Станичники, начальники, чиновники и мупы

На чтение потребуется 16 минут | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Почти 200 лет станица жила мирно и спокойно, хотя и трудно. Сначала обживалась, лепила саман, резала камыш, ставила хаты, одновременно заложила и построила церковь – всё как у людей. Теперь были будни и страда, но приходило и время праздников – веселья, свадеб, сватовства и крестин, ярмарок, удалых джигитовок, песен и застолья. Чернозёмы были тучными и урожайными, рядом река, лиман^[1] и плавня^[2], рыбы и дичи вдоволь. Богатела станица.

Потом началось… Первая мировая забрала казачий цвет, лихие рубаки ушли одвуконь, и мало кто вернулся. Похоронки, горе, слёзы, вдовы, дети-сироты, инвалиды… Потом пришло горе ещё горше. Появились пришлые в кожанках, с наганами и маузерами, молились волосатому и бородатому Карлу, то ли еврею, то ли немцу, с кем казаки воевали в Первую мировую. Обещали землю и рай земной. Всё сломалось вокруг…

 

«Встретил Михайла Лизара на улице:

– Плохо моё дело, кум Лизар!

– Что произошло?

– Бога нет, церкви нет, отец с матерью – обезьяны».

(А. С. Неверов «Андрон Непутевый». Избранное. Изд. «Советская Россия». М. 1977. с. 31)

 

Взбунтовали станицу, раскололи на красных и белых, единокровные стали врагами. Главным у красных был теперь другой, не такой лохматый, больше лысый, но тоже при усах и бороде, хотя и жидкой. Белых побили, разогнали и развеяли по свету. Принялись за тех, кто остался. Станицу объявили колхозом, а землю – общей, коллективной. Хозяев разорили, часть постреляли, часть угнали в Сибирь.

 

«Компания – лучше не выдумать.

Гришка Копчик с деревянной ногой – голь.

Яшка Мазла – голь.

Федька Бадыла – голь.

Наплевать! На то они и коммунистами называются – нет у них ничего».

(там же, с. 41)

 

Батраки, голь и стала начальниками. На чернозёмах запахали и вырастили голод, голь другого не умеет и не знает. Станица вымирала. Хоронили уже не на погосте, а во дворах. Скот съели, не на чем было возить покойников, да и сил не оставалось добираться до кладбища. Кое-как всё же выжили, выручала плавня, огороды и сады.

Но тут грянула Вторая мировая – Великая Отечественная. Снова похоронки, слёзы, вдовы, сироты и инвалиды. Жили впроголодь – всё отдавали фронту. Нас у матери было трое, она работала бухгалтером в столовой. Приносила домой то булочку, то кусок хлеба, делила между нами поровну. Однажды принесла конфеты – жёлтые, круглые, величиной с большую вишню, посыпанные сахаром карамельки. Но было их только две. Мать гладила меня по голове: «Это младшеньким, ты уже большой, сынок». Самый младшенький, четырёхлетний Толик, потащил изо рта разжёванную конфету и протянул мне. Теперь я гладил его по светлым волосёнкам на голове. – «Кушай, кушай». Мать плакала… Было мне девять лет, в памяти осталось на всю жизнь.

 

Но мы выстояли! Мы победили! Станица в этом как-то и не сомневалась, хотя в сорок третьем немцы были рядом и даже заглядывали ненадолго. После войны в сознании станичников что-то сдвинулось. Цвела надежда, души ждали перемен к лучшему, после такой победы и такой платы за неё станичникам казалось, что иначе быть не может. О Боге вроде как забыли, и упрямые крестьянские души верили теперь Ленину и Сталину, такие в обиду не дадут.

Отрезвили их быстро. Колхоз, дешёвые трудодни, лживые речи, кумачовые лозунги, председатели, парторги… И беспросветная пахота на колхозном поле, а чтобы выжить – та же пахота в своём дворе и огороде. От зари до зари, каждый день. Души закрылись, заползли как улитки в свои раковины и захлопнулись – до лучших времён. Опять ждать!

