Не ищи меня завтра…

 

 

 

Ник появился на нашем курсе в середине семестра. Просто однажды пришел на занятия, бухнул на стол старую сумку, уселся рядом со мной на скамейку, и только потом спросил:

– Свободно?

Я кивнул.

– Отлично! – улыбнулся он и протянул худую, крепкую руку:

– Ник!

– Вадим. Ник – это Николай или Никита?

Он забавно наморщил лоб, делая вид, будто вспоминает, потом рассмеялся:

– А какая разница?

Разницы, действительно, было немного. Я так и не узнал ни настоящего имени, ни фамилии этого парня.

 

В апреле солнце заходит поздно, однако в тот день я умудрился задержаться на факультете дотемна. Брел длинными, слабо освещенными коридорами, между распахнутых дверей пустых аудиторий, и вдруг вздрогнул, заметив на темно-голубом кусочке неба в окне резкий черный силуэт. Кто-то сидел на подоконнике, поджав колени к подбородку, а потом вдруг поднял голову и помахал мне.

– Привет!

Я узнал голос Ника. Подошел к нему.

– Ты что тут делаешь?

Он пожал плечами.

– Сижу.

На подоконнике рядом с Ником лежала его гитара. Я аккуратно отставил ее в угол, уселся сам и с любопытством посмотрел на него. Выхваченный неясным светом профиль, темные волосы до плеч, лукавые серые глаза.

С виду – обычный парень. Он часто смеялся, никогда ни на кого не обижался и обладал совершенно особым обаянием. Все девчонки в группе были от него без ума, а парни уважали за легкий нрав и ненавязчивость. Он же был «своим в доску» и для тех, и для других, хотя толком о нем никто ничего не знал.

– Почему ты не дома? – спросил я.

– Потому, что я здесь.

– Скоро двери закроют. Придется в универе ночевать.

– Очень хорошо. Я и собирался ночевать тут.

Я замолчал и тоже стал смотреть в окно. С высоты открывался вид на университетские аллеи с темными кронами деревьев, едва опушившимися листвой и пропускающими свет фонарей – крошечных ярких точек с высоты двадцать четвертого этажа. Вдали – огни центра, сливающиеся в дымку призрачного света между землей и небом.

– Красиво, – сказал я. – Так и хочется туда...

– Хочется? Так пойдем! – он легко вскочил, распахнул окно и перебрался на ту сторону. Вытянулся во весь рост. – Ну же, давай!

Я недоверчиво оглядел откос. Довольно широкий, полметра точно будет. К тому же не хотелось казаться трусом, и я, подавив в себе страх, полез за ним. Крепко ухватившись за переплет окна, и стараясь не глядеть вниз, медленно выпрямился.

Порыв ветра бросил мне в лицо звуки и запахи апрельской ночи. Теперь мне казалось, что стоит оттолкнуться ногами – и я полечу, сольюсь с ветром, растворюсь в мареве света на горизонте... Всего один шаг...

– Чувствуешь? – захлебываясь ветром, закричал мне на ухо Ник. – Это – свобода! Полная свобода, бесконечность, принадлежащая только тебе! Это то, ради чего стоит жить!

 

Позже, устроившись на жесткой скамейке в аудитории, я все переживал ощущение полета. Голова еще кружилась от восторга и запоздалого страха – я ведь мог сделать тот шаг...

Ник тихо потренькивал гитарой. Потом спросил:

– Почему ты решил заняться географией?

– Ну, надо же чем-то заниматься, – резонно заметил я. – География – не самый скучный предмет.

– Неужели тебе интересно изучать, каково поголовье крупного рогатого скота в Подмосковье и на сколько лет хватит Соединенным Штатам их запасов каменного угля?

– А тебе? Мы же в одной группе учимся, забыл?

– А я завтра уезжаю.

Я сел.

– Как? Куда?

– Автостопом. На Сахалин – там красиво...

Ветер, ночь, опьянение свободой – я сам не заметил, как выпалил:

– Возьмешь меня с собой?

– Уверен? – в голосе слышалось сомнение. – Подумай, ведь год еще не закончился.

– Возьму академ.

– Предки отпустят?

– Я в общаге живу.

– А девушка?

– У меня никого нет.

– Ну тогда пакуй вещи, приятель.

Он снова коснулся пальцами струн.

На следующий же день я оформил академический отпуск. Выписался из общежития. Соседи по комнате согласились оставить у себя мои вещи – не так уж много места они занимали. Я сам не знал, что на меня нашло. Все свои восемнадцать лет я просидел на одном месте, если не считать переезд в Москву из родного города, да и тот дался со скрипом. Но стоило вспомнить дыхание свободы на лице, как я готов был броситься прочь, куда глаза глядят.

