Сложные простые

 

Примечание редакции от 12.07.2020:

 

По наблюдениям наших читателей, предлагаемый вашему вниманию текст является вольным пересказом рассказа Геннадия Философовича Николаева «Три опоры» (М., «Современник», 1974). В рассказе Г. Николаева героя зовут Пётр, работает он шофёром, дядю зовут Гоша, квартирантку – Кира.

 

___________________________________________________

 

От автора:

 

Хочу выразить огромную благодарность Винсенту Киллпастору – человеку, принимавшему самое непосредственное участие в редактировании рассказа, наставлении меня, помощи и советах, касательных написания данного рассказа. Большое тебе спасибо, Винсент.

Немного о самом рассказе.

Вы не увидите и не найдёте в нём пресловутого экшна и голливудских спецэффектов. И, возможно, попытаетесь, не дочитав, обвинить меня в скучности и отсутствии острого, держащего в напряжении сюжета. "Не спеши, дорогой читатель" – отвечу я. Задуман и написан он исключительно со спецэффектами и экшном души.

И видится автору, да и уверен он попросту в том, что эти самые жизненные "спецэффекты" многократно сильнее и нужнее в литературе, нежели пафосный экшн.

 

 

 

 

«Как земля раньше на трёх китах стояла, так и счастье-благополучие на трёх основах держится» – c малых лет знал Серёга истину, постоянно внушаемую матерью и братом её, часовщиком дядей Веней – сухопарым мужиком, с жёлтыми от никотина зубами и сиплым, словно простуженным, голосом, что нужно для ладной жизни простому человеку: – «Первая – востребованная специальность, вторая основа – свой дом и третья – жена. Три основы поставить, и всё само сложится: дети пойдут, продолжение рода – смысл и оправдание маеты земной. Вот и вся наука житейская. И ступай так по жизни».

Жили в бараке, в большой холодной комнате. Давали её ещё бате, от котельно-сварочного, временно. Да так случилось, что на годы – по осени поскользнулся батя на обледеневшей эстакаде, сорвался с трубы и упал на груду кирпичей. Так и осели в бараке после батиной смерти. Сергей совсем маленький был тогда и, хоть и смутно, но помнил его человеком, коих нет уже сейчас; свято верящим в то, что хоть и является простым работягой – сантехником, но именно такие вот, простые, и несут людям тепло в лютую сибирскую стужу.

Одно воспоминание особенно врезалось в детскую память: встаёт отец утром и, пока собирается на работу, мальчонка не спит – наблюдает. Скручивает отец махорку в газету, пьёт крепкий чай, сыплет корм в аквариум рыбкам, уходит на работу, как на праздник. От того и радостная улыбка, оттого и блеск в глазах.

А однажды не вернулся.

Тяжело без отца стало. Да и с жильём надежды все прахом пошли. Сначала боязно было, как бы из барака не выселили, потом прижились, осмелели и, как и остальные барачники, перестали платить за комнату, чтобы заманить комиссию – авось, и расселят. Так и жили – с мечтой о собственном доме.

Пока мать здорова была, на её заработок гардеробщицы и жили. Да дядя Веня помогал, чем мог. Незадолго до окончания девятого класса из школы Серёгу выгнали. Много раз до этого прощали; беседы, педсоветы проводили, да стёкла эти разбитые на доске почёта, последней каплей стали. Попросили, в общем. Устроили по знакомству в училище. На сварщика выучился. Хотел на стройку податься, но дядя Веня остановил: «Вперёд не смотрите, оттого и мыкаетесь потом. Сварщик. Сопли и задницу на улице морозить? А как место потеряешь, начинай сызнова? Дурья башка! Сварщик, хоть и ходовая профессия – не стабильная. Сегодня тут, завтра – чёрт знает куда занесёт. Оно тебе надо?» – Затушив папиросу, сплюнул попавший на язык табак и продолжил: – «Устроим тебя на завод учеником токаря. В тепле, всегда при деле. Почёт и уважение, опять же. Освоишься. А как разряд подтвердишь, на хорошем счету будешь, там и на жильё можно рассчитывать, думаю. Заводским сейчас и платят добро, и жильём обеспечивают, как раньше. Заказов уйма заграницу. Слышал ведь сам? Ну вот. А что сварщик…»

Работа потихоньку ладилась, с коллективом клеилось, разряд получил, попутно фрезеровку освоил. Стал на ежегодном конкурсе «Мастер – золотые руки» по заводу призовые места брать. Через три года впервые ученика дали. Льстило сильно, но не зазнавался никогда.