 

Русскому мужику и русской бабе спину гнуть и надрываться не привыкать. И земле поклон низкий, щедра земля русская, были бы руки да забота – всех напоит и накормит. Так и случилось. Понемногу все стали сыты и чем-то довольны. Притёрлись станичники, смирились, приспособились. Верить только перестали кому бы то ни было. Развенчали и сокрушили их недавних богов, сначала Сталина, а потом и Ленина. Всего-то и прожили «боги» – семьдесят лет, такие долго не живут. Замутили народу мозги, попили крови, и сами стали прахом, пылью под ногами. К праведным крестьянским душам вернулась свобода верить в Бога. Но они и так с Ним никогда не расставались, что бы ни болтали их несдержанные языки.

Однако взрослыми стали теперь и четыре поколения безбожников. Где-то там, наверху, в Москве, встретила свой крах верховная власть; с голоду не умерла, но в чине понизилась и растворилась, стала незаметной в новом качестве свежеиспеченных средней руки капиталистов. А внизу, в станицах, ничего не изменилось. У кормила и кормушки по-прежнему потомки той самой «голи», с властью они всё это время не прощались. Не отдали и сейчас: с готовностью отреклись от своих партбилетов, с той же готовностью все стали «верующими» – теперь это обычные госслужащие, то есть, чиновники, обычные начальники, то есть, опять чиновники.

 

В новые времена в станице закипели невидимые страсти вокруг передела собственности. Совдеповская верхушка захватила-приватизировала ключевые объекты: землю, технику (бывшие МТС^[3]), элеваторы, лаборатории, оценивающие качество продукции, монополизировало энергоснабжение и ГСМ^[4]; снова была сверху и диктовала условия. Упразднились колхозы, появились фермеры, но под этим диктатом они едва выживали. Нешуточная война развернулась вокруг плавни, лиманов и прудов. У государства хватило ума ввести запрет на приватизацию лиманов; остальные охотничьи и рыболовные угодья растащили по кускам. Плавню стали беззастенчиво эксплуатировать и грабить, воруя у неё воду на личные нужды новых собственников: кто для своих прудов, кто для круглосуточного полива в летний зной своих десятков и сотен гектаров с кукурузой бондюэль, перцами, томатами, капустой…

Ближний к станице лиман – большой, приватизировать его законным образом нельзя, но не может же так быть, чтобы совсем ничего нельзя урвать… Когда-то здесь был промысловый «рыбстан», от него для захода малых колхозных катеров проложили канал длиной около трёхсот метров. Сейчас он, собственно, в акватории лимана, но всё же канал, русло углублено искусственно. Раз так, значит не лиман, решает собственник. Власти с ним охотно соглашаются, им что – был бы ещё один налог – и разрешают аренду канала. Претендентов оказалось двое: какая-то милицейская структура и крутой горластый хозяйчик со стороны, не станичный. Милиция поставила у канала вагончик, возле которого им и довелось выяснять отношения. Стороны предъявили друг другу одинаково законные бумаги за печатями и подписями. Дошло до свары, замахали кулаками. Милиционер саданул «горластого», сил не рассчитал, и пришлось вызывать «скорую»… Такой вот анекдот гуляет по станице; правды о том, чем всё закончилось, никто не знает. Потом прошёл слух, что у канала появился арендатор – «такой-то». Я спросил об этом у его сынка, тот подтвердил. Я спросил, могу ли я поставить на берегу канала палатку и забросить в канал удочки, и что мне за это будет. Сынок сообщил, что рыбалка в канале платная и нужно брать разовую лицензию. Я не поехал…

 

Местной милиции тоже палец в рот не клади. Я покупал здесь жильё у очень сомнительной компании и старался, как мог, обезопасить себя, а потому взял у продавца расписку о получении с меня денег; вторая расписка была о том, что «акт купли-продажи» состоялся в присутствии свидетелей, там были подписи их, моя и продавца. Предчувствия меня не обманули. Продавец оказался авантюристом, продавшим то, что ему не принадлежало. Его почти год искали, наконец, изловили и завели уголовное дело. Для выяснения обстоятельств ко мне несколько раз приходил участковый – снимал показания, что-то писал, что я, не читая, подписывал. В очередном свидании он добивался подробностей, и я сказал ему об этих расписках. Он забрал их у меня, заверив, что снимет копии и к вечеру вернёт. Возле своего дома я его больше не видел. Примерно через месяц при случайной встрече на улице я спросил о расписках.