– Сколько брать денег? – спросил я, пересчитывая последнюю стипендию.

– Минимум, – Ник повесил сумку через плечо. – Ты и так слишком много набрал. Свобода не любит лишнего груза.

– Тут только самое необходимое.

Он удивленно посмотрел на меня:

– Тебе так много надо? Ладно, пошли, что ли...

 

– Привет, друг. Подбросишь?

– Куда вам?

– Чем дальше, тем лучше.

– Садитесь. Я в Балашиху. Дальше – сами.

– Спасибо, друг.

Мой рюкзак, его дорожная сумка и гитара – вот и все наши вещи. Вокруг – автомобили, люди, города. «Привет, друг. Подбросишь?» Ему никто не мог отказать.

Москва. Владимир. Нижний. Киров. Пермь. Екатеринбург. И дальше, дальше на восток, сквозь бесконечный калейдоскоп лиц, машин, голосов... Ночевали в квартирах – Ник называл это «впиской». Мы добирались до телефона на почте в очередном городе, он доставал из кармана смятую бумажку...

– Привет, друг. Это Ник... На одну ночь. Двое.

Он плечом прижимал к уху телефонную трубку, прислонял бумагу к стене и огрызком карандаша записывал адрес. Далеко? Голосуем. «Привет, друг...»

Когда кончались деньги, он садился посреди тротуара и доставал гитару. Мне пришлось освоить профессию «аскера» – сперва было неловко, потом привык.

 

Тюмень. Омск. Новосибирск.

Чужие города, чужие люди – и полная свобода. Пьянящая, сводящая с ума. Счастье через край.

– Привет, друг.

– Иркутск. Нам по пути?

– Вполне.

– Тогда залезайте.

Иркутск. Чита. Уссурийск. Хабаровск.

Сахалин. Мы сидели на высоком берегу, смотрели на появляющееся из-за горизонта огромное красное солнце и кидали горстями мелочь в пролив Лаперуза. Монетки рассыпались дождем и тонули в волнах. Я не мог поверить, что такое бывает, и что это случилось со мной.

 

– Что вы тут делаете?

– Машину тормозим. Ты, надо полагать, тоже?

– Точно. И я первая сюда пришла.

Глянула с вызовом, провела рукой по короткому ежику русых волос. Маленькая, худенькая, в джинсах и футболке, рукава куртки завязаны вокруг талии, на спине – рюкзак. Симпатичная девочка.

Ник улыбнулся.

– Ну, значит, и уедешь первая. Ты куда собралась-то?

Девчонка задумалась.

– Как можно дальше. На запад. Хочу до Москвы доехать...

– Так, может, вместе махнем? Мы тоже в Москву.

Она оглядела нас. Сперва меня, потом Ника, более внимательно и таким взглядом... Так девчонки обычно смотрят на симпатичных парней и, увы, почти никогда – на меня. С сомнением покачала головой.

– А возьмут такую большую компанию?

– Возьмут! – уверенно заявил Ник. – Посидите-ка с Вадиком в сторонке... – ...Привет, друг. Подбросишь?

 

Огонь рассыпал вокруг нас искры, гитара пела, а я с сожалением глядел на поднимающееся за лесом солнце. Летняя ночь слишком коротка, не успеешь насладиться ею, как снова пора в путь. Тая – так звали нашу попутчицу – давно ушла в палатку, а мы с Ником сидели у догорающего костра, молчали и слушали звуки просыпающегося леса.

– Следующую остановку надо в городе делать, – наконец сказал он. – Деньги кончились, еды больше нет. А среди людей всегда можно заработать.

Я достал из кармана пачку купюр, прибереженных специально на этот случай.

– Вот, держи. На неделю троим хватит, если экономить.

– Что продал? – в его голосе прозвучало удивление вперемешку с восторгом.

– Плеер. Все равно без дела болтается, батареек-то нет. Да и стыдно, что ты один за двоих добываешь...

– Ну ты даешь! – восхищенно присвистнул он, пересчитав деньги. – Много!

– Я хорошо торговался, – гордо пояснил я. На самом деле даже удивительно, как легко я выручил неплохую сумму за старенький плеер. – Ник... – я дотронулся до его руки.

– Что?

– Ты ведь не вернешься в университет, да?

– Наверное, нет, – он пожал плечами. – Мне тесно в четырех стенах.

