HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Александр Левковский

Белый конь

Обсудить

Рассказ

На чтение потребуется 18 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск
Опубликовано редактором: Андрей Ларин, 29.04.2014
Иллюстрация. Название: «Имя...». Автор: Алла Алборова. Источник: http://www.photosight.ru/photos/3215339/

 

 

 

«Белый конь, белый конь, я тебя потерял!
Белый конь от меня по степи ускакал.

Белый конь, белый конь! – потерял я коня!

Только снег, белый снег укрывает меня...»
 
           
Из популярной песни
  

«...кому и когда, со времён сотворения мира, ум заменял талант? Да, талант, талант... богоданная способность рожать, вечное диво на вечно живой земле...»
 
           
Дина Рубина, «На Верхней Масловке»

 

 

 

Был когда-то фильм известного сценариста и режиссёра – не припомню его имени, – где в конце через весь экран, по бескрайнему полю, заросшему высокой колышущейся травой, под серо-облачным небом, несутся сотни коней. С таким, знаете, мягким стуком копыт, с картинно развевающимися гривами, с живописно изогнутыми шеями!..

А-а, вспомнил название фильма! – «Долгая счастливая жизнь»! Или, может быть, «Долгая несчастливая жизнь»? Не помню... Там известные артисты играли. В голове крутятся их имена, но у меня в последнее время с памятью неважно.

По ночам, когда моя болезнь достигает своего апогея (а это случается, в среднем, раз в месяц), я встаю с постели и подхожу к окну. За окном расстилается чудный, залитый лунным светом пейзаж Катскильских гор. Это, вообще-то, не горы, а высокие холмы с широкими прогалинами между ними. Одна вот такая прогалина – та, что в России называлась бы просторным лугом, – видна мне через высокое окно моей палаты.

И едва я отдёргиваю тяжёлые шторы и всматриваюсь в темноту, как небо над лугом начинает светлеть, становясь серо-облачным; аккуратно подстриженный газон превращается в колышущееся море высокой травы; и на луг выбегает – нет, не табун коней, как в фильме! – а одинокий белый конь...

Он возникает в дальнем левом углу поля и медленно движется направо. Мне слышен мягкий стук его копыт и видна картинно развевающаяся грива над живописно изогнутой шеей – точь-в-точь, как в «Долгой счастливой (несчастливой?) жизни»!

Когда он заканчивает свой бег и исчезает, я задёргиваю шторы и ложусь в постель, умиротворённый.

Я увидел своего белого коня – и больше мне ничего от жизни не надо...

 

 

*   *   *

 

Мне, как в насмешку, при рождении досталось знаменитое имя-отчество – Пётр Ильич...

– С таким именем-отчеством, – сказала мне вторая жена, расставаясь, – тебе надо было родиться Чайковским!

– Но я не музыкант, – привычно-раздражённо парировал я. – Я инженер.

– Ка-акой ты инженер! – отмахнулась вторая супруга. – Тебе четвёртый десяток пошёл, а ты всё никак в начальники не можешь выбиться, – как мальчик, за доской сидишь... Полный неудачник – вот ты кто! А твоя любимая мамочка считает тебя непризнанным гением! Гений, получающий сто сорок рублей минус алименты!.. У нас вон газ из плитки просачивается второй день, а ты починить не можешь. Коля-сосед такую проблему за десять минут и за стакан вермута решит, а ведь он не инженер, а простой работяга.

Повернулась презрительно, собрала вещички и исчезла навсегда.

Я называл её Лариса-2, в отличие от первой жены, которая именовалась Лариса-1. Их сходство, однако, полностью исчерпывалось их именами. Первая супруга была главным бухгалтером, а вторая – театральным критиком. Первая была коротко стриженой шатенкой, а вторая – ярко выкрашенной блондинкой. Вторая была сверхначитанная, а первая за всю свою жизнь не прочитала ни одной стоящей книги.

Впрочем, помимо презрения ко мне, «полному неудачнику», их объединяло ещё одно страстное чувство – ненависть к моей маме... К маме, посвятившей мне всю свою жизнь... К маме, которая презирала моих жён за то, что они недостаточно ценили меня... К маме, которую я предпочитал любой из моих Ларис...

 

Когда жена исчезла, я лёг на диван и задумался.