«Какие расписки? Ах, эти, – вспомнил он, – да они давно в деле».

«Как же так, господин участковый, вы же обещали вернуть их мне в тот же вечер?».

Он молча щупал меня холодными бледными навыкате глазами… Вот так я лишился в этой станице права рассчитывать на помощь милиции в случае чего – потому что не могу к ней обратиться, потому что не имею морального права ей доверять.

Странная станица. Возле моей хаты стоит фонарный столб, на нём большой фонарь. Ночью он иногда не горит, днём – горит всегда…

 

 

*   *   *

 

Человека можно научить многому, труднее всего – как быть человеком. Все дети – ещё человеки. А вот останутся ли они людьми, когда вырастут, неведомо. У крестьянина такой проблемы нет, у него одна дорога – быть человеком, быть другим ему не позволит земля. У чиновника, как и у любого другого духовного люмпена, проблема стать, а тем более, остаться человеком – номер один.

В станице у них большая хата 12х12 метров, их контора. Там «глава», его зам и остальные служивые. Когда на улице холодно, хату нужно топить, а тут как на грех кончились дрова. Рядом сквер и аллея со столетними вязами. Нет больше ни аллеи, ни вязов, остались одни пеньки, нет и благодатной тени над станицей в летний зной. Убрали аллею, принялись за сквер. Сквер большой, со стадион. Спилили и там вековые вязы, обгрызли по краю полувековые, выкорчевали кусты жасмина, не тронули только липы, вечнозелёную тую, ель, сосну, их там с полтора десятка. Но на том лесозаготовки не кончились. Есть в станице ещё один цивильный центр, двухэтажный, там почта, телеграф и телефон, сберкасса, МУП. МУП – это муниципальное предприятие, мупы^[5] – те, кто в нём работает. С фасада бетонную двухэтажку затеняли несколько деревьев нарядной туи трёх-четырёх метровой высоты, в промежутках между ними – бордюр из разросшегося самшита. Растёт самшит медленно, а этот был почти в рост среднего человека; так сколько ж ему было лет? Было… ещё полгода назад – было… Пилили под корень тую, кромсали тупым топором кусты самшита. Вас приветствовала уютная зелёная ниша, маленькая своенравная рощица, теперь встречает чёрная дыра: здесь вскопали грядку и по весне высадят, наверное «лютики-цветочки».

Перед входом в здание стоит единственная достопримечательность станицы, имеющая отношение к большому искусству – бюст, скорее, одна голова, Тараса Шевченко. В своей жизни я видел около десятка его скульптур, включая киевские. Этот Тарас – несомненно, лучший. Изваян из белого мрамора, покоится на полутораметровом бетонном постаменте, скульптор В. Даценко, 1988 год. Я небольшой поклонник поэзии Шевченко, если честно, я её просто не нашёл, хотя старался и проштудировал его двухтомник карманного формата на украинском; вершина там «Заповiт». Этой поэтике вполне соответствует другой бюст – он стоит в Краснодаре на улице Широкой, теперь, в его честь, Шевченко. Вислоусый, пожилой, угрюмый, даже желчный, впечатление тоскливое, в другой раз смотреть не хочется.

Станичный Тарас другой, совсем другой. И не только потому, что он красив и молод. Тут сразу, без раздумий, ясно: это поэт, даже если он в своей жизни не написал ни строчки. Во взгляде – мудрость, человечность, спокойная, смирившаяся с реальностью печаль.

