Рекламist

Агнесса Бердникова когда-то была эстрадной «звездой». Ну, не так чтобы очень яркой, но все-таки… Ее мама Тамара Петровна долгое время работала выпускающим редактором на телевидении, знала всех и вся, и хлопотала о дочери, как могла. Устраивала эфиры, платила деньги за запись песен в студиях, спонсировала выпуск новых альбомов. Тамара Петровна любила свою дочь, будучи уверенной в перспективе ее таланта. Агнесса писала стихи. Сначала у нее не получалось, и тогда мама познакомила ее с видным эстрадным поэтом Поздняковым. Последний, взяв деньги за обучение, признался ученице:

– Если вы будете продолжать писать эту сопливую гадость, вас никто не заметит. Пишите хуже. «Кровь» и «любовь» бесперспективны. «Носки» – «мозги» – вот будущее! Ищите свои темы…

И Агнесса углубилась в поиск. Героями ее песен стали слепошарые художники, покалеченные акробаты и парализованные бегуны. Инвалидность ее персонажей шокировала и взывала к жалости. Цинизм поэтессы крепчал, а в музыке появились интонации истерического отчаяния. Альбом «Убей меня, мой талисман», разошелся многотысячным тиражом, а клип о погибающем гуттаперчевом мальчике до сих пор нельзя вспомнить без содрогания. Короче, певица нашла себя. На концертах Агнесса Бердникова пленяла слушателей бесконечными рассказами об уродах и ужасах Петровской кунсткамеры. Больше всего ее любили бандиты и медицинские работники. Однажды ей пришло письмо из исправительной колонии строгого режима. Пылкий поклонник писал: «Будучи на воле, я услышал ваши песни, но не понял их смыслообразующей глубины. Случайно убив двух человек, я в тюрьме вновь столкнулся с вашим творчеством и осознал глубинно-образующий смысл этих песен. Теперь, когда я выйду на свободу, никого не стану убивать. Разве что только жене нанесу тяжкие телесные повреждения…»

Завистливые коллеги называли ее за глаза «мадам де Сад». Певица же, напротив, воодушевилась и замахнулась на новый альбом, главной темой которого стал суицид. Однако российский слушатель не разделил мрачных настроений певческой натуры, и полностью проигнорировал новое творение Бердниковой. Мама певицы понесла тяжелые убытки и на какое-то время отказалась от масштабных проектов в шоу-бизнесе. Агнесса на несколько лет исчезла с экранов телевизоров и из радиоэфиров. Она вышла замуж, развелась, после чего полностью сменила имидж, превратившись в блондинку «под Бритни», и затаилась, ожидая подходящего случая.

Шанс представился довольно скоро в образе пятидесятилетнего владельца средней нефтяной компании. Очарованный блондинкой нефтяник живо распахнул свой кошелек, изъявив жгучее желание спонсировать долгожданное возвращение своей пассии на вершину эстрадного Олимпа. К этому времени Агнессе уже исполнилось двадцать шесть лет, и ее талант, некоторое время прозябающий в бездне небытия, словно джинн в закупоренном сосуде, был готов вырваться наружу, дабы разорвать в клочья слушателей своими последними откровениями.

Новоиспеченный спонсор Агнессы явился к Шефу с видом нефтяного магната. Его замашки выдавали в нем босяка, внезапно превратившегося в босса. Утонув в большом кожаном кресле и распустив объемный живот, он оттопырил нижнюю губу – так, чтобы все оценили его усталую снисходительность, и заговорил, вальяжно растягивая окончания слов:

– Я – Станислав Андреевич Горбатов. Владелец нефтяной компании и Агнессы Бердниковой. У нас с ней…

– Творческий тандем? – подсказал Шеф.

– Именно что. Духовно-финансовые отношения, – уточнил Станислав Андреевич. – Я ее… как это теперь модно говорить?

– Продюсируете, – с готовностью помог ему Шеф.

– Именно так. Я слышал о вас много лестного. Не в человеческом, а профессиональном смысле. Планирую снять Агнессе клип. Что вы предлагаете?

