следующая тема »

[Анатолий Сквозняков]

Сквозняков Анатолий. Повесть «Гитлер в мае».

...– Странное дело. Когда я ходил в Дом литератора, там все только и требовали стихов о патриотизме, а мне было плевать. Они отбили желание рассказывать о моём деде. Меня попёрли, когда я сказал, что патриотизм подобен жалости к постаревшей жене, которую любишь только за прошлое, и которой нужно врать. Мы чувствуем себя виноватыми, потому что ненавидеть, кроме себя, некого. Я сказал, что мы должны простить Гитлера. Чтобы он улетел из своего мая и, прощённый, начал страдать из-за того, что ему не удалось разучить нас любить. Я пожелал всем героям успокоиться в своих могилах. Я и сейчас так думаю. Мы бросили своих стариков в жерло этого зверя с доменным ртом, как мелочь в футляр для гитары. Были – и нет. Самое ценное – не стоит ни хрена. То, что не продаётся ни за какие деньги, отдаётся даром. Девственные влагалища, память о героях войн, детские души. И не педерасты губят их, а наша невозможность прощать, умножающая желание мстить, судить, помнить. Книги, учебники. Те, чьё имя написано на их корках, – вот преступники. Но есть что-то в этой круговой обороне «русского».

– Русская идея? Вступай в партию. Ищи целку-патриотку, – он открывает килограммовый пакет семечек, а потом вытряхивает гильзу кофе-машины в мусорное ведро.

– Срать мне на их идеи. Но они всё время спрашивают, кто такой русский? Познер вчера ночью спросил, кто такой русский? Мол, нет таких, русских.

Он сгрёб крошки кофе в ведро и налил в кружку новый кофе.

– Карабас, как ты считаешь, есть рай? Вот смотри. Если нас и связывает что-то, то это слова, которые остаются в голове. Ужасы забываются, если они не названы по имени. Слово – скальпель, чтобы взрезать гнойник прошлого. И я подумал, на каком языке говорят в раю? Потому что, если там не говорят на русском, для меня это уже не рай. Это что-то другое. Ты читал про детей, которых потеряли младенцами в лесу. Люди-маугли. Это не люди. Они даже выглядят не как люди. Я читал статью. Их нельзя даже научить говорить после трёх лет. Но, если людьми нас делает язык, лишить нас нашего языка – значит превратить нас в «не нас». Наверное, там есть какой-то специальный язык. Но рай тогда получается – что-то типа эмиграции. Кто-то будет учить язык быстрее, кто-то медленнее. А если мы все вспомним язык довавилонский, какие слова в нём будут? Ведь тем языком описать нашу жизнь нельзя. Мы забудем о жизни до рая? Это не рай – это издевательство. Если не забудем – придётся в этот божественный язык вводить много новых слов. И кончится всё новым Вавилоном, только в вотчине Бога, и он выгонит нас всех к чертям через неделю.

– Да. И тогда мы все будем говорить на немецком в аду. В аду о нашем удобстве никто заботиться не обещал.

– Лучше так. Потому что на древнем языке ты не сможешь рассказать, как прошёл миллион уровней в своей игре, как ел кислоту в Питере. А что за рай без рассказов о себе? Да, и вот, как рассказать о самом своём лучшем воспоминании? Как описать этот искрящийся наст, твёрдый и ломкий, как скорлупа яйца? Ведь без этого они не поймут причины моей грусти. И снова начнётся: в Италии люди весёлые, а в России люди мрачные. Познер сказал: а кто такие россияне? У меня все предки не из России. Но у меня родители мрачные. Русские – это я. Я родился в России, и никуда не поеду, ни в какой рай. Я – русский, и мне не нужен никакой рай...

[Лачин]

     Толя, поздравляю с публикацией.-)

[Лачин]

     Вещь очень жёсткая. Перечитать и хочется, и нет. Но, наверное, надо.
     В её стиле есть нечто советское. Ещё - явно русское, если брать русскую литературу уже с 20 века.
     Реализм по максимуму, но полностью в рамках художественности. Это ИМХО, но всё же.
     С возрастным цензом 21+, по моему, перебор.-)

     На 90% ещё напишу об этом, самому хочется. Но хорошо бы перечитать.

