, и делал заметки. Я прекрасно понимал состояние возвышенности ума и сердца, в котором он пребывал. Он не дает себе приблизиться ни к людям – участникам процесса, ни к их страданиям и агониям. Самое главное, он не приближается к самому себе, потому что он – умственное и даже телесное воплощение закона.

Правда, в делах семейных или уголовных, как сегодняшнее, где напоказ всё самое что ни на есть человеческое, глубинные душевные пороки и страсти, уму сложно не запачкаться эмоциями. Поэтому я всегда любил дела более сухие, там, где нарушается договор, где важен не человек, а созданная его умом концепция, аналитическая конструкция. В таких случаях ум наполнял меня целиком и полностью, стирая во мне человека. В такие сладостные моменты к корпусу интеллекта крепились колёса абстрактных конструкций, и умственная машина неслась по скоростным, извилистым и необъезженным дорогам жизненных головоломок.

Любимое моё дело, например, было о компенсации, начатое одной рыжеволосой актрисой-красавицей против организатора конкурса актёрского мастерства. Нарушение договора организатором не позволило девушке принять участие в финале, собравшем одиннадцать таких же красавиц-актрис. Пройдя предыдущие раунды конкурса, в которых участвовали десятки других девушек, она должна была стать двенадцатой финалисткой. Она требовала убытки за упущенную возможность поучаствовать в финале и выиграть его. Машины времени нет, и ей было не доказать, что она бы победила. Но она настаивала на том, что упустила реальную возможность выиграть конкурс, получить прибыльный контракт и роль-мечту в известном театре.

Адвокат, представлявший организатора конкурса, доказывал мне, что шанс – это ничто, пустота, которая не может быть признана законом. Но актриса убедила меня в обратном: она многое поставила на тот самый шанс, отдав ему уйму времени, нервов и сил. В этой неосязаемой возможности была сконцентрирована её девичья мечта. В ней же и сгорела надежда. Нельзя было присудить полную сумму выигрыша, но так же недопустимо было и позволить ей уйти ни с чем. Суд, а, точнее, я, оценил её шанс выигрыша в двадцать пять процентов и присудил ей убытки в размере двадцати пяти процентов от суммы выигрышного контракта.

Эфемерность, как шанс актрисы, может быть чем-то настоящим, а осязаемое и в действительности происходящее, как мой нынешний процесс, может, наоборот, казаться сном или бредовой реальностью.

Даже будучи обвиняемым в позорном деянии, человек во мне, выдавленный всесильным рассудком, не пробуждался. Конечно, он где-то понимал, что обвинительный приговор равнозначен краху жизни, и видел запуганные и потерянные глаза сидящей в зале жены, боящейся несправедливости, что мужа очернят развратом, признают виновным, и их жизнь трагически разобьётся в постыдных глубинах пропасти. Тем не менее, мой ум, под воздействием профессионального рефлекса погрузившийся в трезвое и холодное оценивание разбирательства, не вполне понимал, что на этот раз судят его хозяина, а, точнее, просто того, кто был его физической оболочкой. «Хозяину» в сознании было отведено так мало места, что ум его особо не замечал. И уж точно нелепой была мысль о том, что «хозяин» мог стать кем-то значительным, вокруг кого мог развернуться целый процесс.

 

Погрузившись в размышления, я и не заметил, как на вопросы уже отвечал другой свидетель, которого я хорошо и давно знал. Джон Кранстон, мой коллега в Апелляционном суде, был лет на семь старше меня, ему было за шестьдесят. Роста он был выше среднего, достаточно широкоплечий, но осанка была уже по-старчески сутулой. Отвечая на вопросы, он активно кивал большой головой, покрытой пушистой и наполовину седой шевелюрой, напоминая мне его пса – длинношёрстного чау-чау – с которым я не раз видел его в парке по выходным.

– Как часто вы встречаетесь с подсудимым утром в метро? – спросил Ноа.

– О, очень часто, я бы сказал, несколько раз в неделю, – ответил Джон. Его голова раскачивалась, а вместе с ней и его обвисший второй подбородок, отчего голос Джона почему-то казался тёплым и предельно искренним.

– Знаете, мы с ним практически соседи, и к тому же оба работаем в Апелляционном суде. Поэтому маршрут наш совершенно одинаковый. Часто выходим из дома в одно время или встречаемся в метро.

– Спасибо, сэр Джон. Скажите, обвиняемый предпочитает ездить в каком-то определённом вагоне или вы его видели в разных вагонах?