Присутствующий на переговорах Бекетов, так же оттопырил нижнюю губу, словно на нее капнула птичка, и не менее пренебрежительно произнес:

– В нашем деле все решает бюджет.

– А как же замысел?

– Видите ли, – оттопыривая губу еще больше, снизошел Бекетов, – в вашем случае замысел – это незначительная деталь проекта. Желая снять полет на Луну, но, имея в кармане жалкие двадцать тысяч долларов, мы сможем осуществить лишь прыжок в канаву.

– Допустим, – согласился нефтяник, отчасти теряя вальяжность. – И какой бюджет вас устроит?

Бекетов нехотя постучал пальцами по калькулятору, приговаривая вполголоса:

– Сценарий… угу… реквизит… тэк-с… павильон… ага… гримеры, осветители, кран, операторы, свет… десять часов… типа того… постпродакшн, монтаж, компоузинг, обработочка… «Под кино» обрабатывать будем?

– В смысле? – растерялся продюсер.

– Эффект кинопленки будем делать, или голышом видео в эфир пустим?

– Голышом? – ужаснулся Станислав Андреевич. – Нет, голышом нельзя!

– Тэк-с, ясненько, – заключил Бекетов, принимая образ доктора, беседующего с умственно отсталым. – Значит, обработочка «под кино»… Упс! Вот и выплывает у нас суммочка. Пятьдесят три тысячи, плюс – минус там… пара тысяч.

Нефтяной босс вспотел и, ища спасения у Шефа, спросил:

– А как же телевидение, эфиры?

– Это другая статья расходов, – сообщил ему Шеф. – Я понимаю: вы – человек новый в этом бизнесе, многого не знаете. Но ротация на радио и ТВ – это отдельные деньги. Мы – всего лишь производители видеопродукции. Хотя, конечно, можем кое в чем помочь. В смысле, поговорить, составить медиа-план.

– Поговорите, поговорите, – поспешно согласился босс. – Я готов подписать.

Так циничными стараниями Бекетова я получил задание написать сценарий для видеоклипа Агнессы Бердниковой и пятьсот долларов аванса. Еще тысячу мне должны были заплатить по факту сдачи материала. Согласитесь: столь щедрый аванс должен был вызвать во мне прилив вдохновения и бурю фантазии. Однако, послушав запись песни, я ощутил уныние, переходящее в безнадегу.

Вероятно, вспомнив давнее письмо от узника исправительного учреждения, Агнесса явила миру песню, насыщенную бредом чувственного горемыки. Попса в стиле «шансон», приправленная нагловатым рэпом и цитатами из классики – в частности, там звучали отрывки ремиксов из «Лебединого озера» – с корнем вырывала всякое желание прикасаться к данному творению. А сценарий надо было написать за три дня. Меня жалели все. Гудман советовал напиться, и в бреду создать что-нибудь столь же несуразное. Гельфанд ставил диагноз: «дура она», от которого становилось еще тяжелее. Карпина просто ржала. Бекетов восхищался: «горбатого могила исправит или я!..» и призывал «напрячься, но не пукать». Деревьев, как всегда, сочувствовал исключительно себе: «ты непременно ахинею напишешь, а мне потом раскадровки рисовать». Короче, ситуация была еще та…

Я уединился дома и часами вслушивался в композицию. Чем больше я в нее вникал, тем меньше мыслей рождалось в моей голове. Казалось, сам голос Бердниковой умерщвлял вокруг себя все живое. Я купил водки и три банки маринованных огурцов. Напился практически без закуски. Уснул под ненавистную композицию. Ночью мне приснился уголовник, танцующий рэп и невзначай соблазняющий Бердникову прямо на лесоповале; конвоиры, отплясывающие с автоматами наперевес и собачья свадьба.

Утром я позвонил Шефу. Взмолился:

– Ничего не получается! Хотите – верну аванс?