Так пять лет пролетело. А потом слегла мать. Неожиданно и быстро, как дождь в ясном небе. Ссохлась, как мумия, не пьёт, не ест – рак. Дядя Веня тогда к ним перебрался, помогал, как мог. Невыносимо больно смотреть было, как угасает медленно, словно костёр забытый. А через три недели так и не добудились утром её, померла в беспамятстве. Схоронили, как положено, помянули тихо. Да стали думать с дядей Веней как быть дальше.

Мать и после смерти помогать умудрялась, – пригласили к нотариусу и объявили: втайне от всех, оказывается, денежку скопила. Вот, де, распишитесь и получите.

Полгода только по закону выждал Сергей, да на заводе ссуду взял ещё. Невыносимо теперь в бараке жить было. Решили не строить, а коли деньги имеются – покупать. Подыскали, сторговались, добрый дом взяли: бревенчатый, с застеклённой верандой, с погребом и даже с гаражом. Ну и огород небольшой, пять-шесть соток, но всё-таки.

Выпили по поводу второй опоры, дядя Веня и говорит: «Теперь, племяш, самое время бабу заводить. Точно! Бабу надо брать, когда на ногах прочно стоишь, чтоб всегда помнила, что на твоё добро пришла. Выбирать будешь, смотри, чтоб губаста была – добра и сладка, значит. Чтоб хохотуньей была – не от большого ума, зато здорова и без гонора. Крупную не бери, потому как сам хиляк, в кавалеры не вышел. Баба не должна быть шире мужика в плечах; в бёдрах – да. Красивую тоже не бери – те не в дом, из дому метят. Бери простушку».

 

Ольга так совпала с портретом, что рисовал Серёге дядя Веня, что тот только поражался. Губастая, курносая, краснощёкая, правда, глаза маленькие и как бы в одну сторону глядят, зато хохочет славно: смеха не слышно, а груди трясутся, и заводится с полуслова. На кухне в детском садике работала, оттого и руки вечно красные, от воды. Ничего девка, крепка, приземиста. Весёлая. Высмотрел её, прижал как-то в закуточке, пощекотал малость, а потом, каждый раз, когда видел, всё твёрже убеждение складывалось: она! В конце концов, пригласил как-то дядю Веню. Посмотрел он, бровями подвигал: «Эх! – по шее треснул: – Она!»

В ухажёрах ходил недолго и волновался не очень, ранее не монахом жил, знал, где погладить, какое слово шепнуть и всё такое прочее… На свадьбу дядя Веня помог. Дом пришлось пообставить для молодой жизни: телевизор купил, стиральную машину, холодильник новый, прочую бытовуху. Денег не жалел – такой шаг! Родня с обеих сторон всего надарили.

Отгуляли, отплясали – жить начали.

И добра, и сладка была Ольга – «Эх! Кто ж племяшу родному худого пожелает!..» Мечтал Серёга до женитьбы о белых пшеничных блинах со сметаной – не столовских склизких и стылых, а о домашних, с пылу с жару, чтоб наесться досыта, до отвала. Сбывалась теперь его мечта каждый день. А раз в неделю, по выходным, как за правило взяла, стряпала Ольга пельмени – после баньки да под водочку – «эх!» – не жизнь, а сплошной мёд! Раздобрели, раздались оба за год. У Сергея щёки шире лба стали, пуговицы на штанах и рубашках пришлось перешивать; Ольга так та совсем как кадушка, по последнему месяцу пошла, что поставь, что положь. А вскоре и вторая сокровенная мечта сбылась: Васька родился, в честь деда, отца Серёжиного, назвали. Папаша грудь выпятил: «Сына сделал!» – на работе три литра выпоил товарищам – опоры стоят, жизнь началась со смыслом, полный ажур!

