Сложные простые

 

Примечание редакции от 12.07.2020:

 

По наблюдениям наших читателей, предлагаемый вашему вниманию текст является вольным пересказом рассказа Геннадия Философовича Николаева «Три опоры» (М., «Современник», 1974). В рассказе Г. Николаева героя зовут Пётр, работает он шофёром, дядю зовут Гоша, квартирантку – Кира.

 

___________________________________________________

 

От автора:

 

Хочу выразить огромную благодарность Винсенту Киллпастору – человеку, принимавшему самое непосредственное участие в редактировании рассказа, наставлении меня, помощи и советах, касательных написания данного рассказа. Большое тебе спасибо, Винсент.

Немного о самом рассказе.

Вы не увидите и не найдёте в нём пресловутого экшна и голливудских спецэффектов. И, возможно, попытаетесь, не дочитав, обвинить меня в скучности и отсутствии острого, держащего в напряжении сюжета. "Не спеши, дорогой читатель" – отвечу я. Задуман и написан он исключительно со спецэффектами и экшном души.

И видится автору, да и уверен он попросту в том, что эти самые жизненные "спецэффекты" многократно сильнее и нужнее в литературе, нежели пафосный экшн.

 

 

 

 

Экзамен он всё-таки сдал. Упросил комиссию принимать с передышкой. Теперь оставалось получить удостоверение о присвоении пятого разряда, а мастер в курилке обмолвился, поздравляя, что буквально через месяц ожидается поступление в цех четырёх новых станков и, возможно, один из них как раз-таки и достанется Сергею.

«Ну, упрямый ты!» – сказала Ольга вместо поздравления. Он быстро перекусил, завернул в газету селёдку, лук, сало, взял хлеба и убежал на работу. Вечером его привезли на такси. Ольга увидела в окно, как его несут за руки, за ноги, кинулась на крыльцо, запнулась о порожек, растянулась, ссадив колени и локти. Серёгу занесли в сени и положили на лавку – он был пьян: «ни папы, ни мамы». Она завыла от обиды. Вышедшие на шум Вера Алексеевна и Карина помогли перенести его на кровать. Ольга, плача, причитая, стянула с него обувь, одежду. Потом ушла на кухню, села за стол, на котором стоял нетронутый праздничный ужин (в честь пятого разряда!), и расплакалась навзрыд. Вера Алексеевна накапала ей валерьянки, кое-как успокоила, уговорила не скандалить, а понять и простить.

Несколько дней Сергей ходил не поднимая глаз, старался загладить вину: стирал пелёнки, подметал пол, водился с детьми.

А ещё через пару недель он получил наконец новый станок. Серого цвета, с хромированными блестящими ручками, с цифровой индикацией – мечта. В торжественной обстановке в кабинете начальника цеха четверым токарям вручили символические ключи от станков. Если первые трое приняли это как должное, то Серёга, конечно же, в глубине души весь сиял и радовался. Ещё бы. В цехе, где работает около сотни достаточно хороших токарей новый станок выдали ему и ещё трём, ну, совсем асам своего дела. Заслуженным работникам авиастроения, имевшим личное клеймо качества.

Серёга, разумеется, асом не был, клейма в тумбочке, дающего право не предъявлять деталь после каждой операции контролёру, не имел, поэтому и радовался про себя, как ребёнок. Вида при этом не подавая, а лишь скромно пялясь в пол. Работал всегда тихо. Успехи свои на показ не выставлял. Но и цену себе знал. Очень переживал, что мать не может видеть его успехов. Хотя, в глубине души, был уверен – мама всё видит и радуется за своего сына.

Дядя Веня поздравлял его., находясь в больнице, хлопал по плечу, называл мужиком. Ему он рассказывал о прелестях нового станка, его преимуществах, точности и, по сравнению со старым станком, очень тихой работой.