– Значит, вот как вы относитесь к работе?! – зарычал Шеф. – Аванс плюс неустойка за потерянное время, итого – семьсот пятьдесят долларов! Так вы будете работать или нет?!

– Буду! – рявкнул я и повесил трубку.

Выпил еще водки. Запил маринадом. Сел за компьютер. Включил Бердникову. Вслушался в текст и ошалел. Исполнительница выла белугой:

Слова припева убивали с беспощадностью дихлофоса:

Текст навевал невеселые мысли о суровых буднях «Склифа» и института переливания крови. За последнюю тему я и зацепился. Мой сценарий был насыщен трагическими событиями. Объект любви главной героини попадал в тюрьму, в то время как его любимая заболевала неизлечимой болезнью. Оба они маялись среди тюремных ограждений, решеток и больничных коек с капельницами. Врачи превращались в вертухаев и наоборот. Злобные овчарки повсюду преследовали героев, в принципе, давно уже готовых испустить дух. Апофеозом всего этого кошмара становился расстрел заключенного за попытку к бегству и смерть его любимой в результате эвтаназии.

Поставив точку в сценарии, я понял, что это – лучшее из того, что могу предложить. И именно за это меня попрут с работы. Тем не менее, я отправил свой вариант Шефу по электронной почте. Через полчаса услышал его бодрый голос по телефону:

– Обоснуйте расстрел. Заказчику непонятно. В принципе, ему нравится, но финал должен быть более жизнеутверждающим. Подумайте, у вас еще есть время. Включите тему семейных ценностей. Как там у нее поется?..

– У них, – говорю, – большая дочь.

– Насколько большая?

– Как наш долг Парижскому клубу.

– Вот и разработайте эту тему, введите в сценарий.

– Тему долга?

– Тему дочери, – раздраженно уточнил Шеф.

– Ладно. Оставлю ее в живых…

– И завтра со сценарием приезжайте в офис. Заказчик хочет вас видеть.

Я облегченно выдохнул. Песню Бердниковой решил больше не слушать: она разрушала всякую фантазию. Мифическая дочь певицы предстала в моем воображении в виде полуобнаженной девицы – уж куда без них! Девка-переросток в коротком школьном платье с белым фартуком шлялась по коридорам больницы развязной походкой, приставая к докторам с глупым вопросом «как там мама?». Тот же вопрос она задавала, обивая пороги следственных изоляторов, в тщетной попытке отыскать своего непутевого отца. А родителям тем временем наступал полный каюк. Финальный кадр воспевал отражение бурной жизни в голубых глазах несчастной сироты, истощенной бесполезными поисками.

– Это пронзительно, – резюмировал Шеф, честно глядя в глаза Станиславу Андреевичу. – Не находите?

– Да, печально, – согласился он, отчего-то улыбаясь.

– Я строго соблюдал текст, – поддакнул я.

Заказчик нахмурил лоб:

– А какой там текст?

– Трави меня, любовь, – напомнил я.

– Трави? Любовь? Ах, да, трави… Но ведь в России эвтаназия запрещена? – растерялся он.

– Это веяние времени, – уламывал его Шеф. – Надо опережать, чтоб, так сказать, соответствовать.

– Пожалуй, да, – устало согласился нефтяник, втягивая живот и вздыхая. – Будем работать. Когда съемки?..

Деревьев меня проклял. Прочитав сценарий, схватился за голову:

– Я так и знал! – А потом за сердце: – Ты меня убиваешь. Я – больной человек.

– А ты рисуй, Моцарт, – хихикнул Гельфанд.

– Договорились, – обиделся Деревьев. – Я так нарисую, что ты умрешь в монтажной!

– Добавь туда авангардной эстетики, – посоветовал Гудман. – чтобы мне было легче снимать.

– Я Бердслея туда добавлю, – озлобился Деревьев, – и ни один канал не примет!