– Как ты живешь? Где? Откуда ты?

– Зачем тебе это знать?

– Я... знаешь, я думаю о том, что вернусь в Москву и... Может, это глупо, но я знаю, что мне есть куда вернуться. А тебе?

– А я – всегда дома, – улыбнулся он. – Мой дом – весь мир.

– И что, вечные дороги, вписки, чужие машины?

Он вдруг отложил гитару и наклонился ко мне. Глаза его расширились, и мне стало немного жутко от блеснувшего в них огонька. Он схватил меня за руку, заставил подвинуться ближе и горячо зашептал:

– А ты прав... вечная дорога. Вечная свобода. Вечная, понимаешь? Ты думаешь, почему нас подвозит первый же попутчик? Откуда у меня все эти адреса и телефоны, и почему любой готов приютить? Почему своей гитарой я зарабатываю ровно столько, сколько надо, чтобы не умереть с голоду? Сечешь? Я сделал свой выбор... Теперь остается только жить...

– Какой выбор? – я, казалось, заразился от него этой горячкой. Теперь уже я схватил его ладонь, крепко сжал и чувствовал, как она дрожит.

– Свобода. Мне предложили свободу. Вечную. И я согласился.

– Но...

– Свобода ехать, куда хочешь. Творить. Нет проблем. Всегда есть связи, деньги, документы... даже талант! Хочешь играть на скрипке? Писать стихи? Знать китайский? Все к твоим услугам! Всегда молодой – выбирай любой возраст и живи...

– А взамен?

– Взамен? – он усмехнулся, как-то горестно и зло. – А ничего взамен. Только свобода. Понимаешь?

– Нет...

– Ну и отлично! – он вырвал свою руку из моей и схватил гитару.

 

В начале августа мы уже были в Европе. Глаза Таи блестели восторгом, она с какой-то даже жадностью осматривала новые города, вытаскивала нас на ночные прогулки, щедро делилась с нами своей радостью. С ней наше путешествие было наполнено не только свободой и ощущением полета – с ней я полнее дышал, веселее смеялся и не знал усталости. И тем обиднее было наблюдать, с каким восхищением она смотрит на Ника, слушает его музыку, как хватает за руку, стремясь с ним – первым – поделиться каждым новым маленьким счастьем.

Он приносил ей охапки полевых цветов, или дарил очаровательные безделушки, или пел что-то для нее, и голос его звучал особенно нежно. Но иногда, казалось, он замыкался в себе – и тогда он занимался своей гитарой, или перетряхивал по десятому разу сумку, или уходил один и бродил по городу до утра – а я оставался утешать ее, довольствуясь ролью хорошего друга.

 

Вечером мы сидели с Ником на полу в пустой кухне очередной «вписки», по очереди отхлебывая пиво из бутылки – одной на двоих.

– Тебе она нравится? – спросил я.

– Нравится? – его голос звучал как-то рассеяно. – Нравится – не то слово...

– Так в чем дело?

– В чем? – повторил он. Запрокинул голову, сделал глоток, сунул бутылку мне. Я поймал его взгляд и вздрогнул – столько отчаяния было в его глазах. – Я не могу. Понимаешь? Не могу. Вот тут, – он поднес руку к солнечному сплетению, – тут. Дыхание перехватывает, и боль... Чем она ближе... и роднее, тем сильней.

Вдруг он рассмеялся – дико и горько.

– Свобода... не пускает...

 

С того вечера что-то изменилось. Неуловимо, неясно – но я начал мечтать о том, чтобы поскорее вернуться. Показать Тае Москву и купить ей билет на поезд до Хабаровска... Ник становился все мрачнее с каждой минутой. Он по-прежнему лихо «голосовал» на дороге, легко искал квартиры в незнакомых городах, бархатно пел под гитару, но это был не тот Ник, с которым мы проехали от Москвы до Сахалина. В нем словно погасло что-то, как будто он начал тяготиться той свободой, которой раньше жил и дышал полной грудью. А иногда я ловил его взгляд, брошенный на Таю – взгляд, полный нежности и отчаяния...

– Приехали. Университет.

– Спасибо! Удачи, друг!

Шорох шин по пустой дороге. Воскресенье. Август. Пустые аллеи, первые желтые листья – нас не было четыре месяца. Оказывается, я успел соскучиться.

– Ну, вот и Москва, – тихо сказал Ник. На лице – грустная полуулыбка, словно он был не с нами, а где-то далеко-далеко... Тая глядела на него растерянно. Я понимал ее – мы-то вернулись домой, а до ее дома тысячи километров.

