Австралия

Ой, надо было устроить так, надо было устроить сяк свою жизнь и судьбы мира на веранды в художественной мастерской на топчане под пледом возле жизни под солнцем в книге, которой нет и никогда не будет, потому что она как ловушка, нам, фомам неверующим, потрогать раны христовы, христопродавцам. Ещё согреюсь у нарисованного камина и выйду в стужу глобального потепленья снаружи с холодом невесомости внутри. Ласточки грают, вороны мусор ковыряют в поисках майонеза, женщины как валюта, мужчины мерседесы. Самая приятная пара в Старых Мытищах, продавщица овощной палатки с лицом старообрядки в очках и с косой и её телохранитель, никогда не трезвые люди. Ничего не значит, я говорю, полкило клубники, она качает головой, тогда килограмм яблок. Придумай им судьбу. Их дети отучатся в колледже, станут богатые, наступит третий век русского ренессанса, когда испанские и английские мореходы становились конквистадоры и пираты, французские и немецкие солдаты в русских степях замерзали, русские писатели и дворяне становились американцы.

Никогда не трезвая дама из овощной палатки с лицом старообрядки в очках и с косой мне знаки головой подавала, что клубника плохая, покупать не стоит, напрасно выброшенные деньги. Значит, ещё есть на кого молиться, а я думал, что это фраза, в Старых Мытищах под пледом на веранды, когда все на работе, чтобы стать богатым, женщины как валюта, мужчины мерседесы. «Мастер, рисуй свои картины как видишь, жена умная, дочь красивая, что тебе ещё надо, раз ты никого-никого не боишься, с ним как с Богом каждый день за руку здороваешься на Соловках и в Мытищах, словно он сосед Саша Алмазов пьющий, который тебе 45 рублей должен на бутылку и сосед Оранжевые усы, отсидевший 6 лет строгого режима за бытовуху, который тебе 75 рублей должен». Написал некто, адвокат, блюдущий корпоративные интересы боса, в поэтическом проэкте на интернете, с которым на одном курсе учились, только он доучился, а ты не доучился, надо было всерьёз заниматься литературой, потому что, кажется, это дело было тебе по зубам, потому что всё остальное время можно было сидеть с дочкой, она рисовала, ты читал ей, на Лосином острове гуляли, сначала с коляской, потом за руку.

Как видный и хмельной палатку открывает и закрывает, всё остальное время глядит в воздух на имена и событья, что ничего нового быть не может, и это неплохо. Как моя мама между двух операций и обе со смертельным исходом мне говорила, к смерти готова, но всё же, ещё пожила бы. Как Фёдор Михайлович Достоевский не мог объяснить, почему в его книгах всё счастье, ребёночек, хромосомы, дрозд на ветке, дамы, господины, каторга, преступленье. Потому что после смертной казни через повешение на без вины аутодафе всё выпуклое, объёмное как на картинах художника Хамида Савкуева и Модильяни, наркомана, картины которого дороже денег стали. Знал бы он об этом, бросил бы ерундой заниматься и нанялся брокером на биржу, чтобы Сара Голсуорси, беременная вторым, не сбросилась с балкона. Как возле всего никто-никто смеётся нарисовать хотел.

А ведь этого делать нельзя, Никита, потому что пусть он там себе смеётся, как Одиссей хитрожопый, который 10 лет на рейсовом пароходе из Стамбула в Итаку возвращался, хоть там 3 часа ходу от силы. Ну и что, один раз Работник Балда Полбич 10 часов вокруг Рамбака плавал, буй так называется в фарватере, когда из Кеми на Соловки вёз пассажиров на своей доре, потому что у него правый поворотник сломался. Хорошо, у Плывущей Вокруг Буя ямайский ром оказался, удалось выправить положенье. Как сын Глядящего Со Стороны Мужичок С Ноготок, которому 6 лет 4 года было, потому что они его родили, когда уже были запойные, а на одиннадцатый он всё понял из того, что здесь бывает и внезапно вырос. И мне говорит, дядь Никит, у меня сегодня день рожденья, и на меня смотрит. Я говорю, ну поздравляю, вот держи подарок, килограмм бананов, все довольны, все смеются. Я тоже в 11 лет всё понял, когда умер папа, что все друзья по жизни, Пушкин, Мандельштам, Шаламов, Димедролыч, Агар Агарыч, Самуилыч, Валокардиныч, Чагыч, Максим Максимыч, Эдип Эдимыч, Седуксеныч, Петя Богдан, будут похожи на папу, а потом, когда поймут, что так продлится уже до смерти, и кажется, они это смогут, они переставали быть похожи, оставались только Пушкин, папа, Мандельштам Шаламов и Никто-никто, учитель.