Через пару дней он отвёз, взяв грузовичок дяди Вени, и посчитав это «тем самым» случаем, Карину и Веру Алексеевну на вокзал – у Карины начались летние каникулы. Прощаясь на платформе, он очень смущался и краснел, переминался с ноги на ногу, никак не мог найти нужных слов. Затем решительно взял Карину за руку и, глядя в глаза, сказал, чтобы она возвращалась непременно к ним и только к ним, скорее и только к ним, обязательно к ним. Потом, как обычно, резко развернулся и быстро ушёл, вызвав смех мамы и дочери.

Дядя Веня решился на операцию. Стояла страшная жара, с тополей летел пух, в городе нечем было дышать. Его оперировали утром, а поздним вечером он сполз с кровати, скрючившись, кое-как доковылял на костылях до туалета, справил малую нужду и, мучимый жаждой, напился досыта из-под крана. Разогнувшись, он тут же свалился на пол от боли – разошёлся внутренний шов. Он лежал на холодных плитках и негромко стонал, лежал долго, пока его не заметил кто-то из проходивших мимо больных. Прибежали сёстры, нянечки – дежурный врач велел срочно везти в операционную. Пришлось снова вскрывать брюшную полость и выкачивать воду.

Вечером следующего дня у него поднялась температура, начался озноб – не помогали ни уколы, ни таблетки. Всю ночь он бредил, метался, звал Нюру, жену, отпущенную когда-то на все четыре стороны, а утром затих, кончился – отказало сердце.

Хоронили его всем миром. Ни в дяди Вениной однушке, ни дома у Сергея с Ольгой такое количество желавших проводить его не уместилось бы. Арендовали столовую от завода на сто пятьдесят человек. На работе у Серёги изготовили красивую титановую ограду, Сергей сам выточил у себя на станке шары на углы и калитку. Место выхлопотали соседи по своим знакомствам на кладбище хорошее – на пригорке, рядом с двумя берёзками.

Вёз в последний путь дядю Веню Сергей лично, помня и исполняя его волю. На поминках друзья, соседи, сослуживцы, старые простые люди, плакали о нём, как о родном. Рассказывали, как он любил ребятишек, носил постоянно мороженое и конфеты с базара, чинил всем обувь и часы и никогда не брал денег. Как осенью на своей «инвалидке» возил картошку, дрова, уголь – всё бесплатно, по доброте душевной. Серёга слушал и моргал, красными, уже не способными плакать, глазами.

Произнося своё слово, он сказал просто и коротко: «Он мне за батю был».

После девяти дней он подогнал грузовичок забрать немудрёные вещи дяди Вени, чтобы соседи, с ними он условился, показывали её уже пустую, потенциальным покупателям. Квартиру они решили продавать. Ольга вроде и говорила, что пусть, дескать, стоит, но Сергей ответил: «Я не могу её видеть. И вряд ли когда-нибудь смогу». Железная койка, выбитый матрас, одеяло, подушка, два стула, тумбочка, столик, два ящика инструментов, кое-какие вещи и старенький сундучок с самодельным висячим замком – вот и практически все пожитки, везти нечего. Ещё собрал сапожный верстачок, телевизор и посуду.

Соседка сказала, что у дяди Вени был покупатель на его машину, тоже инвалид, – всё уговаривал продать её на запчасти. Решили оставить машину в гараже во дворе до его прихода и – пусть забирает, за сколько – неважно.

Койку и прочие вещи Сергей увёз к себе, сложил в сарай, сундучок внёс в дом. Маленький этот сундучок, крест-накрест обитый жестяными полосками, пришлось открывать отвёрткой и молотком – ключа нигде не оказалось.

Сверху, под газетой, лежали новые кальсоны и тельняшка, ниже – чёрные лакированные туфли, альбом со старыми фотографиями, холщовый мешочек с тремя медалями, пачка каких-то документов, газетных вырезок и под всем этим – завёрнутая в бумагу ржавая подковка.

Сергей, держа её в руках, долго сидел в тишине. И только слеза, защекотавшая ему щёку, заставила опомнился. Протёр глаза, пошмыгал носом, сложил всё аккуратно обратно и убрал сундучок в кладовку.