…С клипом мучились все. Шеф лично взял на себя кастинг актеров. В назначенный час в офис явилась дюжина ярко раскрашенных девиц и невзрачных мужиков. Кастинг проходил в дальней пустой комнате на первом этаже. Мы расселись полукругом на стульях, Гудман стоял чуть справа со включенной камерой, Шеф подавал команду «следующий!».

Первой в комнату вошла голубоглазая блондинка, дышащая собственной неотразимостью. Представилась:

– Натэлла, студентка.

– Сколько вам лет? – спросил Шеф.

– Восемнадцать. Но уже большой опыт.

Гельфанд хихикнул, Бекетов с ненавистью зашипел, Деревьев невозмутимо блистал медальным профилем.

– Подвигайтесь, – попросил Шеф.

Блондинка завиляла бедрами, проводя руками по выпуклостям своего тела. Шеф прервал ее:

– Не так! Станцуйте что-нибудь без музыки. Создайте настроение.

– Какое? – Натэлла распахнула глупые глазки.

– Не б…дское, – злобно ответил Бекетов.

– Что-нибудь из жизни одуванчиков, – с издевкой поддержал его Деревьев.

– Именно, – согласился Шеф. – Побольше невинности. – И обратился к Бекетову: – А вас я сейчас выгоню. Помолчите!

Слово «невинность» ввело блондинку в ступор. Пришлось звать следующую. Ею оказалась длинноногая красотка в черном парике. Шеф скомандовал:

– Снимите парик. – Посмотрев, сказал: – Нет, лучше наденьте. Следующий!

Из мужчин ему больше других приглянулся высоченный хмырь атлетического телосложения с орлиным носом. Соискатель был настолько похож на злодея, что органика фактуры позволяла ему вообще ничего не играть. Правда, он ужасно шепелявил, но бессловесная роль оставляла за ним право быть немым и глухим одновременно. Остальных мужиков Шеф принял на роли охранников, врачей и санитаров. Девушек беспощадно забраковал. Бекетов аплодировал:

– У вас безупречный вкус.

– Ко мне завтра племянница из Электростали приезжает, – сообщил Шеф. – Сыграет что угодно. Хоть любимый вами одуванчик!

Бекетов тут же заочно влюбился и стал ждать. Спустя пару дней в офисе нарисовалась юная куколка лет девятнадцати: рыженькое кудрявое существо с кругленькой мордашкой, ямочками на щечках, глупыми зелеными глазками и маленьким ротиком, каждую секунду исторгающим глупость. Толик принял ее за ангела, и его светлое чувство выросло до размеров Кафедрального собора.

– Здравствуйте, цветок жизни! – молвил Бекетов, нелепо расшаркиваясь.

– Приветики! – зашелестел лепестками цветок. – Это не вы – Гоблин? Я именно таким вас и представляла.

Бекетов оскорбился:

– Я – гоблин? Во, блин!

– Ну да. Тот, который прикольно переводит. Кино и прочие фильмы.

– Я не перевожу. Я вообще английского не знаю, – еще больше обиделся Бекетов, но на всякий случай спросил: – Вы к Шефу?

– Да. Я Ирочка. Племянница…

– Из Электростали? – пробубнил Толик.

– Да! – отчего-то захихикала Ирочка. – У вас так прикольно! И вы такой прикольный! Где мой дядя?

– Прикалывается, – буркнул Бекетов. – На втором этаже.

Их беседу прервал Деревьев. Подвалил, представился:

– Художник. Портретист.

– Он больной, – добавил Бекетов. – Вручаю вас ему и тихо удаляюсь!

Неизвестно, что Деревьев наплел Ирочке, пока они поднимались на второй этаж, но назад он вернулся с видом победителя.

– Охмурил, кобелина? – мрачно спросил его Бекетов.

– О, эти кудри – кудри вдохновенья! – протянул Деревьев, инстинктивно отстраняясь от Толика. – Меня убьет по юности тоска!..

– Я помню это чудное мгновенье, когда в твоих зубах была доска! – закончил Бекетов, внезапно обнаружив в себе поэтический дар.

Минут через десять явился Шеф, держа Ирочку под ручку:

– Вот наша актриса. Прошу любить.

