Рябов Кирилл. Рассказ «После войны».

...На кладбище было безлюдно. Тихо падал пушистый снег. Мама быстро разыскала братскую могилу.

– Вот здесь. – Она показала рукой.

Отец долго молчал, глядя на земляной холмик, потом достал из-за пазухи чекушку и приложился к горлышку. Он сделал всего несколько маленьких глотков, а потом передал бутылочку маме. Она тоже сделала маленький глоток.

– Я запомню – сказал отец. – Буду помирать, а запомню…

Мама опять заплакала.

– Здесь дети в основном – сказала она сквозь слезы.

– Пойдем – сказал отец, спустя много времени. – Колю пора забирать…

Они двинулись к выходу и очень быстро растворились за пеленой снега.

А я так и остался у своей могилы.

Рябов Кирилл. Рассказ «Плевок».

...Старый двор-колодец совсем не изменился за прошедшие годы. Как и не менялся последние полвека. Та же стайка голубей у мусорных баков в темной подворотне, те же мрачные окна и старые двери парадных. Даже заржавелый остов горбатого «запорожца», простоявший здесь последние четверть века, никуда не исчез.

Витя сел на скамеечку у детской площадки и закурил. Затягиваясь едким дымом дешевого «Норд-Стара», заметил, что руки заметно подрагивают. А ведь выходя за ворота больницы, не испытывал ничего, кроме привычной сонливости. Если бы Эрнест вдруг выбежал следом, с воплями: «Стой, Абросимов, стой на месте, я тебя по ошибке выписал, тебе ещё здесь пять лет полагается» – Витя безропотно развернулся бы и возвратился в свою палату. Но потом что-то изменилось. Первое волнение он почувствовал, поднимаясь по эскалатору метро. А когда увидел свой старый дом, с обшарпанным за сто с лишним лет фасадом, испытал острое ощущение, что проглотил огромный кусок льда. Происходящее стало казаться сном, и он испугался, что проснется и увидит себя прикрученным полотенцами к своей железной койке.

Абросимов выкурил сигарету в четыре мощные затяжки, встал и зашел в свою парадную. Тот же полумрак, с запахом жареной картошки и подвальной сырости окутал его с головой. Те же развороченные почтовые ящики. Тот же неработающий лифт. И табличка с предупреждающей надписью, похоже, так и провисела на его двери все эти семь лет.

Не торопясь, Витя поднялся по лестнице на третий этаж, увидел свою дверь, всё с тем же выцветшим от времени дерматином, и вытащил из кармана ключи...

Рябов Кирилл. Повесть «Воинствующий пацифист».

...Он медленно перелистал рукопись.

– Что за трагическая пауза? – не выдержал я. – Давай, говори!

– Я тебя не узнаю, – сказал Ромыч, внимательно глядя на меня.

– Пить надо меньше!

– Что значит – меньше? Я не в том смысле. Я тебя не узнаю как автора этой повести. Я читал и не верил, что это написал ты. Совершенно на тебя не похоже. Начну с языка. Откуда этот идиотизм?

Ромыч полистал рукопись.

– Вот. «Она покраснела, как редиска…». Или: «Его сердце наполнилось радостью, как стакан брагой…». Почему, кстати, брагой? Почему не пивом?

Я озадаченно почесал макушку. Откуда он это выкопал? Что-то я ничего подобного не помню.

– И это ещё ничего, – продолжал Ромыч. – Но вот тут, а… вот. Это ни в какие ворота не лезет: «Они слились в долгом и страстном поцелуе…». Слушай, это даже не штамп. Это преступление против литературы. За такое я бы кастрировал на месте без суда и следствия!

Я передернулся, а он разошёлся не на шутку. Литературовед хренов! Но откуда он всё это выкопал? Неужели я мог такое написать? Убей, не помню.

– И такого добра здесь навалом. В каком бреду ты это написал?

Ромыч отхлебнул прямо из бутылки.

– Теперь сюжет. В принципе, он не так уж и плох. Но, извини, второй свежести. До тебя его уже использовали, и не один раз.

– Как? – крикнул я. – Не может быть!

Ромыч очень медленно пожал плечами.

– Сюжет, где человек превращается в насекомое, по-твоему очень оригинален? Ты вообще-то Кафку читал? То, что у тебя герой становится, конкретно, мелким клопом, а у Кафки нет, ничего не меняет. Всё одно.

«Какой пьяный, а как излагает, собака», – подумал я восхищенно про Ромыча, но тут же вскочил, опрокинув стул.

– Что за хрень?! Какой, на фиг, клоп? Ты чего мелешь? Я про это вообще не писал!

Ромыч моргнул.

– Не писал? Как не писал? А чья это рукопись?

– Откуда я знаю? Как она называется?

Ромыч очень долго пытался прочитать название…

– «Человек с шестью ногами», – выговорил он чуть ли не по слогам.

– Это не моё!

– Уверен?

Я влил в себя немного «Менделеевки», поставил стул и сел.

– Как ты мог подумать, что я написал такое?

– Сам удивился, – сказал Ромыч весело. – За это надо выпить?

– За что?

– За то, что ты не имеешь к этой паранойи никакого отношения.

Выпив, я спросил, а где же, в таком случае, моя рукопись...