Дядя Веня притарахтел на своей «инвалидке», расплакался: «Внук вить мне, теперь помирать можно». Сам-то он бездетный был. Когда-то, давным-давно, была у него жена. Серёга помнил её смутно, еле-еле, – отпустил её дядя Веня на все четыре стороны, хоть и любил сильно. Ногу ему оторвало в Анголе ещё в конце семидесятых: наступил на мину (трое до него прошли, а он вот не смог), нога бы полбеды, да кое-чего ещё повредилось, как сам выжил – загадка природы. Из трёх огромных комнат в доме одна пустовала. На все уговоры жить вместе дядя Веня отказался наотрез: не из корысти, дескать, а вот ради малютки старался, лишь бы изредка прийти да поиграть с внучком, а больше ничего и не надо. «Но вы – дурьё, – сетовал он. – У бедного копейка – рубль, а у богатого рубль – копейка. Вы ж налог платите, ссуду опять же. На дрова, на уголь расходы. А комната-то пустует. Поставьте койку и объявление в газету: сдаём холостым-молодым. Вот и припёк будет».

Подумали, погадали. Конец августа, студенты съезжаются – время подходящее. Почему бы и в самом деле не попробовать? Дали объявление. На одиночку, для начала.

Вскоре пришли двое: полная красивая дама и с ней дочка. Смуглая, стройненькая, в сером беретике, в синей бархатной курточке, глаза чёрные, горячие, бойкие. Походили по дому, во двор вышли – и тут всё ладно: трава чистая, к сараю и к уборной дорожки аккуратные, из гравия, забор высокий, клумбы с цветами, скамеечка под черёмухой, сирени большой куст.

«Кариночка у нас поступила в художественное училище. У Кариночки талант, будет художником. В общежитии боязно оставлять, да и рисовать негде, а у вас тут неплохо. Комната светлая, высокая – тепло зимой? – великолепно. Правда, Кариночка?» – «Наконец-то мне повезло: маме понравилось!» – сказала дочка и улыбнулась Сергею – светло, просто, душевно. И он, и Ольга тоже заулыбались и согласно кивнули друг другу: сдаём! Неловкость произошла, когда об оплате заговорили: сдатчики неопытные, застеснялись, пожимают плечами, друг на друга показывают. Хорошо, Кариночкина мама – человек бывалый: махнула рукой, расщёлкнула сумку: нате! Так и договорились: мать будет приезжать (из соседнего города) и сама рассчитываться за жильё.

В тот же день въехали. Вещи на такси привезли: большой чемодан кожаный с ремнями, мольберт, ящик с красками, два подрамника, сумку с продуктами да тюк с постелью. Разложили всё, дочь пол вымыла, мать в магазин сходила, раскладушку принесла и белья постельного про запас. Потом на новом белье вышивали голубой шёлковой ниткой КСЮ, "Карина Сергеевна Юргина" – чтобы в прачечную сдавать, а не самим время тратить.

Весело в доме стало, оживлённее. Все ходят туда-сюда, Карина песенки напевает. Вера Алексеевна, так звали маму, поучает её всяким житейским премудростям, а голос звонкий, говорит быстро, с выражением. Серёге тоже дело нашлось: из сарая столик принёс, покрасил, на кухне специально место для Карины выделил. Потом гвозди забивал, шторки вешал на окна и двери. В сенцах полочку к умывальнику добавил, для её принадлежностей. А Карина всё вокруг клумб ходит: «Ах, какая прелесть! Сергей, извините, как вас по батюшке, вы сами цветы садили?» – «А кто ж? Сами». – «У вас, несомненно, есть чувство прекрасного». Серёга выбрал жгуче-вишнёвый георгин, сорвал: «Вам». – «Ой, зачем же. Пусть бы рос». – «Да ну, держите». – «Спасибо, только, правда, напрасно. Я не люблю, когда разрушают. Всё должно развиваться естественно, в этом суть гармонии». Серёга пожал плечами: «Зачем тогда разводить?» – «Зачем? Смотреть, любоваться, как они растут, дышат, живут». – «Цветы-то?» – «Цветы». Серёга хмыкнул: «Вот ещё!» – и ушёл в дом.

