Очень сильно, Елена. Спасибо за рассказ.

Соболев Михаил. Рассказ «Одиночество».

...В середине шестидесятых, в новогоднюю ночь, сияющая тётя Марина – младшая сестра моей мамы – привела к нам на смотрины бравого сержанта Сергея. Будущий зять сразу же всем понравился. Я же, пятилетний восторженный мальчишка, с первого взгляда влюбился в весёлого подтянутого военного, одетого в украшенную значками парадную гимнастёрку, галифе и блестящие сапоги.

После демобилизации, расписавшись с Мариной, Сергей стал работать водителем троллейбуса. Прожив несколько лет в общежитии, молодые получили однокомнатную квартиру в спальном районе Ленинграда, на Гражданке. На другом конце города. Строили в те годы много. Детей у Сергея и Марины не случилось, Бог не дал.

Время летело незаметно: взрослые старились, я рос. Учёба, армия, женитьба… Заболела и умерла тётя Марина. На похоронах Сергей Иванович горе своё не показывал – держал себя в руках.

Потом долго не видались. Иногда, сквозь телефонные помехи, я с улыбкой узнавал знакомый с детства голос любимого дядюшки, каждый раз давая себе слово навестить, и каждый раз забывал о своём обещании. Ходили слухи, что дядя Серёжа стал попивать. И опять я не нашел времени съездить на Гражданку…

Неожиданно я получил письмо, подписанное главврачом психиатрической больницы им. Степанова-Скворцова с предложением навестить Морозова Сергея Ивановича в связи с тяжёлым состоянием больного. Дядюшку узнал с трудом: кожа и кости, дрожащие худые руки, пустые, обращённые внутрь себя глаза, редкие, слипшиеся в сосульки остатки когда-то роскошных кудрей. Мелкими суетливыми движениями он обирал с себя что-то, одному ему видимое. Утерев глаза и чуть успокоившись после встречи, дядя Серёжа попросил:

– Миша, пообещай, что когда всё закончится… ты прочитаешь мою личную переписку. В зелёной папке, с завязочками, в верхнем ящике тумбочки лежит, у кровати.

Я, пряча глаза, стал говорить о его скором выздоровлении, но дядюшка, не слушая, отвернулся к стенке. Наверное, не такие слова он хотел услышать от любимого племянника...

Соболев Михаил. Рассказ «Спасти Вселенную».

Жизнь Аристарха Снегирёва удалась. Закончив Кемеровский филиал Новокузнецкого педагогического и получив диплом филолога-русиста, он отслужил «срочную» в Ленинградском военном округе, а так как нести разумное, доброе, вечное оболтусам в школе до смерти не хотелось, после демобилизации постарался закрепиться в Питере. И в этом преуспел...

Сейчас, в свои неполные тридцать, он имел постоянную петербургскую прописку, отдельную комнатку в фабричном общежитии, и занимал, хотя и крошечный, но, тем не менее, начальственный кабинет. Стилизованную под дуб дверь небольшой, в два стола, приёмной украшала табличка: «Начальник отдела кадров Снегирёв А.С.».

Построенная ещё до революции прядильная фабрика доживала последние деньки; здание и инженерные коммуникации своё отслужили: всё текло, дымило, сыпалось и грозило развалиться. И хотя штатное расписание отдела кадров включало лишь две должности: самого начальника и давно уже перешагнувшей сороковник инспектора Тамары – болезненной матери-одиночки, от которой за версту несло апатией; да и зарплата начальника ОК была, можно сказать, символической; Аристарх Сигизмундович, знакомясь, смело величал себя начальником отдела, а при удобном случае любил к месту вставить, что закончил филфак и пишет книгу. Короче говоря, жизнью Аристарх был доволен, и всё у него ладилось.

А ладилось потому, что Аристарх Снегирёв умел жить. С подчинёнными держал себя строго, но справедливо. С начальством сгоряча мог и поспорить, и в чём-то не согласиться (как и все творческие личности, он был человеком импульсивным), но, поостыв, ошибки всегда признавал. С порученными заданиями справлялся в срок, был в меру активен, на глаза лишний раз не «лез», умел оказать услугу тактично, так, чтобы нужный человек не испытывал к нему, Аристарху, благодарности и, – не дай Бог! – почувствовал себя должником.

Были у него и слабости, не без того...

Снегирёв писал романы. Можно без преувеличения сказать, что Аристарха сжигала страсть к писательству, за удовлетворение которой он без колебаний готов был заложить душу дьяволу. И ещё одна причуда – то ли слабость, то ли, наоборот, точка опоры, сильная его сторона?.. – это, смотря с какой стороны взглянуть, – дружба с Гришей, отцом трагически погибшего армейского друга Васьки Дядюхина. Зацепило Васю траком БТРа на учении и намотало на гусеницу...

