Нищие люди

 

 

 

Долгожданный трамвай показался из-за поворота. Надо было успеть пройти еще метров сто до остановки.

– Скорее, скорее, – торопил меня муж, тащивший тяжелую сумку с продуктами.

– Да что ж ты так спешишь, как будто это последний трамвай в твоей жизни?

– Тяжело тащить – вот и тороплюсь. Не веришь – попробуй сама понеси.

Оглядываюсь. Высокий монах с деревянным ящичком на груди неподвижно сидит у рыночной ограды, читая пухлый молитвослов, завернутый в бумажную обложку.

– Погоди, поедем на следующем. Я милостыню подам.

– Ты что, телевизор не смотришь? Совсем ты от жизни оторвалась в своем райсобесе! Вчера была программа как раз о таких фальшивых нищих. Притворяются они, а ты как дура ушами хлопаешь. Хочешь подать – подавай, тогда один уеду, тебя ждать не буду.

 

Мне приходилось часто брать пенсионные дела домой. Много времени занимала готовка. Стирка. Уборка. Еще и маленькую дочку утром я отводила в сад, вечером забирала.

За покупками ходили по выходным. Каждую субботу «затаривались» на продуктовом рынке. С утра пораньше приезжали. Бродили по овощным рядам. Покупали у золотозубых продавщиц морковку, картошку, лук. Пробовали соленую капусту, угодливо протянутую на вилке сомнительной чистоты. Мясные ряды заставляли вспомнить о пиршествах плоти на картинах великих фламандцев.

Все, что купили, я отмечала карандашом в длинном списке, составленном дома. (Внизу списка почерком дочери приписано «Две шикалатки для миня»).

Клетчатая сумка китайского пошива постепенно заполнялась.

Свернули к рыбным рядам, где в тесных аквариумах плавали, вернее, держались на воде карпы, кто вверх, кто вниз покрытым зеркальной чешуей брюхом.

– Давай купим крабовые палочки, – предлагает муж.

– Они имеют такое же отношение к крабам, как я к президенту США.

– Знаю, об этом была телепередача. Все равно давай купим. Я съем.

Муж утверждает, что, как волк, служит санитаром леса, так и он работает (причем, на добровольных началах и безвозмездно) санитаром нашего холодильника.

Прошли благоухающие колбасные ряды.

– Тоня, – окликнула одна из продавщиц другую, – отрежь кусок твоей колбаски, только не такой, как вчера, а хорошей, свежей.

Купили гирлянду сосисок и большой круг колбасы, почему-то похожий на детское сидение для унитаза…

Под конец экспедиции запаслись зеленью, яйцами, хлебом.

 

Супруг с трудом волок набитую доверху сумку. Я несла два пакета, в одном: печенье, конфеты, торт, в другом – клубника, пакет с творогом, два десятка яиц в пластмассовом ведерке.

У выхода, возле металлической черной решетки, остановились перевести дух.

– Возьми к себе пакет молока, – распорядился муж, – я попробую застегнуть на сумке молнию.

– Отдай мне подсолнечное масло, тогда точно застегнешь.

Он взглянул на мои пакеты, жалея, что приходится меня нагружать. Носить тяжести – задача мужчины.

– Нет, обойдешься без масла, – сурово изрек муж, дергая неподатливую застежку, – ты, кстати, проверь, мы все купили?

Достаю из кармана список для дополнительной проверки, и тут боковым зрением замечаю темную высокую фигуру человека. Он неподвижно сидит на складном стульчике, прислонившись к решетке спиной. На нем черная монашеская одежда, голову покрывает скуфейка, на груди повешен ящик для пожертвований. «Нило-Столбенская пустынь» – написано на ящике.

– Идем скорее, мне тяжело, – подгоняет муж. Он справился с молнией.

Я засовываю правую руку вглубь сумки, стараясь нащупать кошелек. Как назло, под руку попадается то гладкое куриное яйцо, то холодная сарделька.

– Подожди, я хочу на монастырь подать.

– Подашь в другой раз, никуда не уйдет твой монах, каждый развижу его здесь.

 

Действительно, каждую неделю, приезжая на рынок, мы встречали у решетки неподвижную фигуру монаха.

Зимой и летом он носил одну и ту же одежду. Только в холода надевал поверх подрясника черный ватник, а на ноги черные валенки с матово-блестящими галошами. Большую часть времени монах стоял, лишь изредка присаживался на свой раскладной стульчик.

Иногда я опускала деньги в его ящик, он благодарил поклоном головы, не отрывая глаз от толстой книги в бумажной обложке. Лицо монаха казалось угрюмым, да и лица-то видно не было: только темная борода, да густые брови, да нос. Он казался неотъемлемой и незаметной частью рыночного быта, наравне с пронзительными голосами продавщиц, тяжкими повозками грузчиков, вечно голодными кошками…

Зимой я стала замечать, что монах не стоит уже, а сидит, опираясь спиной на ограду. Глухие звуки кашля долетали до моего слуха.

Весной его не стало на прежнем месте. Я подумала, что, наверное, нашел он другое место, где подают больше.

Но в конце мая на глаза попалась фотография в прозрачном конверте, прилепленная скотчем к решетке над тем местом, где был монах. Подошла поближе.

Вот что написано было под фотографией: «Уважаемые жители района! Пятого мая сего года, на святой неделе, скончался отец Алипий, монах Нило-Столбенской пустыни. Несколько лет вы могли видеть его здесь, у ограды рынка, собирающим подаяние на монастырь. Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего!»

Я с трудом узнала отца Алипия навыцветшей фотографии. Он улыбался! И лицо его, заросшее густой бородой, казалось не угрюмым, а по-детски радостным и наивным. Наверное, так улыбаются только чистые сердцем…

Не был он нищим, этот высокий монах. Он был по-настоящему богат. Не ему, а нам следовало просить молитвенной помощи о наших заблудших, погибающих, пребывающих в унынии душах.

 

Неотвратимо надвигался трамвай. Уже и будущие пассажиры выстроились послушной цепочкой. Готовили кто деньги, кто талоны для проезда.

Железные двериотворились.

– Ладно, подам в следующий раз, – решила я.

Запинаясь о собственные сумки, расталкивая других людей, мы с трудом втиснулись в переполненный вагон