Корчагин Дмитрий. Рассказ «Юбилей светской львицы».

...Муж несколько раз предлагал Марии заняться бизнесом, хотел купить ей сеть парикмахерских или фитнес-центров. Она раздумывала и довольно быстро поняла, что такое занятие не поглотит её с головой, не принесёт желаемого результата, и в её понимании оно было не совсем благородным. «Даже при убедительном успехе, – думала она, – чем я буду гордиться? Стабильными выручками? Смех и только». Потом муж предложил ей возглавить в их холдинге отдел логистики, который по большей части курировал сам, имея склонность к поиску оптимальных маршрутов, к решению головоломок, к развязыванию гордиевых узлов. Но Мария очень быстро его раскусила и не захотела лишать своего любимого хобби. Да он и сам бы не смог отказаться от него никогда и не дал бы ей полноценно работать самостоятельно.

Изо дня в день, из месяца в месяц Мария продолжала мириться с бессмысленностью, с вакуумом. Муж не был зависим от алкоголя, не посягал на левые связи, не играл, зарабатывал очень много. Сын учился прекрасно, к четвёртому классу говорил с мамой по-испански и никогда ничем не болел. Их собака, которую они завели два года назад, на каждой выставке брала медаль за медалью. Всем было чем гордиться, и только она оставалась пустым местом. Красивая, как античная богиня, чувственная и в сорок, и много позже, с избытком внутренних сил, готовая войти в горящее бунгало или противостать любому бандформированию. Но гарью не пахнет, и ни ей, ни семье ничто не угрожает, апартаменты на Лазурном берегу и недвижимость на Майорке. За что мне эта тишина? За что мне это наказание?..

Корчагин Дмитрий. Рассказ «Как у Распутина».

...– Угадай! Угадай! – не веря своим глазам, тряс отец любимого пса. Тот вытянулся на траве и без признаков жизни уставился взглядом в её зелёную гущу. Отец обернулся к трёхлетнему сыну. Тёма ещё не имел ясного представления, что такое смерть, и поэтому не видел в происходящем трагедии. Ему казалось, что Угадай притворяется, что он сейчас вскочит и, как всегда, будет прыгать вокруг них и лаять, и ластиться, и руки лизать. Отец смотрел на Тёму очень внимательно и долго, как будто решал в уме сложный арифметический пример...

Корчагин Дмитрий. Повесть «Болезни наши».

...Рыжов потянулся, выключил компьютер и с пульта нажал кнопку «открыть дверь». Сейчас, когда его беспокоили достаточно редко, когда прекратилась погоня за сюжетами, он получил возможность вглядываться в свои мысли более пристально, не отмахиваться от них, а удивляться им. Буквально пару минут назад Рыжов посмотрел репортаж из Южной Сибири, из города, о котором было стыдно вспоминать. Репортаж был о небывалом случае, привлекшем внимание вечно голодной до загадок части общественности. Что же всё-таки хотел продемонстрировать президент, проигнорировав протокол своего путешествия по транссибирской магистрали и не сделав остановку в динамично развивающемся Злакограде? Автор репортажа талантливо зубоскалил, комментируя видео с вокзала: «ФСБ и полиция, видимо, решили, что поезд только что был подвержен нападению украинских радикалов, которые не могут смириться с итогами СВО. Связь с поездом оборвалась буквально пять минут назад…». Рыжов улыбнулся и подумал с ехидцей: «Смело». И в его подкорке одно за другим стали вздуваться и тут же лопаться собственные предположения, последнее из которых было таким византийским, обещало такую развязку, что у Рыжова перехватило дух. Но едва он закрыл глаза, почувствовав забытую истому, почувствовав, как прорастают крылья вдохновения, хлопнула дверь...

Корчагин Дмитрий. Повесть «Болезни наши».

...– Мама стояла у плиты, готовила ленивые голубцы и через плечо бросила ему в ответ вместо «Бог простит», как водится, – «Это ты меня прости», легкомысленно и как-то чересчур весело. Через минуту, обернувшись, она увидела совершенно незнакомые глаза, равнодушно глядящие сквозь неё.

– Замковый пазл.

Плечи Лили свела едва заметная судорога:

– Не понимаю.