[Лачин]

     Вообще твой вариант реализма, какой-то, я бы сказал, удручающий. Не в укор сказано, кстати. Чуть было не сказал "по-хорошему удручающий", но это как-то глупо звучит.

[Анатолий Сквозняков]

Спасибо, Лачин!   

[Рыбакрыбака]

Наконец-то наш человек – «тронутый»! Люблю их, читать и наблюдать. А название у повести! Уже мыши, если не крысы. А погоняло у автора! Ух… На вершок, полагаю, ниже нашего блаженного Синичкина будет, но тоже ничего: табачок содержания форму носа дерёт. Цитаты: «Вижу черную крышу с нагромождением блестящих коробов, курящихся труб и фильтров вентиляции…», или «Прощение – блажь. От прощения становится только больнее, потому что оно узаконивает грех…», или «Глаза молодых поэтов уставились на меня, как пузыри мыльной пены, – в каждом отражался софит…», или «Это тебе не наш человек. Тряпкой в мазуте морду вытер и дальше пошел коммунизм строить…», или «Язык литературы не специфический, писать может каждый. Главное, что отличает писателя от обывателя – чувство меры и такт…», или «Патриотизм подобен жалости к постаревшей жене, которую любишь только за прошлое, и которой нужно врать…» и по ходу ещё масса жемчужин... Внушает. Несмотря на рваное повествование, читать текст приятно, как слушать авангардную музыку, где противоречивые обертона и ритмы держат внимание, заставляют ждать за поворотом новых открытий. Автор без спеси проповедует симпатичный, умный конформизм, противостоящий активной жизненной позиции идиотов. Чую, среди его внематериальных отцов был Эпикур. Зело уважаем этого древнего и вечно живого дядьку. Много поэтических мест, открывающих привычные предметы по-новому, но пересола «художествами» нет, с чувством меры у АС порядок. Разродится ли ещё чем-нибудь, непонятно – у «тронутых» с энтузиазмом за пределами гендерной темы, увы, кишка тонка, но ЭТО оч. взбодрило. Респект.

[Лачин]

     Толя, а сколько слов в повести? У меня в таком формате, что никак сосчитать не могу.

[Анатолий Сквозняков]

20 600

[Анатолий Сквозняков]

Рыбак, я, думаешь, должен на-гора теперь повести выдавать?  нет уж, я после этой - месяца три на рассказиках попасусь.) А заодно отдохну: возьму в разработку скважину КБ под окном, посплю, почитаю скабрезников. Слишком тяжело, сладко и дорого далась она мне, эта повесть. 

[Анатолий Сквозняков]

 А еще, Рыбак, мне понравился "конформизм, противостоящий". Тоже жемчужина, я оценил 

[Лачин]

     "...симпатичный, умный конформизм, противостоящий активной жизненной позиции идиотов" (Рыбак).
     Ничего более идиотского и сказать было нельзя.-) Если бы никто не имел "активной жизненной позиции", так люди до сих пор из рабовладельческого строя не выбрались бы.
     Для тех, кто не знает - Рыбак намекает на революционеров. Он вообще на форум заходит только для того, чтобы их ругать. И не соображает, что без них он бы сейчас на невольничьем рынке на помосте стоял бы. Типично мещанское болото. Потому и псевдоним такой. Мещане любят рыбалку.-)

[Анатолий Сквозняков]

Лачин, пардон, я удалил патетическое сообщение о великих предках. Здесь идет обсуждение повести. И нужно хвалить или ругать меня, а не героев войн.

[Лачин]

     Ты удалил не только похвалу предкам, но и изобличение рыболова. Очень напрасно.-) На форуме, обсуждая чью-то вещь, заодно обсуждают и реплики собеседника.

[Анатолий Сквозняков]

Установим лимит! Одна реплика - один ответ. А то, я смотрю, тут сейчас начнется "Витязь" - "Авангард"... Для любителей сумрачной стороны хоккейной истории.

[Юнона Стадлер]

Предлагаю читателям несколько цитат из повести, которые помогут им самим решить, стоит ли её читать. Итак, (с) Анатолий Сквозняков:

*   *   *

Прощение – блажь. От прощения становится только больнее, потому что оно узаконивает грех.

*   *   *

Привычка купаться в бродящем бассейне памяти доставляла немыслимые страдания, но один раз в год открывала мне новый горизонт, в дрожащей дымке которого я видел новую цель.