Понимаешь, что он прав, оттого щемит сердце… За спиной у Тараса, прислонившись к нему, стояла большая туя с роскошной, от земли, вечнозелёной шубой. Они были неразлучны, небось, шептались по ночам. Без неё осиротел Тарас. Теперь сзади серая стена, в другом ракурсе – пустое небо. Варвар обломил Тарасу концы усов, другой варвар отобрал жизнь у туи, ничего живого рядом не осталось, только чиновники и мупы. В глазах у Кобзаря добавилось печали. О, Кобзарь, ты их простишь или назначишь кару?..

 

Народ теряется в догадках. Кому нужен этот лесоповал? Весь мир деревья сажает, у этих что ни день, то лесозаготовки. Неужто и впрямь дров в конторе не хватило? Но станица не в блокаде, как Ленинград в Отечественную. Кто заглянет в трепетную загадочную душу чиновника? Что он там увидит? Что ему откроется? Сегодня деревья пилят, завтра начнут сажать. Песня нескончаемая, деньги народные, от налогов, нечего их жалеть, они не оскудеют, пока народ жив. Для мупов это вечные рабочие места, хотя они ребята бравые и за месяц в состоянии всю станицу перепилить на дрова. Главным у них высокий чёрный с усами, похож на жука-дровосека, может, здесь причина этой неукротимой дендрофобии. Здоровается он с трудом, если здоровается. При заказах станичников на какую-нибудь работу счета-калькуляции им выписывает на цветных квитках 9×9 см, по ним и расплачиваемся. Это ладно, хуже то, что за мупов всё приходится доделывать самому. Мне установили ванну; когда я её тронул, она поехала; начал смотреть и из-под стоек достал щепки, щепочки и даже сплющенный спичечный коробок – так они «выводили уровень»… Однако основная забота мупов – чинить водопровод. Чинят чуть ли не каждый день, а он всё ломается. Но тут они главные и сами пекутся о своих доходах… У меня лопнула старая труба, течь, лужа во дворе. Обращаюсь к мастеру, прошу помочь советом, как проще устранить. «С чего это я стану тебе советовать? Ты наш конкурент. Давай заказ – починим». Мужик уже в годах, в предпенсионном возрасте, внешность авторитетная, почти респектабельная. Перекрыть воду я не мог, провозился день по уши в грязи, но течь убрал. Через некоторое время он снова пришёл, я понял, зачем: если в доме неполадки с водой, полагается идти к мупам, за течь они налагают штраф. Он покрутился вокруг крана, всё понял. Смотреть на него не хотелось, я молчал. И он ушёл молча.

Но бывает и у них отдых от водопроводов, для мупов это простой и безработица. И потому летом их часто можно видеть в сквере с жужжалками-газонокосилками. Здоровенные мужики, как зайцы в той песне от Юрия Никулина «косят трын-траву», косят вокруг крашеного гипсового вождя мирового пролетариата; знай, поют: «а нам всё равно, а нам всё равно, не боимся мы волка и сову». Вождь глядит на них с укором и осуждением…

 

 

*   *  *

 

Станица появилась на свет в XIX веке. Основали её потомки казаков Черноморского казачьего войска, воевавшие на стороне России в двух победных для неё русско-турецких военных кампаниях 1768–1774 и 1787–1791 годов. В начале XVIII века в Малороссии делами заправляли Запорожская Сечь и войско Запорожское во главе с гетманом Мазепой. Перед Полтавской баталией 1709 года Мазепа изменил и вместе с запорожцами отложился на сторону шведского короля Карла XII и польского короля Лещинского. После победы Петра I в Полтавском сражении Запорожское войско частью рассеялось, но в войне 1768–1774 года снова воевало против России на стороне Стамбула. Это и стало последней каплей – в августе 1775 года по указу Екатерины II Запорожская крепость была разрушена и снесена регулярными русскими войсками; пять тысяч запорожцев бежали в Турцию, где с разрешения султана основали Задунайскую Сечь («Энц. словарь по истории Кубани». Краснодар. 1997. с. 525).