Да, так все и звали Дядюхина, Гришей, несмотря на его шестидесятилетний возраст. Гриша – седовласый и кудрявый, непосредственный и неорганизованный, зубоскал и острослов, пьянчуга и писатель-самоучка. Он садился за письменный стол крайне нерегулярно, от случая к случаю, писал, не придерживаясь принятых схем и правил, как на душу ляжет, неумело и в то же время ярко, образно, в своей, непохожей на других, манере.

Когда после демобилизации Аристарх навестил родителей погибшего однополчанина, от Гриши оставалась только тень. Очень тосковал по погибшему сыну Григорий. Жена, Васькина мачеха, от Гриши ушла. Сидел Дядюхин один взаперти, пил горькую, видеть никого не мог, травил себя алкоголем и дожидался смерти... И сгорел бы, не появись в его жизни армейский дружок сына. Гриша его сразу приветил, полюбил, как сына, уговорил остаться в Питере и прописал временно на своих квадратных метрах.

И Снегирёв к нему привязался, а когда выбился в люди, стал покровительствовать. Приютил Григория у себя, пока тот разменивал квартиру с бывшей женой, устроил уволенного с работы за прогул, а вернее, за длинный язык и несдержанность, к себе на фабрику. Он же, Аристарх Сигизмундович, помог Дядюхину сдать его повесть в издательство, где уже дожидался очереди на публикацию первый роман Аристарха, героическое фэнтези «Спасти Вселенную». Но об этом надо рассказать поподробнее....

Марина, поздравляю Вас с публикацией. Очень мудрый рассказ.

Соболев Михаил. Рассказ «Недотроганный».

– Ага, про крыс… Так вот, в трубе жизнь, как ты сам понимаешь, – не сахар. Старшие всё время куда-то ходили: изучали схему тоннелей, пути отходов, запасные выходы… А моё дело – рация, батареи аккумуляторные. Поднимут среди ночи, всегда неожиданно, – идём на точку. Отстучу ключом шифровку и – ходу! Опять четыре-пять дней – без дела. А я – молодой мальчишка, мне двигаться хочется. Запел раз – по морде схлопотал. Все на нервах, злющие! Нельзя шуметь! Нельзя свет жечь! Нельзя! Нельзя! Нельзя!..

И стал я с крысами разговаривать. Насыплю яичного порошка на фанерку, поедят они и садятся столбиками передо мной полукругом. Лапки на груди сложат, глазки-огоньки в темноте на меня смотрят, не отрываясь, – слушают, что я рассказываю. Особенно один выделялся – крупнее других, вожак, повиновались они ему беспрекословно. Я его Кирой звал, как мама меня в детстве. Маму помнил смутно, дома она бывала редко. Всё время на работе, партийная. Арестовали её ещё в тридцать пятом. А батьку не знал совсем. Лётчик, говорили, погиб, якобы… А как на самом деле оно, мне неведомо… Время было непростое.

Да, крысы… Привык я к ним – поверишь? – радовался, когда приходили, как ребёнок. У Киры голос отличался от других. Все попискивали, а он как бы рычал приглушённо, что ли. Всегда, когда возвращался, рыкал, здоровался, значит. А потом и подходить стал, гладить разрешал. Усами щекочет ладошку, шёрстка мягкая, сам тёплый…

Я, знаешь, Михаил, от нечего делать последнее время к чтению пристрастился. Даже в библиотеку районную на старости лет записался. Дома сидишь, как сыч, один. Откроешь книгу и не так тоскливо. Как бы, уже и в компании… Так вот, попалась мне тут брошюрка психологини одной… Как звать – забыл, а пишет она интересно и понятно. Утверждает, что есть такое понятие: «недотроганные дети». Мол, ребёнка надо трогать. Не только говорить с ним, но и обязательно гладить, щекотать, за ушком чесать, волосики перебирать. А то вырастет недотроганным и сам потом приласкать никого не сможет. Вот и я недотроганный вырос. Матери некогда всё было, она светлое будущее строила для всех на земле, значит… Няньке – пофиг, батю я не знал… Увижу, как мужик ребёнка вверх подбрасывает, а тому страшно и радостно – веришь, ком в горле…

Вот и крыс, будто родной стал мне. Глажу его, бывало, а сам слезу сдержать не могу… Всё ему рассказал, всю свою жизнь: как маму увели, как в детдоме били, как девочка, которую любил, насмехалась надо мной… Всё Кира понимал, даже говорить со мной пытался, по-своему, по-крысиному…