– А я влюблен, как сорок тысяч братьев, – начал Деревьев, но Шеф его прервал:

– Только этого не надо. И смотрите у меня…

Рот у Ирочки не закрывался – она постоянно несла несусветную чушь:

– У вас в Москве так прикольно! Вот у нас в Электростали не так.

– Ну да, у вас все электрическое и стальное, – злился Бекетов, ибо уже разлюбил.

– Нет, что вы! Здесь столько магазинчиков, клубов, дискотек! Я, правда, еще не была, но хочу. Кто хочет со мной?

– Поедемте, мой ангел, в ресторан, – охаживал ее Деревьев.

– Он там закажет комплексный обед, где в комплекс входят два его инфаркта, – язвил Бекетов.

Карпина покатывалась со смеху. Наконец, сжалилась над Ирочкой:

– Не слушайте ни одного, ни другого. Они издеваются. Вообще, в нашем коллективе нет ни одного нормального мужика: сплошные гении, черт бы их побрал!

Съемки назначили на утро понедельника в одном из павильонов «Мосфильма». На площадке было жарко от софитов. Шеф выступал в роли режиссера-постановщика. Постоянно орал:

– Куда кран поехал?! Где контровой свет, твою мать?!.. Дайте мне голубого! Голубого хочу!..

Со стороны это могло показаться сумасшествием, но ничего не поделаешь: творческий процесс…

И тут явилась Агнесса Бердникова. Раньше я пару раз видел ее по телевизору. В принципе, известно, что телевизионный образ зачастую не совпадает с реальным обликом, но чтоб настолько! Коротенькие кривые ножки на высоких каблуках, переходящие в бесформенный торс, обтянутый платьем «стрейч», две худых ручонки и тонкая шейка с маленькой головкой. Выдающейся деталью ее несуразного облика являлся длинный горбатый нос. Именно такой предстала перед нами «звезда» шоу-бизнеса. Не успев предстать, начала ругаться:

– Где, бля, моя гримерка? Минералку принесли? С газом? Я же говорила, бля, без газа, тупицы! Где, бля, актеры? Это что, бля, актеры? Кто, бля, сказал, что это – актеры? Это уроды, Кинг-Конги, на х..! Кто проводил кастинг?

Шеф ее успокаивал:

– Они профессионалы, у них громадный опыт…

– Где мой костюм? А второй где? Кто писал сценарий?

Шеф подтолкнул меня к «звезде». Агнесса окинула меня презрительным взглядом и вынесла вердикт:

– Это ты написал всю эту…?

– Х…ню? – закончил я за нее фразу. – Да, и горжусь, ибо для большей х…ни нужен меньший талант.

– Хамло, – обиделась Бердникова. – Где мой гример? Я мужика просила, а не бабу.

Шеф, протянув мне букет цветов, шепнул:

– Вручите ей, она цветы любит. Успокоится.

– Почему я?

– Очень вас прошу…

Я взял букет, преподнес их Бердниковой:

– Это вам. Поскольку вазы нет, куда прикажете вставить?

– Я же говорю: хамло! – Повторила она. – Положи на стол, дурила!

Со мной еще никто так не разговаривал, и я решил рвануть со съемок. Гудман пытался меня тормознуть:

– Не обижайся ты. Она же – дура, ты что, не видишь?

– Вы куда? – Включился Шеф. – Сценарист обязан следить!

– Это шпион, – говорю, – обязан следить. А я уже все написал. Теперь реализуйте.

Короче, меня не отпустили. Я сидел в углу павильона и маялся. Бердникова на площадке выглядела ужасно. Гудман мучительно искал выгодные ракурсы, чтобы скрыть недостатки ее внешности, а недостатков было много. К концу съемочного дня вся группа была близка к истерике. Хмырь, играющий возлюбленного зэка, наотрез отказался целоваться со «звездой»:

– Я, – говорит, – скорее жабу поцелую и женюсь.

