Мои дети

На чтение потребуется 15 минут | Скачать: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

Купить в журнале за январь 2015 (doc, pdf):

 

 

 

 

 

 

Каждое утро, ровно в девять ноль-ноль, я осторожно тяну на себя серую дверь, на груди которой приколота табличка: «Отделение патологии новорождённых и недоношенных детей». Тонкий, как кишечник, белёный коридор приводит меня сюда уже третью неделю. За дверью – свой мир, пространство, атмосфера, свой раз и навсегда установленный порядок. Чтобы попасть в отделение, мало быть матерью больного маленького человечка. Необходимо достать результат флюорографии и анализ на дизгруппу.

Минуя стойку охранника, я кручу вертушку на проходной, пересекаю небольшой холл, затем поворачиваю налево, до автомата с безвкусным кофе и кабинетов администрации. Идя мимо них по коридору, упирающемуся в дверь нужного мне отделения, я вижу маленький храм, встроенный в одно из помещений больницы. Ровно через час после моего прихода в нём начинается ежедневная служба. Матери с детьми и без них, пожилые женщины, реже – мужчины: в храме всегда кто-то есть. Я украдкой бросаю взгляд на молодого бородатого священника, стоящего возле иконы Николы Чудотворца. Мне хочется зайти, но неловко и страшно; я торопливо шепчу молитву и прохожу мимо.

За упрямой, не сразу поддающейся мне входной дверью в отделение обнаруживается пятачок: налево – комната отдыха матерей, направо – санитарная комната, прямо – ещё одна дверь, затем ещё одна; и вот за ней-то, пластиковой преградой со встроенным непрозрачным стеклом, живут мои дети.

 

Но сначала я захожу в комнату отдыха, где уже переодеваются в халаты и тапочки другие женщины. Сегодня нас здесь пятнадцать. Многие матери не могут приходить постоянно, а некоторые и вовсе не появляются. Но почти каждый день кто-то из моих детей выписывается, а вместо него прибывает новый ребёнок – и новая женщина вместе с ним.

Я снимаю сандалии (на улице – разгар лета: солнце, сочная зелень, улыбки беспечных праздношатающихся гуляк), переодеваюсь в красно-синий тряпичный халат, аккуратно кладу на чёрную узкую кушетку пакет с памперсами, влажные салфетки, книгу. Открываю в комнате отдыха окно, чтобы впустить свежий утренний воздух. Теперь – на осмотр.

Осмотр – формальность, остающаяся на совести каждой матери. Чистые слизистые носа, отсутствие кашля и температуры, стул без изменений – все показатели аккуратно вносятся в тонкий журнал, лежащий на столе перед молочной комнатой. В ней матери сцеживают детям молоко.

У меня есть молоко. Жёлтое, вязкое, сладкое. Каждые три часа я усердно выдавливаю его в раковину санитарной комнаты. Мне не разрешают кормить ребёнка грудью, а сцеживать молоко в бутылочку нельзя до проведения его бактериологического посева. Но некоторые мои дети сыты: в отделении много матерей с крепкими, налитыми молоком или молозивом грудями, и деток, способных ухватиться губками за упругий женский сосок.

В молочной комнате я надеваю на себя ещё один халат, поверх красно-синего: правила требуют стерильности. И ровно в девять сорок пять – пятнадцать (десять? четверо?) матерей с трепетом в сердце проникают во чрево странного мира, приютившего не совсем обычных детей.

 

В отделении десять боксов: по пять вдоль стен огромного помещения, в середине которого – пост медсестры, столик со стерильной ватой, водой, сосками, кастрюлями для бутылочек, а в конце – кладовая для детской одежды, тряпичных пелёнок, одноразовых памперсов и отсек для медицинского оборудования. Мой бокс – пятый с левой стороны. Я иду мимо стеклянных перегородок, бросая украдкой взгляд на моих детей. Кто-то плачет, кто-то спит, кто-то лежит с широко открытыми глазами и ждёт. Навстречу мне озабоченно или сонно кивают медсёстры, одна из них, молочная сестра, толкает тележку с бутылочками. В них – смесь или сцеженное материнское молоко.