Хорошо, что у меня нет с ней детей. Значит, меня с ней отныне ничто не будет связывать... Плохо то, что с первой Ларисой у меня, однако, есть сын, которому надо продолжать платить алименты с моей скудной инженерской зарплаты.

Толе уже двенадцать лет. Его мама-бухгалтер не твердит ему беспрерывно, что он самый талантливый на свете, а ведь парнишка оказался на самом деле очень способным! На прошлой неделе пришёл ко мне и приволок толстенную книгу.

– Пап, – сказал он, – это «Молодые львы» Ирвинга Шоу. Потрясная вещь! Там два американца и немец воюют в Африке, и Франции, и Германии... Но ты видишь – книга старая, и последних трёх страниц не хватает. И нигде в библиотеках этой книги нет. А там вся развязка – на последних трёх страницах! Ты помнишь эту книгу?

– Помню.

– Не говори мне, какой там конец, – сказал он и вынул из сумки три страницы, исписанные его детским почерком. – Я сам написал конец.

– Ты сам – что!?

– Написал конец, – повторил он. – Интересно бы сравнить с тем, что написал Ирвинг Шоу...

Я взял в руки его три страницы и начал молча читать.

С каждой страницы – нет, с каждого предложения, с каждого слова! – на меня смотрел – талант!!

Мой двенадцатилетний сын написал такую литературно зрелую и взволнованную картину гибели одного из американцев и смерти немца, которую я, тридцатишестилетний человек с высшим образованием, не смог бы написать, сколько бы я ни старался!

Я смотрел на его вихрастую рыжую голову и думал с горечью, что судьба почему-то подарила ему, а не мне литературный талант! А ведь мама водила меня в детстве во Дворец пионеров, где я в поте лица пытался безуспешно писать стихи в кружке юных поэтов.

И рисовать я учился – и тоже безрезультатно...

И в кружке авиамоделистов мои модели были самыми неудачными – почти все они падали и разбивались...

И в шахматы я так и не научился прилично играть.

И, тем не менее, моя мама продолжала и продолжает фанатически верить, что я – самый талантливый, и что рано или поздно я найду свою выигрышную стезю!

 

Я поднялся с дивана, заглянул в холодильник, что-то вяло пожевал и поехал к маме. Ехать надо было через всю Москву, и у меня было время поразмышлять.

 

– Петя, – говорил я себе, – пора признать, что ты в жизни – полный неудачник. Ты бездарен. Ты лишён каких бы то ни было талантов. Ты пошёл в инженеры только потому, что ты провалился на творческом собеседовании в институте кинематографии, куда тебя толкала мама… Мама, которая всю свою жизнь прокрутилась на киностудии ассистентом режиссёра... Мама, которая твердила тебе, что ты станешь знаменитым сценаристом, или режиссёром, или оператором – и у тебя будет необыкновенная жизнь, жена-артистка и чудные дети!..

 

Я сошёл на станции «Арбатская» и сел на ближайшую скамейку.

 

– ...А Тамара, – продолжаю я вспоминать, – когда я жалуюсь ей на несправедливость судьбы, смеётся и говорит: «Петенька, ну зачем тебе талант? Что ты будешь с ним делать?» – «Как – что? – удивляюсь я. – Буду жить необыкновенно, как живут немногие! Буду видеть себя на страницах журналов и на экранах телевизоров! Буду чувствовать уважение!» – «Но талант даётся человеку не для этого», – возражает она. – «А для чего? Для чего?!» – «Талант, – говорит она, – даётся человеку для создания красоты! И тот, кто создаёт красоту, платит за неё дорого – кто жизнью, кто здоровьем, кто любовью... Ван Гог поплатился здоровьем; Гоген потерял карьеру; Маяковский, Есенин, Цветаева, Стефан Цвейг и Ромен Гари кончили жизнь самоубийством; Пушкин и Лермонтов были убиты, не достигнув среднего возраста... Талант обходится дорого, Петенька!»

 

Тамара, моя давняя любовь, пережившая обеих моих жён, живёт в тесной двухкомнатной хрущёвке, заставленной холстами, рамами, эскизами и запылёнными бюстами. Она – художник-бессребреник. На кусок хлеба она подрабатывает, ведя кружки в школах и домах культуры. Но весь день, с утра и до вечера, у неё занят священнодействием за мольбертом.