*   *   *

Русский человек слишком деликатен, чтобы присосаться к колыбели собственной культуры надолго. Рано или поздно приходится уезжать.

*   *   *

Сняв квартиру, чувствуешь себя героем фильма с печальным финалом.

*   *   *

Плохой отец в нашем мире – отец, который не даёт ребенку удовольствия презирать себя.

*   *   *

Мы обречены повторять свои ошибки до тех пор, пока помним о них. Потому что прошлое гипнотизирует нас. Я нашел лишь оправдание своей ненависти к людям, узнав о кознях фашистов когда-то в третьем классе школы. Подразумевалось, что я не должен повторить тех ошибок, но мне бы и в голову не пришло творить такие ужасы, если бы я не узнал, что они возможны.

*   *   *

Инструкция к счастью: хотите дарить счастье – дайте понять, что у вас нет ни памяти, ни прошлого.

Если бы в школах запретили преподавать историю, вы увидели бы, что в библиотеки за книгами по истории идут одни маньяки: ищущие, решающиеся, нашедшие, решившиеся. Маньяки всегда ищут поддержки своих идей в прошлом. Обывателю достаточно настоящего. Интерес к прошлому – форма накопления энергии, которая являлась причиной всех войн.

*   *   *

Главный талант человека сегодня – уметь приехать по первому звонку.

*   *   *

Тело – античность, его пороки трагичны.

*   *   *

Паркет заскрипел, как оркестровая яма.

*   *   *

Все мы ищем не интересных собеседников, все мы ищем интересных слушателей.

*   *   *

– Знаешь, почему спартанцы сбрасывали младенцев со скалы?

– Боролись за сохранение генофонда.

– В истории есть стереотипы. Европейцы, например, думают, что паранджа – только ущемление прав женщин. На самом деле, паранджа появилась для того, чтобы мужчина, выбирая жену, ориентировался только на её внутренний мир, и видел, что ему досталось, только после свадьбы. Это было сделано для женщин. И если бы сегодня была в ходу паранджа, твоей пассии не пришлось бы «объездить» половину Европы верхом, чтобы доказать себе, что она чего-то стоит. То же и со спартанцами. Они кидали слабых детей со скалы не потому, что испытывали к ним презрение и боролись за чистоту племени. Там не было евгеники. Нет. Они боялись слабых детей. Слабый ребёнок вырастал и неизбежно начинал чувствовать, что природа незаслуженно обделила его. Их сверстники были в привилегированном положении. Чувство обиды делало детей хитрыми и мстительными. В неравенстве – корень предательства, властолюбия, зависти, желании посягать на чужое, изменять. Спартанцы избавляли слабых детей от груза быть неравными. А себя – от потенциальных Гитлеров.

*   *   *

Я не понимал отца до тех пор, пока не пришла мне пора определиться со своим алкогольным темпераментом. Философская суть алкоголизма – дуализм, наличие ярко выраженных бинарных оппозиций. Когда ты пьян, ты понимаешь, что неизбежно протрезвишься. Когда трезв – понимаешь, что рано или поздно напьёшься. Состояния эти абсолютны и чётко очерчены: пьян – трезв, плохо – хорошо.

Тем и объясняется, что в те месяцы, когда я не пью, у меня день за днём возникает странное чувство постепенного одурманивая реальностью, будто я впитываю алкогольные пары прохожих забулдыг через кожу и коплю эти пары в себе. В общем, начинаю понимать, что не могу протрезвиться, так как не пьян. Отсутствие возможности трезветь рождает во мне беспокойство, панику. В один прекрасный момент я начинаю понимать, что всё происходящее вокруг – сон, бред, иллюзия. И в этот момент, если я не напьюсь, я могу сойти с ума.

Я напиваюсь. Но если я напиваюсь в своей среде обитания, чувство просветления потом наступает не в полной мере. Потому, чтобы очиститься правильно, мне необходимы такие товарищи, как Радик. Товарищи из сна. Я никогда не вижусь с ними без причины или для приличия, не иду у них на поводу, лишь использую как обитателей мира своего страшного «пьяного» я.

*   *   *
[...ну, и на закуску]:

 – Как отпуск? – положил он одну толстую ногу на другую.

– Встретил девушку.

– Никуда не поехал, значит?