– Ты похожа на маму? – спросил Гена, чтобы не объяснять про пазл.

– Все, кроме папы, говорят, что очень. Только я повыше.

Рыжов отзеркалил в сознании последнее предложение.

– Тогда многое понятно.

И улыбнулся – не вслух, конечно. Но Лиля услышала.

И целое мгновение она колебалась, как воспринимать эту улыбку – как комплимент обеим или как усмешку над ними? Правая ладонь уже была готова к пощёчине и сокрушалась своей неспособностью быть кулаком. Однако Лиля вовремя задержала дыхание, взяла себя в руки и сделала сознательный выбор. Это был комплимент. Что же ещё?

– Она тяжело умирала?

Гена так сочувственно спросил это, что Лиле даже стыдно стало за промелькнувшие в душе сомнения.

– Саркома, – ответила она, – ничего не помогало; ни обезболивающие, ни наркотики. В сознание приходила редко. Хваталась за меня холодными руками. Плакала. Смотрела в потолок. Говорила мало. Папа два раза приходил и по часу стоял в коридоре. И только один раз вошёл в палату на несколько секунд. И то, мне кажется, она его не видела. Перед выпиской я чётко услышала от неё: «А чего ещё ждать?» И несколько раз: «Наказание, наказание»…

– Отец Андрей говорит: «Наши болезни не наказание наше, а оправдание нам».

Корчагин Дмитрий. Повесть «В придонном слое».

...Когда Марина открыла Тимуру дверь, она его не узнала. Счастливая блуждающая улыбка, в глазах сумасшедшинка, горделивая осанка и в протянутой руке большой распечатанный конверт. «Значит, Алексей не врал», – пронеслось в её голове.

– Что? – закричала Марина, хотя прекрасно всё знала.

Тимур поднял её как пушинку, осыпая поцелуями.

– Новая жизнь!

Не раздеваясь, он понёс её в комнату, кружил, читал по-узбекски что-то любовное из Навои, смеялся и пел. И, выплюнув пустышку, за этим танцем удивлённо наблюдал Тимур-младший. У Марины навернулись слёзы, так ей хотелось верить в надвигающееся, как грозовая туча, счастье.

– Ты меня пугаешь! – сказала она Тимуру, крепко прижимая его голову к своей груди, чтобы он не заметил слёз.

Он рассказал ей взахлёб о встрече с частным детективом, о письме с родины, о национальной премии первой степени, которой посмертно награждён его отец за неоценимый вклад в историческую науку Узбекистана.

– Семён Константинович сказал, что сумму премии увеличили в два раза! В письме указано пять миллионов, но письмо написано четыре месяца назад. Может, и хорошо, что меня так долго искали.

Они купали маленького Тимура перед сном, при этом большой Тимур продолжал говорить. И как всегда, говорил красиво, но с особенным пиететом, и рисовал такие картины будущего, что Марина отбросила страхи и поверила было его словам.

– И ещё… – продолжал Тимур самодовольно, – мне предлагают работу в Ташкенте. Предлагают возглавить кафедру отечественной истории в Ташкентском университете. И на её базе создать рабочую группу из историков и творческой интеллигенции по… не то что по разработке или созданию, а по переосмыслению национальной идеи, по приданию ей дополнительного импульса, по её художественному оформлению, по разработке методик её внедрения в сознание каждого гражданина. Представляешь, какой масштаб? Это же и телевидение, и кинематограф, и вся пресса, и литература, и все учебные заведения, вся педагогика. На подготовку общей концепции не больше года.

С удвоенной силой к Марине вернулось чувство опасности.

– Мне кажется, – сказала она, – ты уже готов согласиться.

Тимур молчал, но в его молчании она услышала «да». В эти секунды ему и впрямь казалось, что он в одном шаге от невиданного механизма, от невиданных размеров рычага, и в его глазах уже горел огонёк страстного желания перевернуть этот мир.

Убаюкав Тимура-младшего, они стояли, обнявшись на лоджии, смотрели на удивительно красивый салют. Тимур бесстрашно грезил возвращением на Родину и сменой своего статуса, а Марина уже приняла решение, что она никуда не поедет. И от этого прижималась к нему ещё крепче.

Салют отгремел...