Впрочем, прекрасные её картины, за редким исключением, никто не покупает.

 

– Петя, – продолжает она, – разве Моцарт, или Ван Гог, или Достоевский, или Чайковский думали о необыкновенной жизни? О, нет! Им наплевать было на необыкновенную жизнь! Они творили бессмертную красоту!»

 

Я поднялся и побрёл бесцельно в сторону подземного перехода.

Едва войдя в туннель, я увидел небольшую толпу в углу. Толпа окружала человека с чудовищно запущенной грязной бородой – типичного бомжа! – одетого в драные джинсы и мятую рубаху. Он сидел на ящике из-под мыла, держа на коленях старую пишущую машинку.

Над ним висел кусок картона с надписью:

«Мгновенно сочиняю поэмы, баллады и стихи на любую тему. Плата – договорная».

Я подошёл поближе.

Девушка лет двадцати трёх говорила бомжу с лёгким белорусским акцентом:

– Я из Витебска. У нас родился и жил знаменитый Марк Шагал. Потом он уехал во Францию. Многие поклонники ласково называли его Мариком... Так вот, могли бы вы сочинить балладу о нём, но так, чтобы первые буквы каждой строчки сложились бы во фразу «МАРИК ШАГАЛ ОЛЮШКЕ»... Меня зовут Оля.

Бомж молча кивнул и вставил лист в машинку.

Закурил, затянулся, отложил сигарету и начал печатать.

Толпа молча наблюдала.

Через двадцать минут он кончил печатать, вынул лист и протянул его девушке.

– Прочитайте! – раздались голоса.

Девушка повернулась к толпе и начала читать:

 

Местечко незапамятно, где звали его Маринькой,
А
всё домишки старые старик рисует маленький,
Р
исует небо звёздное с луною необычною
И
мальчика со скрипочкой над крышами печальными.
К
ак эта жизнь бредовая распелась и расцветилась,

Шампанской пробкой хлопнула, фатою занавесилась,
А
мбарная, альковная, овсом и сеном хрупая,
Г
орит под полумесяцем, горит звездою хрупкою!
А
в сером небе витебском, к асфальту непривычные,
Л
етьмя летят любовники над зданьями кирпичными! 

О
, если бы им встретились чертоги настоящие,
Л
юбовники, от города до города летящие!
Ю
г с Севером бы встретился, гора б с горой сходилася,
Ш
агалу б подходящая чужбина находилася...
К
ак звать тебя, отечество? Звезда горит прощальная,
Е
два вдали заметная, над аркой Триумфальною...

 

Я смотрел на этого грязного бомжа, на это чудовище с патлатой свалявшейся бородой – и меня душили слёзы зависти!

Нет, не зависти, – а восхищения!

Нет, не восхищения, – а ненависти!.. Ненависти к самому себе – за то, что мне не дано такое счастье – вот так легко, небрежно, походя, за двадцать минут сочинить балладу, которую большинство людей на свете не сочинит, как бы они ни старались! За то, что мой сын может легко и просто дописать роман Ирвинга Шоу, а я не могу! За то, что я не в состоянии писать великолепные картины, которые так изумительно пишет моя Тамара!

За то, что я безнадёжно бездарен...

Я купил у бомжа копию баллады и вышел из туннеля.

 

Мама была где-то на съёмках, и дома был только отчим.

– Павел Афанасьевич, – сказал я, бросив на стол копию баллады, – почитайте.

Прочитав, он поднял на меня глаза.

– Это ты написал?

Я расхохотался.

– Я!? Да я так не напишу никогда!.. Павел Афанасьевич, у вас найдётся что-нибудь выпить?

Он достал из серванта бутылку и разлил водку по рюмкам.

– Павел Афанасьевич, вот вы врач-психиатр, доктор медицины. Что говорит ваш Фрейд о том, почему одним от рождения достаются таланты, а другим нет? Вы бы видели того бомжа, который написал эту балладу! Как мог Господь вложить талант в такой грязный сосуд?.. Павел Афанасьевич, можно ещё одну рюмку?..

 

С этого дня я начал беспробудно пить.

Я бросил работу. Я пил либо в одиночестве, в своей донельзя запущенной квартире, либо «на троих» в грязных забегаловках на площади у трёх вокзалов.