– Снял хату недалеко.

– С бабой живёшь?

– Да.

– Кто такая?

– Из ваших. Поэтесса. Алесинья. Может, слышал.

– Не слышал, а знаю я её.

– Откуда?

– Встречались на премии Даля. Хорошая девочка.

– В каком смысле?

– В смысле, бойкая.

– Что значит?

– Пишет неплохо. И общительная. Для тебя – необычно. Не твой Артур.

– Да, уж. У неё любовников – за сотню.

– И что?

– Е…лась в своей Турции со всеми, с кем могла.

– О, как. Любовь?

– Финны, больше всего меня обижают финны.

– За деда, что ли, обидно? Ты ж ругал патриотов.

– Странное дело. Когда я ходил в Дом литератора, там все только и требовали стихов о патриотизме, а мне было плевать. Они отбили желание рассказывать о моём деде. Меня попёрли, когда я сказал, что патриотизм подобен жалости к постаревшей жене, которую любишь только за прошлое, и которой нужно врать. Мы чувствуем себя виноватыми, потому что ненавидеть, кроме себя, некого. Я сказал, что мы должны простить Гитлера. Чтобы он улетел из своего мая и, прощённый, начал страдать из-за того, что ему не удалось разучить нас любить. Я пожелал всем героям успокоиться в своих могилах. Я и сейчас так думаю. Мы бросили своих стариков в жерло этого зверя с доменным ртом, как мелочь в футляр для гитары. Были – и нет. Самое ценное – не стоит ни хрена. То, что не продаётся ни за какие деньги, отдаётся даром. Девственные влагалища, память о героях войн, детские души. И не педерасты губят их, а наша невозможность прощать, умножающая желание мстить, судить, помнить. Книги, учебники. Те, чьё имя написано на их корках, – вот преступники. Но есть что-то в этой круговой обороне «русского».

– Русская идея? Вступай в партию. Ищи целку-патриотку, – он открывает килограммовый пакет семечек, а потом вытряхивает гильзу кофе-машины в мусорное ведро.

– Срать мне на их идеи. Но они всё время спрашивают, кто такой русский? Познер вчера ночью спросил, кто такой русский? Мол, нет таких, русских.

Он сгрёб крошки кофе в ведро и налил в кружку новый кофе.

– Карабас, как ты считаешь, есть рай? Вот смотри. Если нас и связывает что-то, то это слова, которые остаются в голове. Ужасы забываются, если они не названы по имени. Слово – скальпель, чтобы взрезать гнойник прошлого. И я подумал, на каком языке говорят в раю? Потому что, если там не говорят на русском, для меня это уже не рай. Это что-то другое. Ты читал про детей, которых потеряли младенцами в лесу. Люди-маугли. Это не люди. Они даже выглядят не как люди. Я читал статью. Их нельзя даже научить говорить после трёх лет. Но, если людьми нас делает язык, лишить нас нашего языка – значит превратить нас в «не нас». Наверное, там есть какой-то специальный язык. Но рай тогда получается – что-то типа эмиграции. Кто-то будет учить язык быстрее, кто-то медленнее. А если мы все вспомним язык довавилонский, какие слова в нём будут? Ведь тем языком описать нашу жизнь нельзя. Мы забудем о жизни до рая? Это не рай – это издевательство. Если не забудем – придётся в этот божественный язык вводить много новых слов. И кончится всё новым Вавилоном, только в вотчине Бога, и он выгонит нас всех к чертям через неделю.

– Да. И тогда мы все будем говорить на немецком в аду. В аду о нашем удобстве никто заботиться не обещал.

– Лучше так. Потому что на древнем языке ты не сможешь рассказать, как прошёл миллион уровней в своей игре, как ел кислоту в Питере. А что за рай без рассказов о себе? Да, и вот, как рассказать о самом своём лучшем воспоминании? Как описать этот искрящийся наст, твёрдый и ломкий, как скорлупа яйца? Ведь без этого они не поймут причины моей грусти. И снова начнётся: в Италии люди весёлые, а в России люди мрачные. Познер сказал: а кто такие россияне? У меня все предки не из России. Но у меня родители мрачные. Русские – это я. Я родился в России, и никуда не поеду, ни в какой рай. Я – русский, и мне не нужен никакой рай.

[конец цитат]