Черноморское войско успешно воевало на стороне России и в изменах замешано не было. В 1791 году войсковой старшина подаёт императрице Екатерине II прошение: «Прибегая под покровительство Вашего Императорского Величества всеподданнейше… просим: нас, войско, во всегдашнее своё монаршее благоволение матерински приняв, для поселения нас на Тамани с окрестностями оной милостиво повелеть отвесть выгодные земли так достаточно, чтоб имеющее быть преумножение сему войску безнужно помещаться могло и на вечно спокойное потомственное владение… милостивую грамоту выдать» (Фролов, в сб. «По страницам истории Кубани». с. 71)

Императрица даёт согласие: «…желая воздать заслугам Войска черноморского… Всемилоствейше пожаловали оному в вечное владение… остров Фанагорию со всей землёй, лежащей на правой стороне Кубани от устья её к Усть-Лабинскому редуту так, чтобы с одной стороны река Кубань, с другой же Азовское море до Ейского городка служили границею войсковой земли… Войску черноморскому предлежит бдение и стража пограничная от набегов народов закубанских» (Энц. словарь, с. 526).

25 августа 1792 года, пройдя морем из Очакова, бригадир русского флота П. Пустошкин высадил в Тамани первых малороссийских поселенцев – 3427 человек. Так началось заселение Кубани…

 

 

*   *  *

 

С благословения президента Ющенко Украина возвела свою генеалогию к украм. Такое племя действительно было и принадлежало вендам или венедам (венетам), собирательному имени славян, упоминаемому античными авторами с I века н. э. То есть, укры были славяне, возможно, полабские, потому что Е. П. Савельев, у которого я встретил единственное упоминание об украх («Древняя история казачества». М. «Вече». 2004. с. 399), называет рядом с украми оботритов, вильцев, ретариев… – это славянское Полабье, правобережье Эльбы или славянской Лабы, славяне жили там ещё в XII веке, пока их не уничтожили германцы.

Так, может, сам генотип объяснит нам некоторые странности в национальном характере украинцев, тех из них, кто ведёт свою родословную от укров? Ющенко, Тимошенко, «оранжевый» лагерь в целом или выборочно. И дальше по свету, включая «лесорубов» в нашей станице. Вот и в российском спорте – кроме пожизненного заслуженного комсомольца Леонида Тягачёва, я не слышал среди чиновников на олимпиаде в Ванкувере ни одной русской фамилии. Им же отдали российский футбол. Отдали на откуп вообще всё российское образование и пока получили взамен лишь ЕГЭ, бакалавров, магистров, повальную коррупцию и «неуд» на экзаменах по русскому языку у русских (!). Нас призывают к толерантности. Россия всегда была толерантна и лояльна, больше того – доброжелательна ко всем живущим рядом, за что ей чаще платили неблагодарностью. Но мы всё равно такими остаёмся, мы все за добрососедство, терпимость и терпеливость. Но только не ценой потери нашей русской культуры и национальной идентичности! Мы передали в сомнительные руки судьбы своей культуры. А вдруг те, кто теперь к этому причастны, числят в своих предках укров? В каждом укре живёт Мазепа – рано или поздно всё равно продаст и предаст. Причины нам неизвестны. Пытался разобраться С. М. Соловьёв, посвятивший этому чуть ли не половину «книги третьей, т. 11–15», своей «Истории России с древнейших времён» (С.-Петербург. Изд. товарищества «Общественная польза». 1911). Пробовал и я, отправляясь от длинных цитат из его «Истории…». Видимых исторических причин сложных, если не сказать скандальных, взаимоотношений Великороссии и Малороссии нет. Они в виртуальном мире, о котором мы тоже ничего, или почти ничего, не знаем. Но это данность, линейной логикой её не объяснить и принимать следует именно как данность – ничего другого всё равно не будет, как бы мы ни старались и не лезли из кожи вон, чтобы кому-то что-то доказать. Нас сочтут за простаков и дураков и, втихомолку посмеиваясь, будут по-прежнему гнуть свою линию и считать, что это их обязанность – наказывать простаков за их романтические глупости, в том числе и толерантные.