Я познал вкус самых гнусных дешёвых вин.

Я овладел искусством сбора и сдачи бутылок.

Я узнал, как выглядят камеры московских вытрезвителей.

Я испытал на собственной шкуре, как бьют пьяных в милиции.

Я не хотел видеть никого – даже мою маму!

Кончилось тем, что мой отчим, пользуясь связями в медицинском мире и в милиции, насильно водворил меня в антиалкогольную лечебницу, расположенную в сосновом лесу где-то за станцией Малаховка.

И вот здесь-то я и встретил Арсена Ивановича Мелкумова.

 

Я вошёл в столовую и увидел его, сидящего в одиночестве за угловым столиком. Я сразу узнал его, постаревшего, хотя со времени нашей последней встречи прошло двадцать четыре года.

– Арсен Иванович, – сказал я, подойдя, – вы меня узнаёте?

Он посмотрел на меня тем знакомым мне пронзительным взглядом, который всегда сопровождал его страстные лекции.

– Ты кто? – спросил он с заметным армянским акцентом.

– Петя Крамаренко, – сказал я. – Помните, я ходил к вам в кружок 236-й школы?

Он помотал головой и выпил остаток компота.

– Не помню... Ты ходил ко мне в кружок?

– Да. Почти целый год.

– Ферзевый гамбит помнишь?

– Н-нет... Хотя, мне кажется, это когда жертвуется пешка на ферзевой стороне, верно?

Он кивнул.

– А староиндийскую защиту помнишь?

– Нет, не помню. Арсен Иванович, я ведь был очень слабым шахматистом.

Он встал.

– У меня не могло быть слабых шахматистов, – сказал он. – Мои слабые всё равно сильнее, чем шахматисты у других тренеров. Пошли ко мне. Посмотрим, какой ты слабый.

Пока мы молча шли по коридору, а затем по длинной лужайке, я вспоминал его первое занятия с нами в кружке 236-й школы.

Он говорил тогда, возбуждённо жестикулируя:

– Шахматы развивают у человека множество замечательных качеств: смелость, ум, расчётливость, терпение, умение рисковать, усидчивость, настойчивость, сдержанность и, главное, – эстетическое чувство!

Нам всем было по десять-двенадцать лет, и мы не совсем понимали, о чём он говорит.

– Арсен Иванович, – спросил кто-то, – что такое «эстетическое чувство»?

– Любовь к красоте, – сказал Арсен Иванович.

 

...Мы вошли в его комнату, и он раскрыл на столе шахматную доску. Привычно расставил фигуры и взглянул на меня.

– Твой первый ход, – сказал он.

Я окинул взглядом доску. Что-то кольнуло меня в сердце, когда я увидел чистое блестящее поле доски, с мозаикой шестидесяти четырёх клеток, с двумя грозными армиями, стоящими друг против друга...

Я вдруг почувствовал незнакомое волнение.

– Ну, ходи! – нетерпеливо воскликнул мой противник.

Я поднял руку и двинул вперёд ферзевую пешку...

 

Через полтора часа всё было кончено. Я выиграл...

– Кто тебя тренировал? – угрюмо спросил Арсен Иванович.

– Никто!.. Я ничего не понимаю! Арсен Иванович, я не играл в шахматы вот уже двадцать четыре года! Я не умею играть! Я умею только двигать фигуры!

– Двигать фигуры, говоришь? Ты на двадцать втором ходу изумительно красиво пожертвовал ладью. Этот ход сделал бы честь самому Михаилу Талю или Бобби Фишеру... Ну, не хочешь говорить, где ты этому научился, – не надо... Давай ещё одну партию. Теперь мои белые...

 

В этот знаменательный для меня день мы сыграли шесть партий. Я выиграл четыре, и две Арсен Иванович с трудом свёл вничью.

А ночью мы с ним перелезли через забор, сели на электричку на станции Малаховка и уехали в Москву.

 

Мы вошли в здание шахматного клуба на Цветном бульваре, и Арсен Иванович представил меня своим старым знакомым, бывшим и нынешним знаменитостям, как «замечательного вундеркинда», равного которому он просто не может припомнить.

Я сел играть.

Я опять почувствовал нарастающее волнение. Сверкающая шахматная доска заслонила от меня весь мир.