– Только в самом первом. Он, как и я, предпочитает доходить до конца платформы и садиться в самое начало поезда. Во-первых, там меньше народу, а, во-вторых, первый вагон по прибытии на нашу станцию ближе всего к выходу. Мы таким образом максимально экономим время.

Я дружелюбно смотрел на Джона. У нас с ним много общего. Мы не были близкими друзьями, но понимали друг друга с полуслова. Он более открыт и выразителен, чем я, часто говорит то, что я, наверное, хочу, но не решаюсь озвучить. Он раскрепощён и, хоть и является высококлассным судьёй, вне работы всё же умеет, в отличие от меня, возвращаться в своё человеческое обличие.

По-собачьему бескорыстно добрый взгляд, исходивший из его глаз, мелких, почти как бусинок, но живых и не по возрасту озорных, создавал вокруг него ауру уюта, спокойствия и простой жизненной мудрости. Именно так я себя почувствовал, когда мы с ним последний раз встретились за обедом в клубе «Юго-Восток», членом которого являлись многие годы.

 

Большие окна на стенах были приоткрыты, гостеприимно впуская тёплый ветер раннего лета в просторы большого обеденного зала, чьи бирюзово-зеленоватые стены имеют особенность реагировать на настроения погоды. Когда та пасмурна, зеленоватость стен приобретает темновато-серый окрас, отчего портреты высоколобых графов, полковдцев и прочих деятелей, висящие на стенах, отчётливо, высокомерно и претенциозно заступают в пространство зала, стирая грани времени и покрывая обедающих невидимой пылью далёкого прошлого. Когда же за окном солнце, то стены преображаются, подчиняются свету, становятся ярче и свежее. Портретные образы разом теряют бессмертие, кланяются, стыдясь себя, призраков прошлого, и заступают внутрь стен, не желая отвлекать живых от жизни-ласточки, нежущейся в волнах весенне-летнего ветерка.

– Чудный день за окном, не правда ли, Сэм? – спросил меня Джон, взяв одну из устриц, заказанных нами на закуску перед обедом.

– Действительно, прекрасный день, – я осматривал раковины устриц, лежавших на ледяных кубиках в серебряной чаше, как крона, выраставшей из широкой ножки-столбика, похожего на дерево. Устрицы были усыпаны горошинами маринованного чеснока, и я пытался представить себе, каков же будет их вкус, когда я заглотну их, так же, как этот делал в тот момент Джон.

– Тебе не кажется странным, Джон, что мы предпочитаем стены клуба, пусть даже с пикантностью его устриц, такой редкой красоте дня?

– Не особенно, – равнодушно пожал плечами Джон, одобрительно причмокивая и облизывая губы, готовясь к следующей устрице. – Мы люди привычки. Этот клуб – наш второй дом, правда?

– Да, наверное, – я наконец решился взяться за устрицу. – А что нас, собственно, тянет сюда? Подумать только, ведь все эти правила – полнейшая архаика. Взять эти строгости в отношении формы одежды: нельзя выйти из клуба, не соблюдая их. Сам знаешь, выйдя на улицу, иногда приходится потом искать место для переодевания. Или требование о том, что женщине, не члену клуба, нельзя зайти в номер мужчины. Только поэтому наши жёны и вступили в клуб, чтобы иметь возможность с нами в одном номере ночевать!

– Это, кстати, отличное правило, – засмеялся Джон. – Я надеялся, что оно удержит мою от преследования меня повсюду, а нет! Думал, в клубе от неё спрячусь, но она решилась даже стать членом клуба, хотя она все эти правила посильнее твоего ненавидит.

– А эту секретную кодекс-книженцию в сто страниц помнишь? – не угоманивался я. – До сих пор ни с кем вне клуба её не обсуждал. Что за ерунда, если так подумать? Мы же с тобой уже почти старики, судьи ещё к тому же, первыми должны были восстать против всего этого.