– Здорово! – я постарался изобразить воодушевление. – Значит, сейчас мы идем к одному моему приятелю, он недалеко живет. Нас накормят, напоят чаем – и пойдем город смотреть. Как тебе? – я повернулся к Тае и Нику. – Ник, ты с нами?

Он помолчал, словно осознавал смысл моих слов.

– Нет.

– Снова в путь? – тихо спросил я.

Он кивнул. Улыбнулся, поднял руку в прощальном жесте.

– Ник! – Тая подбежала к нему. В ее глазах – слезы. – Неужели ты... просто уйдешь?

– Я должен.

– Ник...

Он поднял руку, поднес к ее худенькой загорелой щеке. Наклонился... Едва их губы соприкоснулись, его тело судорожно выгнулось, и он отшатнулся. Схватился за грудь, задыхаясь, согнулся пополам – я успел заметить искореженное от боли лицо.

– Ник! – она кричала, не понимая. – Ник!

Подошла. Протянула руку, коснувшись плеча.

Он поднял голову. Дикий взгляд в пустоту...

– Прости. Ты видела. Я – не могу. Прости...

Он вдруг отступил на шаг, потом еще – и помчался по аллее к возвышающемуся над нами зданию университета.

– Вадим! – ее голос сорвался.

– Стой здесь! – приказал я, скинул рюкзак. – Поняла? Никуда не уходи, я сейчас вернусь!

Я бросился за ним. Маленькая фигурка пронеслась по лестнице и скрылась за дверью. Я поднажал, буквально взлетел на крыльцо, перепрыгивая через три ступеньки, на бегу сунул охране студенческий, и уже почти добежал до лифтов, но тут сообразил, что в выходные их отключают.

На лестнице гулко отдавались шаги. Он был не так уж далеко, и я, сначала живо, потом через силу, принялся карабкаться за ним.

Ноги не слушались, предательски дрожали, но я, падая и цепляясь руками за все, что придется, упорно поднимался. Сперва считал этажи, потом старался лишь не остановиться, продолжать эту безумную гонку.

Потом – сколько времени прошло? – шаги впереди стихли.

– Ник!

Молчание.

Тридцать второй этаж. Но ведь там закрыто!

Распахнутая дверь. Узкая площадка, высоким парапетом отделенная от остального мира. Тут ветер и солнце в глаза. Отсюда весь мир – как на ладони, а под ногами – тридцать один этаж надежной каменной кладки.

Я успел заметить только, как он взвился над парапетом и, раскинув руки, безумной птицей полетел вниз.

 

– Привет, друг!

Я отнял руки от лица. Не помню, как оказался здесь – в пустой аудитории на двадцать четвертом этаже. Только что я стоял, перегнувшись через парапет, кричал что-то, а мир плясал подо мной, и только одно я видел четко – маленькую фигурку, падающую навстречу ощетинившимся антеннами крышам нижних ярусов и асфальтовым дорожкам между ними. Что было потом?

Он сидел на подоконнике, болтая ногами и придерживая гитару одной рукой.

– Ты...

– Я, – он невесело усмехнулся. – Я же говорю, вечная свобода. Только разве это свобода, когда нет выбора?

– Так ты знал, что не умрешь? Зачем же?..

– Зачем прыгал? Да потому что есть такая штука – надежда... А вдруг в этот раз получилось бы?

Мы помолчали. У меня в голове вертелся вопрос.

– А зачем вернулся? Ты ведь свободен. И от привязанностей тоже...

Он тепло улыбнулся мне.

– Ты прав. Я сейчас уйду. Но ты тоже заслужил свободу, хотя бы от угрызений...

Он спрыгнул с подоконника, и я заметил у него на шее наушники. Приглядевшись, с изумлением понял, что на нем – мой старый mp3-плеер, тот самый, который я продал у черта на рогах ради этой пресловутой свободы... Он коснулся наушника:

– Можно, я оставлю это?

– Не вопрос.

– Ну что ж... – он опустил голову и помолчал минуту, словно пытаясь убедить в чем-то самого себя. Потом посмотрел мне в глаза. Что-то было в них... Грусть. Надежда. Я вспомнил вдруг, как мы стояли на откосе, этой весной, и он кричал: «Ради этого стоит жить!» Он снова отправлялся в путь. Это – его дорога, и он принимал ее.

– Прощай, друг!

– Прощай... И будь счастлив.

Он легко сжал мою руку. Улыбнулся и вышел. Через дверь. А я поплелся вниз, туда, где ждала меня Тая.