В нашем боксе семь детей. Моя кровная дочь – вторая. Я тщательно мою руки, обрабатываю их антисептиком и только после этого подхожу к ребёнку.

 

Когда дочка родилась, она не кричала: лёгкие не успели раскрыться, да и сил у неё, маленькой и коричнево-бурой, недоставало. Врач положил девочку мне на живот. Тёплая, мягкая, она растеклась по моей коже, раскинув ручки и ножки, словно морская звезда. Потом её унесли в реанимацию.

Я ходила туда всякий раз, как позволяли врачи. Реанимационный блок и отделение интенсивной терапии находились в противоположном от моей палаты конце больницы – огромного старинного здания с широкими коридорами, высокими потолками и гулким, лесным, тягучим как волчий вой эхом. С кровоточащими швами и воспалённым нервом на ноге ходить очень трудно, но мать не думает об этом, потому что где-то там, в пещерах больницы, одиноко лежат в кувезах и закрытых инкубаторах её дети.

Долго находиться рядом с ребёнком, у которого в носу трубочки, а в ладошке или ступне – катетер, нельзя. Врач-неонатолог сдержанна, строга. Медсёстры говорят успокаивающие слова, и это помогает. Рядом с моей дочкой лежит мальчик, Максим – вскоре его, как и нас, переведут в детскую больницу, то самое отделение патологии новорождённых и недоношенных. Максим не может дышать самостоятельно уже три дня: у него асфиктическая пневмония.

Глядя сквозь стеклянные перегородки боксов на Максима, я вспоминаю его в роддоме, в блоке реанимации. Сейчас он совсем другой: кругленький, светлоголовый, спокойный. Вчера от него отсоединили капельницу, и он спит на материнских руках. Значит, можно вздохнуть и снова перевести взгляд на дочку.

 

Она лежит в небольшом кувезе, отдающем ей тепло, одетая в непомерно великие для неё штаны и мальчишескую застиранную майку: в отделение запрещено приносить свою одежду. Датчик показывает температуру тридцать семь с половиной градусов. Над кувезом – синяя лампа, чтобы «прокаливать» желтушку. Билирубин представляется мне злым бородатым гномом из сказок братьев Гримм.

В левой ладошке дочери – катетер. Через трубочку в организм поступает глюкоза. Через иглу каждодневного шприца – аугментин или амикацин. (Здесь все очень боятся сепсиса, а просьба врача предоставить из роддома результат анализа плаценты звучит для женщины как смертный приговор).

Антрацитовые глаза моего ребёнка почти всегда закрыты. Один глаз у дочери заплыл, и я узнаю новое для себя слово: дакриоцистит, или закупорка слёзного канала. Она много спит и совсем не плачет: по-прежнему мало сил.

 

С десяти до одиннадцати утра, с часа до двух и с четырёх до пяти дня, с семи до восьми вечера я нахожусь рядом с моими детьми. Перерывы на отдых – тягостное время. У меня они длиннее, чем у других матерей. Выключив синюю лампу и сняв с неё простыню, наглухо закрывающую кувез от проникновения дневного света, я осторожно снимаю с глаз дочери специальные очки, убираю из-под окуляров ватные шарики и кормлю её. Как только бутылочка становится пустой, я вновь закрываю глаза дочери ватой и защитными очками, включаю лампу, вешаю на неё простыню, полностью закрывая кувез от внешнего мира и, убедившись в том, что ребёнок спит, ухожу.

День за днём дочь постепенно учится морщить лобик, шевелить губами, двигать ручками и ножками, какать. Стул у неё чёрный, густой. Молоденькая медсестра, которая фиксирует в обходном журнале количество и качество стула каждого ребёнка, поясняет: это меконий. Она показывает молодым мамам, как правильно обращаться с ребёнком, как его подмывать, как менять ему подгузник, переодевать в чистую одежду, взвешивать после последнего вечернего кормления, как работать с капельницей, стоящей рядом на столике, как кормить через бутылочку смесью. Ночами, через каждые три часа, за матерей это делают медсёстры и врачи.