– Нет, тут я не согласен. Именно потому, что мы, как ты выразился, «почти старики», мы держимся за этот клуб. Не знаю, как тебя, а меня пугает то, как быстро стало течь время и меняться жизнь, ценности, люди, мир, всё вокруг, одним словом. Я просто не успеваю за ним, у меня нет возможности взять паузу, выступить из времени, понять, что происходит с миром, найти и осмыслить свою позицию. Ты, наверное, знаешь, пару недель назад мы вынесли решение об ответственности за отказ владельцев пекарни принять заказ на свадебный торт однополой паре. А я, между прочим, хорошо помню время, когда та самая однополая парочка была бы брошена за решётку. И как, интересно, должно это в моей голове уживаться? Вчера закон и ценности одни, сегодня – другие, а мы с тобой должны ему служить одинаково честно и беспристрастно во все времена. Мы путеводители закона, за нами следует всё и вся. Мы обязаны бежать в ногу со временем, хотим того или нет. Но мы же ещё и люди, а для человека слишком быстро всё меняется. Проклятая скоротечность не даёт нам себя найти, осмотреться, отдышаться. Человеку нужна передышка, понимаешь? Должно быть то измерение, куда мы можем спокойно зайти и, если уж не остановить, то хотя бы замедлить время. Оно, конечно, всё равно победит, но наш клуб оттягивает поражение.

 

– Ещё один вопрос, сэр Джон, – вопрос Ноа врезался в мои воспоминания. – С чем обычно ездит подсудимый? Я имею в виду, что у него в руках, скажем, портфель или ещё что-нибудь?

– Он всегда с рюкзаком. Сколько лет его помню, столько он с этим чёрным большим рюкзаком и ходит. Я даже подшутил однажды, говорю, «ты со своим правильным лицом в очках и рюкзаком на плечах похож на школьника-заучку».

Следующим свидетелем выступила моя жена Джейн. Отвечая на вопросы, она всё время смотрела на меня из-под своих новых очков в чёрно-белую полоску, которые ей были к лицу. Из всех тех, что она мерила, эта оправа мне понравилась больше всего. Потому она их и выбрала. Так же она выбирала и всё остальное – свой гардероб, посуду или постельное бельё. Если нравилось мне, значит, нравилось и ей. В светло-зелёном свете её глаз вплетено было многое: и жуткая тревога осознания того, что безоблачную жизнь может насмерть пронзить непонятно откуда появившаяся молния, и собранность, понимание, что от неё, возможно, что-то зависит, и переживание за меня, сопровождаемое чем-то меня успокаивающим, и, более всего, искреннее удивление и возмущение абсурдностью ситуации. Просто немыслимо, непостижимо, что её мужа, отца её детей, наипорядочнейшего человека, отдавшего себя служению людям, обвиняют в этой грязи! С дрожью в голосе и слезами на глазах, но, тем не менее, с бесстрашием она всё так и выплеснула в суде, особенно после того, как Бакленд спросил, всё ли у нас нормально в «интимной сфере» и не замечала ли она каких-либо «нестандартных привычек или наклонностей» за мужем.

– Как вы смеете?! – обрушилась она на него. – Перед вами чистейший человек, и вы это прекрасно знаете! Я не позволю опозорить и запятнать честь моего мужа и нашей семьи.

– Простите, – перебил Бакленд, – но я не об этом вас спрашивал. Ответьте, пожалуйста, на поставленный вопрос.

Джейн выпрямилась. Её и без того продолговатое бледное лицо, на котором за эти дни морщин явно поприбавилось, вытянулось ещё сильнее. Поправив ухоженные и выкрашенные в стальную седину волосы и отодвинув сухую чёлку на лбу, она ответила, стараясь сохранять достоинство:

– Уверяю вас, в этой, как вы выразились, «сфере» у нас всегда всё было нормально. Никаких нестандартных желаний или, тем более, отклонений у мужа нет. Мы с ним поженились, как только он начал свою адвокатскую практику, и потому живём с ним очень долго. Я его знаю лучше себя, можно сказать, чувствую его изнутри. Перед вами совершенно нормальный мужчина, человек с большой буквы, которым я не перестаю восхищаться.

Кругловатые и добрые глаза Джейн, действительно, всегда смотрели на меня с восхищённой любовью. Выйдя за меня замуж, она перешагнула порог моего мира, раз и навсегда ставшим её. Она всё в нём любила, и улыбающееся на светлом небе солнце, и свежий воздух, и крепкую и благодатную почву в саду, в котором трудился я, честно и нескончаемо.

В этом мире царила гармония, правильность. Солнце улыбалось всегда, а раз так, то всё они делали верно. Он, её благоверный, делал всё правильно. Именно благодаря чистоте его сердца и души воздух в их саду был настолько свеж и питателен, и трое их деток выросли такими замечательными. Такова его природа, таким он родился.