Толпа болельщиков нависала над моей доской.

Комментарии сыпались, и страсти накалялись.

Моё имя повторялось во всех углах главного зала, в смежных комнатах и на скамейках бульвара.

Когда семь часов спустя я выиграл свою последнюю партию, я стал знаменитым!

 

 

*   *   *

 

Не знаю, кого больше на площади Святого Марка в Венеции, – туристов или голубей. Мне кажется – голубей.

Я кормил двух толстых бело-сизых голубок, невнимательно прислушиваясь к тому, что говорил Павел Афанасьевич моей маме и Арсену Ивановичу.

Мы сидели вчетвером за столиком под крытой колоннадой, простирающейся вдоль площади и ведущей к Дворцу дожей.

Павел Афанасьевич говорил:

– Я беспокоюсь о Петином здоровье. То, что с ним произошло и происходит – не ново, и известно в психиатрии как sudden surge of capabilities, то есть, внезапная вспышка способностей. Люди, подверженные этой вспышке, обнаруживают удивительный талант в разных областях. К примеру, человек, не знающий высшей математики, вдруг оказывается способным решать сложнейшие задачи, или ребёнок десяти лет внезапно берёт в руки кисть и рисует изумительные картины... Но такая вспышка приводит часто к резкому ухудшению психического здоровья.

– Почему у меня никогда не было такой вспышки? – сокрушается Арсен Иванович. – Я знаю шахматную теорию вдоль и поперёк, я сыграл в жизни тысячи партий, – но я так и не смог стать гроссмейстером... Я потому и запил, и попал в малаховскую лечебницу! А Петя за три года, безо всяких усилий, с моей помощью в дебютах, стал международным гроссмейстером, чемпионом Москвы и победителем девяти турниров, в том числе и этого, венецианского!.. Я горжусь им! Ведь он, в какой-то степени, мой ученик. Это была мечта всей моей жизни – воспитать чемпиона!

Сияющая мама сказала:

– Этот чемпион, между прочим, заработал несколько миллионов!

 

(Мама, где надо и не надо, не забывает упомянуть свалившееся на нас богатство. Привыкшая всю свою жизнь считать копейки, она не может придти в себя, получая многотысячный чек после моей очередной победы на международном турнире где-нибудь в Эдинбурге, Ницце или Лос-Анджелесе. Она не может расстаться с чеком; она поглаживает его кончиками пальцев, рассматривает его на свет и улыбается... Впрочем, дело не ограничивается её бесконечным поглаживанием заветного чека; она проявила незаурядную деловую хватку, купив недавно отличный двухэтажный особняк на Рублёвском шоссе. Я приехал туда с Тамарой; мы прошлись по этажам и вышли к плавательному бассейну, вокруг которого стояли шезлонги.

– Здесь хорошо писать этюды, – сказала Тамара.

– И разбирать сыгранные партии, – добавил я.

Она рассмеялась.

– Видишь, Петя, – сказала она, – как это прекрасно – вставать утром с мыслью о любимой работе и ложиться в постель с мыслью о ней же!)

 

– ...И выпустил три книги, – сказал Павел Афанасьевич.

– Кстати, насчёт книг, – заметил Арсен Иванович, доставая из портфеля мою последнюю книгу и надевая очки. – В предисловии к Петиному сборнику лучших партий гроссмейстер Лукас написал буквально следующее: «Поражает красота его игры! В искусстве жертвы он просто не имеет себе равных. В амстердамском турнире памяти Эйве он пожертвовал шестнадцать раз – от пешки до ферзя! – и выиграл все шестнадцать партий. Даже великий Таль не добивался таких результатов!»

 

 

*   *   *

 

На турнир памяти Капабланки я приехал с Тамарой. Мама приболела гриппом и приехать из Москвы не смогла.

Был мягкий солнечный февраль, и температура в Доминиканской Республике не поднималась выше двадцати семи.

Турнир должен был состояться на курорте Пунта Кана. Тамара привезла с собой треножник, мольберт и с утра до обеда писала прекрасные эскизы Карибского моря. После обеда она переодевалась и шла в огромный крытый амфитеатр, где шли наши сражения.

Она садилась в первом ряду, рядом с Арсеном Ивановичем, и неотрывно смотрела то на меня, то на огромную демонстрационную доску над моим столиком.

