Вэй большими глотками впитывал в себя горечь чайной влаги, закатывая глаза под лоб. У него было удивительное и пугающее лицо. Словно бы на нём отпечаталось нечто ужасное. Увидев такого человека на улице, вы бы точно обратили на него внимание, но вскорости с отвращением отвели бы взор, как от чего-то, что недостойно сострадания.
Вэй был один с тех пор, как его мать произвела на этот свет и бросила на воспитание хромого матроса, которому случилось быть его отцом. Старик знал всего два занятия – пить и спать на деревянной кровати, укрывшись старым бушлатом. Когда он не спал – он пил, а когда он пил – предавался ненависти и отчаянью, как все, кто пьёт из жалости к самому себе. О своей матери он знал лишь то, что, очевидно, она была проституткой – одной из тех женщин, которые стоят в тёмных ночных подворотнях, выманивая у пьяных прохожих скупую отплату за сомнительное удовольствие наслаждения обвисшим изнеможённым телом, утратившим все признаки прелести и очарования юного женского тела, которым, быть может, когда-то ему приходилось быть. Если бы вы спросили у Вэя о его детстве, вероятно, он ничего не смог бы сказать, так как детство его терялось в пустых грязных комнатах старого дома, затуманенное тысячами часов одиночества. Когда ты всегда один, трудно сказать, где заканчивается детство и начинается тот мир, к которому были не готовы все мы тогда, когда ещё немного были детьми. Тот мир, которого мы боялись, и был его детством. Он не рассуждал об этом и не предавался мышлению, так как не было никого, у кого бы он мог научиться этому нехитрому делу. Единственное, что отличало его от всех людей в портовых доках, – любить и ненавидеть он умел сильнее, чем кто бы то ни было...