Топчиев Евгений.
Рассказ «Богушевская и бордовое пятно».
...Однажды издалека понёсся слух: «Беркутов распяли… Несут!»
Все страшно напугались, неужели дошло до такого?!
Богушевская, стоя у входа в свой шатёр, увидела небольшой отряд майдановских голодранцев со щитами и битами, прущих по улице Городецкого. В предводителе она узнала Гринько. За ним вышагивали ещё несколько человек. Они были вроде как знаменосцы. В руках они держали какие-то хоругви.
Вдруг тщедушная фигурка отделилась от отряда и двинулась к их шатру. Это был Грин. Стало возможно рассмотреть, что он держит в руках. Это был высоченный крест, сбитый из занозистых брусков, который Грин с трудом удерживал в вертикальном положении.
Сам Грин был похож на маленький мизинчик. Он чутко балансировал и скоро перебегал ногами, как цирковой артист, фиксирующий шест, на котором мог быть другой акробат. Но на кресте висела большая окровавленная птица, прибитая гвоздями к брускам.
«О-оо!» – тихо охнула толпа.
Тут Наталья Ивановна поняла, что означало «Беркутов распяли». Они в прямом смысле распяли живых птиц и теперь шли пугать ими отряды милиции, окопавшиеся на Грушевского.
Гринько без слов, шатаясь и сам весь подбегая под свою палку, чтобы не уронить её, прошлёпал страшным петрушкой между шатров, даже не смотря на людей, а только вверх, на труп птицы, словно играя с ней в «битву взглядов».
Однако, проходя мимо Богушевской, он зачем-то отвлёкся от креста и вдруг посмотрел на неё, застывшую у входа в «Русский шатёр».
Этот взгляд Наталья Ивановна точно не забудет. Спокойный, слегка насмешливый. «Это абсолютно вменяемый малый», – отчётливо осознала тогда она. Однако от этого ей не стало спокойнее. Наоборот, ей показалось, что Грин запомнил её и ещё сюда вернётся.
У него был взгляд командира, заметившего непорядок с одним из бойцов, но решившего не говорить при всех – потом, с глазу на глаз.
Он покинул палаточный лагерь и, виляя, со своею страшной ношей, побежал догонять своих, а люди как-то суетливо, слишком быстро взялись за свои дела, словно стыдились, что не пошли на Грушевского вместе с тем отрядом.
Наступило тоскливое затишье. Было тепло и солнечно, и совсем не верилось в февраль. Птичья кровь на земле свернулась пыльными катышками и скоро её растёрли подошвами; через десять минут – как ничего и не было. Наталья Ивановна дежурила в шатре и каждые десять минут выходила на воздух: внутри стояла духота. Пахло нагретым брезентом, дымом, вонью от шашлычного жира, горящего на углях.
Издалека донеслись гул, треск и выкрики. Там началось. Там ломаются щиты, руки, головы. Только бы не докатилось сюда! Наталье Ивановне стало очень тоскливо. Она вспомнила про мужа, Вальку. Каким бы чурбаном он ни был, с ним бы она чувствовала себя в безопасности сейчас. А одной ей было не по себе. И ещё соседние шатры как-то подозрительно опустели, и солнце, садясь, так пронзительно светило сквозь декорации всего этого балагана…
Вдруг она услышала мужские голоса, очень злые и взвинченные, чью-то отчаянную ругань и проклятия, топот сапог, стоны. Она забежала в шатёр и задёрнула полог.
«Господи, пусть только не ко мне», – взмолилась она...