А я выигрывал одну партию за другой!

Впрочем, у меня был очень сильный соперник – молодой швед по имени Олаф Андерссон. К последнему кругу мы пришли с разницей в пол-очка. Мне достаточно было сделать ничью – и я выигрывал турнир! Но если я проиграю, то победителем турнира будет он...

Я с самого утра чувствовал странное возбуждение. Я ощущал, как что-то давит изнутри на мою голову, как внутри бьются сотни пульсов, как мне порой становится трудно дышать...

...Я сел против Андерссона и приготовил бланк для записи партии. Мы пожали друг другу руки, и я двинул вперёд на две клетки королевскую пешку.

Борьба шла с переменным успехом, но к исходу пятого часа стало ясно, что позиция шведа была предпочтительней. Он с каждым ходом усиливал давление, а я лихорадочно искал путь к заветной ничьей.

И внезапно я увидел этот путь! Если я пожертвую своим единственным конём, а мой противник примет жертву, то я сведу партию к ничьей – или, может быть, даже выиграю!

Я смотрел на моего белого коня и не мог решиться отдать его! Я смотрел и смотрел, не отрываясь! – и белый блестящий конь вдруг стал увеличиваться в моих глазах, заняв почти всё поле моего зрения... Я отвёл глаза и в панике взглянул на Арсена Ивановича. Тот едва заметно кивнул мне и закрыл глаза. Это, как обычно, означало: «Петя, решайся!»

Я протянул руку и коснулся коня. С трудом оторвал его от доски и передвинул под удар чёрной пешки. Андерссон быстро снял коня и убрал его с доски...

...Через пять ходов партия закончилась.

Я ошибся! Я отдал своего коня зря!

Олаф Андерссон выиграл!..

Я не помню, что было дальше. Тамара сказала мне потом, что я встал, покачнулся и рухнул на пол...

 

Меня увезли полицейским вертолётом в госпиталь в Санто-Доминго, а оттуда самолётом – в специальную психиатрическую клинику, расположенную в Катскильских горах, на границе между штатами Пенсильвания и Нью-Йорк.

Убитая горем мама, Павел Афанасьевич и Тамара сняли коттедж в двух милях от меня и навещают меня ежедневно...

Тамара сказала мне, что Арсен Иванович после возвращения из Доминиканской Республики снова запил, вновь попал в малаховскую лечебницу и через месяц умер от разрыва сердца.

 

 

*   *   *

 

В Пенсильвании сейчас зима.

Я встаю посреди ночи и отдёргиваю тяжёлую штору.

За окном сыплет мелкий снежок.

Я смотрю налево, ожидая появления моего белого коня. Вот его силуэт возникает вдали. Он приближается, осыпанный снегом, медленно движется мимо меня – и постепенно исчезает...

Снег начинает сыпать хлопьями.

Я задёргиваю штору, забираюсь под одеяло и засыпаю, тихо бормоча:

 

Белый конь, белый конь, я тебя потерял!
Белый конь от меня по степи ускакал.

Белый конь, белый конь! – потерял я коня!

Только снег, белый снег укрывает меня...

 

 

 

Дина Рубина. Полное собрание рассказов в одном томе. Издательство: Эксмо, 2011 г.   Дина Рубина. Полное собрание повестей в одном томе. Издательство: Эксмо, 2011 г.   Дина Рубина. Полное собрание романов в одном томе. Издательство: Эксмо, 2012 г.

 

 

 

Геннадий Шпаликов. Долгая счастливая жизнь (Художественный кинофильм на DVD). Кинокомпания: Ленфильм, 1966 г.   Марк Шагал. Моя жизнь. Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус, 2013 г.   Живопись на холсте Craft Premier =Белый конь в морской пене=, 40 см х 50 см (набор для раскрашивания)

 

 

 

260 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 18.03.2024, 21:24 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов

06.03.2024
Журнал Ваш вызывает искреннее уважение. Оригинальный, стильный, со вкусом оформленный, имеюший своё лицо. От души желаю Вам удачи, процветания, новых успехов!
Владимир Спектор

22.02.2024
С удовольствием просмотрел январский журнал. Очень понравились графические работы.
Александр Краснопольский



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Лучшие бк для ставок на спорт
Поддержите «Новую Литературу»!