– Перерыв! – Хрипло заорал Шеф. Вывел актера в коридор и произнес речь: – Поцелуй ее как покойника. Каждый из нас хоть раз в жизни обязан это сделать. Поцелуй от всей съемочной группы, от имени коллектива, от имени своего кошелька! Ты понял?!

– Вот сдохнет, тогда и поцелую! – Сопротивлялся «хмырь».

– А ты представь, что уже! Скоропостижно! – Напирал Шеф. – В конце концов, тебе заплатили!

Сей аргумент подействовал безотказно. Актер сдался. Поцелуй, правда, получился кислым и неубедительным.

– Смикшируем при монтаже, – махнул рукой Шеф.

Процесс расстрела заключенного и смерти героини Бердниковой вверг меня в дикий хохот. Певица, изображая кончину, строила страдальческие гримасы, напоминающие внезапные корчи эпилептика; «хмырь» все никак не мог красиво упасть. Шеф бесился:

– Не падай на спину, бля! Извините… У тебя рожа зверская. Падай на морду. Разобьешь – вытрем. Не жалей себя!..

Актер уродовался как мог. После каждого дубля вся съемочная группа, хохоча до изнеможения, приседала на корточки. Шеф, вытирая платком слезы, продолжал вопить:

– У нас тут, бля, не Чаплин! Простите за идиомы… Трагедия убийства и органический суицид – вот что у нас! Так: ржем еще минуту, после чего – работаем!..

Материал с горем пополам отсняли. Гельфанд, посмотрев на результат, превзошел сам себя:

– Что вы сняли? Это же – Скрягин! «Поем я из таза»! Я вам что: даун? Женька, ты – поднебесный гаденыш! Всех подставил!

Но тут явился Шеф и прекратил истерику:

– Я критиков не заказывал. Ваше дело – склеить картинку. Вот и собирайте свой паззл.

И Гельфанд отомстил. Такой черной комедии нашему зрителю еще не предлагали. По экрану нелепо металась обреченная на смерть Бердникова, время от времени вскидывая руки и выкрикивая бредовый текст песни; иногда из ее уст вырывались истошные крики тяжелобольной, достигающие высоты, вывернутой наизнанку. Возлюбленный зэк был похож на быка перед схваткой с матадором. В роли матадора выступила расстрельная бригада. Палачи сурово прищуривались и с безразличием стреляли, точно из рогатки по голубям. Падение жертвы мордой в крошки пенопласта, выполняющего роль снега, получилось исключительно веселым и жизнеутверждающим. Ирочка, по настоянию Шефа сыгравшая взрослую дочь Бердниковой и «хмыря», косо посмотрела на зрителя в финале клипа и, нарочито шмыгнув носом, ушла в темноту…

После просмотра шедевра Станислав Андреевич многозначительно произнес:

– Да, подняли мы проблемку…

– Исключительно подняли, – согласился Шеф.

– Авангардно, – добавил нефтяник.

– Высоко, и уж не Мадонна, – сравнил Шеф.

– Вот уж поистине «даешь русское»!

– Мы и даем, и берем, мы все делаем! – возгордился Шеф.

В тот же день все получили свой гонорар. Меня он порадовал, Гудмана взбодрил, Бекетова расслабил: «долги раздам». Гельфанд презрительно плюнул, Деревьев ответил полной невозмутимостью. Карпина фыркнула:

– Мне-то что? Я вообще на окладе сижу. Может, хоть премию дадут…

Хозяин квартиры Петр словно почувствовал мое богатство: приперся тем же вечером. Я дал ему триста долларов.

– А в долг? – спросил он. – Хотя бы еще полтинник…

Как же он мне надоел!

Премьеры клипа я ждал с ужасом и тайным торжеством, наивно полагая, что зло непременно будет наказано. Однако, на музыкальном канале его оценили как прорыв в новые выси искусства и глубины философии. Позже Гудман объяснил:

– Реплики телеведущих тоже продаются. Что ты прямо как маленький?..

А вы говорите: «Талант, талант»…