К вечеру на личном грузовичке прикатил дядя Веня, кирпичей да песку привёз, на стройке выпросил – летнюю печку под навесом класть. Он часто привозил понемногу. Серёге не велел пользоваться грузовиком для личных надобностей – «только лишь в самых крайних случаях!» «А что это за самые крайние случаи?» – спросил Серёга. – «А вот подохну, на кладбище свезёшь. Не хочу, чтоб чужие везли». – «Да брось ты, дядь Вень!» – «А! Неохота?! Ладнысь, так и быть, поживу ещё малость».

Ольга собрала поужинать: блинчики с мясом, от обеда остались, да огурцы со сметаной. А на запивку Серёге – молоко, а дядь Вене – чай крепкий. Ужинали молча. Ольга с Васькой на руках отсела к печке, к теплу. Васёк зашевелился, вякнул хрипло, захныкал. Мать расстегнула байковый халат и вывалила сдобную свою грудь, белую и крупную, как на показ, – Васька вцепился ручонками, жадно зачмокал, засопел. Ольга следила за ним влажными глазами и тихо посмеивалась. Дядя Веня, поставив локти на стол, шваркал горячий чай и счастливо щурился. Сквозь по-стариковски полупрозрачную, с оттенком пергамента, кожу проступали паутинки прожилок и вен.

Серёга заговорил о квартирантах, как они присматривались ко всему, как хвалили комнату, как деньги вручали. Голос у него был глуховатый, негромкий, говорил он обычно монотонно, медленно и, если его не перебивали, постепенно замолкал сам, так и не досказав до конца. Никто никогда не просил его: «Серый, что же ты? Давай дальше», – наоборот, на работе, например, когда он начинал говорить, отмахивались, заранее зная, что ничего путного не услышишь. Не было у него слов, чтоб заставить других увидеть то, что виделось ему, да и виделось ли – трудно сказать.

– Вот что, – сказал дядя Веня, когда Серёга дошёл до сорванного георгина и замолк. – Пора цветы продавать. Погоды тёплые, студенты из домов с деньгой, – пора!

– А кто пойдёт, я, что ли? – с вызовом спросила Ольга и приподняла недовольно застонавшего Ваську, дескать, маленького-то куда девать?

– Ни ты, ни я, – успокоил её дядя Веня. – Старушку нашёл, договорился. Задарма, конечно, не будет, но так, за сотню в вечер.

– Да Бог с ней! – торопливо согласилась Ольга.

Серёга кивнул и досказал про георгин и молодую квартирантку.

– Тут так: они – жильцы, вы – хозяева, – строго сказал дядя Веня. – Их дело три раза в сутки пройти через кухню, кивнуть вежливо и – всё. И не поважайте, а то сядут на шею, чай-кофе в постель потребуют.

– Ещё чего! – возмутилась Ольга, как будто квартиранты уже потребовали чай-кофе.

– Да ну... скажете тоже... Только плохое в людях и замечаете.. – насупился Серёга.

– Вот тебе и «ну»! – повысил голос дядя Веня. – Поживёшь с моё – не такой доверчивый станешь. Смотрите, не шибко-то церемоньтесь с людьми. Всякое ведь бывает, прав я? Чуть чего – от ворот поворот, другие найдутся. А деньги ихние не тратьте, попридержите. Всякое бывает. Поняли?

Дядя Веня попил ещё чайку, выкурил папиросу, велел Сергею нарезать цветов и поставить в ведро с водой. «И это... слушай, аспирину в воду кинь таблетку, так они до конца базара простоят». Когда он уехал, вышедшие проводить, Ольга с Сергеем долго сидели на лавочке у ворот, тихие, молчаливые, успокоенные тишиной и теплотой сгущающихся сумерек.