Так же на меня с детства смотрела мама, верившая в добро, справедливость и красоту. Я был её надеждой, спасительным метеоритом, ворвавшимся на землю из космоса, чтобы всколыхнуть мрачный мир ослепительным светом добра, раздробить, расплавить его бесформенные кости и перековать их в меч, чей ослепительный блеск, невероятная острота и крепкость будут выжигать и вырезать из жизни несправедливость, низость, грязь и слабость.

Я смотрел в глаза Джейн, праведно борющейся за меня и нашу жизнь, парируя атаки Бакленда, с огромной, трудно досягаемой для человека высоты. У Бакленда закружилась голова, и он прекратил свой опрос. Джейн смогла взять эту высоту благодаря своей любви, абсолютной вере в то, что её муж – единственный на земле, кто проживает жизнь на этой высоте и не может жить по-другому. В этом же взгляде я видел и мать, посвятившую себя тому, чтобы запустить птенчика в далёкое небо. В голосе Джейн я слышал нежный, но крепкий голос матери, говоривший, чтобы я ничего и никогда не боялся, что у её орлёнка всё получится.

 

 

*   *   *

 

– Подсудимый, сэр Сэмюэл Смит! – настала моя очередь.

Было понятно, что у Бакленда, кроме показаний девушки из метро, не было никакой другой информации или свидетельств, на которые он мог опереться. Тем не менее, он пошёл в наступление:

– Сэр Сэмюэл, потерпевшая выглядела достаточно искренней девушкой, уверенной в том, что именно вы обнажились перед ней в метро. Скажите, вы это сделали?

– Нет, – ответил я, направляя на него прямой и ровный взгляд.

– Нет? – переспросил Бакленд.

– Нет, – повторил я. – Заявляю это однозначно и категорично.

– А почему, собственно, нет? – спросил Бакленд, провокационно скривив губы. – Мы все видели эту молодую и, если позволите, привлекательную девушку. Вас могло к ней повлечь, мог возникнуть неожиданный порыв. Если вдуматься, такое поведение не настолько странное, каковым оно может показаться на первый взгляд. Вы едете на работу, каждый день служите праву, на себя времени нет, осознаёте скоротечность жизни, вспоминаете энергию молодости, личная жизнь давно утряслась, остроты и искры в ней давно уже нет, а тут – эта симпатичная девушка в метро, прямо на ваш вкус. Вы от неё совсем близко, её тело хорошо просматривается, так как вы стоите высоко над ней. Возможно, ваша нога коснулась её ножки. И тут возникает этот неожиданный импульс. Да, импульс, который даже вас самого застал врасплох! И именно поэтому вы не успели осмыслить ситуацию, тем не менее, осознавая, что ваша станция совсем скоро, и девушка может исчезнуть навсегда. Как можно упустить это драгоценное мгновение? Как сделать так, чтобы в считанные секунды эта красота, искра вашего к ней притяжения оставила в вашей памяти вечный, неугасаемый след? Как в одно мгновение прожить всю фантазию, возникшую в голове и душе?

Произнося эту речь, Бакленд медленно возносил указательный палец вверх, словно дирижёр, замедляющий музыкальное течение и одновременно приближающий кульминацию. Он остановил его высоко в воздухе, и, чуть присогнув колени, весь застыл на секунду. Затем он выбросил руку с поднятым пальцем вниз и выпалил свой ответ на эти вопросы:

– А вот так: надо сделать что-то дерзкое, сумасшедшее, бросить вызов жизни, выложить из ширинки перед невинным личиком девушки всю правду, сырую и голую, наглую и бесстыжую, без прикрас. Ведь было именно так, признайтесь! Сделайте смелый шаг, будьте таким же дерзким, как и тогда в метро. Вы пошли на неимоверный риск, поставив на кон всю жизнь, все достижения, и доказали себе, что тело и душа, охваченные адреналиновой лихорадкой, всё ещё живы. Так идите до конца! Вы же знаете, что томящаяся в заперти жизненных оков часть души, которая светит в вас всё ярче и ярче, как луна в наступающей ночи, оценит ваше признание. Обычная жизнь ведь, действительно, превратилась в ночь, а сила, потянувшая вас к девушке, она и есть та самая настоящая жизнь, не так ли? Признайтесь, здесь и сейчас, не останавливайтесь на полушаге, не пасуйте. Вы до конца дней будете уважать себя за это.

Моё лицо погорячело. Эмоциональное давление Бакленда вызвало острую реакцию незамедлительно что-нибудь ответить, втянуться в запущенный им круговорот. Но... [...]

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в ноябре 2019 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за ноябрь 2019 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению ноября 2019 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.