 

Слева и справа от дочки лежат мальчики. Их имён я не знаю: на табличках кувезов указаны только фамилии и даты рождения. Оба находятся в больнице почти две недели, оба не плачут, а едят быстро, торопливо заглатывая содержимое бутылочек, фиксируемых в кувезе одеялом, скрученным в жгут. Малышей никто не навещает. Тот, что справа – Хананов, морщинистый и улыбчивый. Он самый спокойный в нашем боксе и самый приветливый из всех грудничков.

Напротив нас – Лобанчик. Его приходится кормить на руках, потому что он почти ничего не усваивает. Срыгивая смесь, он пачкает розовый халат медсестры, а она ласково гладит его по спинке. Мама Лобанчика лежит в роддоме с осложнениями после кесарева сечения и не может навещать сына; он постоянно плачет, громко и заливисто. Однажды, когда я нахожусь в боксе одна, Лобанчик вновь принимается истошно орать, и я пытаюсь утешить его, цокая языком и ласково дотрагиваясь до сомкнутого кулачка ребёнка. В ту же минуту я получаю строгий выговор от врача, торопливо входящего в бокс. Оказывается, в отделении запрещено прикасаться к чужим детям. Потому что неизвестно, какой вирус поразил того или иного ребёнка и что вы можете перенести на своего, – поясняет врач. Я не знаю, правда ли это, но больше не трогаю других детей, хотя всеми силами стараюсь успокоить раскричавшегося грудничка глазами и звуками. Потом мою оплошность повторяет другая мать, но на замечание врача она резко отвечает: Здесь нет чужих детей. Здесь все дети – свои. Врач внимательно смотрит на неё, потом согласно кивает и торопливо покидает бокс…

Ратмир тоже плачет, но тише. Он совсем кроха и умещается у мамы между грудей, словно медальон. Но Дима ещё меньше. Это самый крохотный ребёнок в отделении. Когда он поступил сюда, его вес составлял немногим более шестисот граммов. Мама Димы низенькая и хрупкая как статуэтка. Она приходит раньше всех и уходит за пять минут до закрытия отделения. Её ребенок лежит в стеклянном инкубаторе с круглыми окошечками для материнских рук, к маленькому сердечку подведены датчики, а на экране жужжащего прибора постоянно мигают показатели давления, ритм сердца, ещё какие-то непонятные цифры. У Димы – впрочем, как и у всех недоношенных детей – транзиторное тахипноэ, гипоксически-ишемическое поражение центральной нервной системы, мышечная гипотония и ещё много страшных диагнозов. Но однажды он обязательно поправится. Мы все верим в это.

 

Кроме моей дочери, в боксе лежит ещё одна девочка, Аня. Она поступила сюда на две недели раньше нас, и скоро малышку должны выписать: она набрала вес, реагирует на свет и движение, активно двигает ручками и ножками. Женщины завидуют маме Ани, но стараются это скрыть.

У Ани был паралич правой руки. Она родилась слишком крупной; женщине не стали делать кесарево сечение, и ребёнок застрял в родовых путях. В отделение приходил массажист и разрабатывал руку ребёнка, и к моменту выписки Анечка, толстенькое розовощёкое существо с поросячьими складочками на теле, уже опирается на обе ручки, лёжа на животе. Мама Ани – единственная из нашего бокса, кому позволено кормить ребёнка грудью.

В соседнем с нами боксе лежат отказные дети. Их шесть. Они спят тихо, безвольные, обмякшие в кувезах, словно тряпичные марионетки, но если дежурная медсестра прикасается к одному из новорождённых, чтобы подмыть, переодеть или накормить его, он оживает и неосознанно кривит в улыбке ротик. Тотчас остальные груднички принимаются истошно и отчаянно орать, и горестные вопли четвёртого бокса не смолкают до тех пор, пока медсестра поочерёдно не подержит на руках хотя бы минутку всех без исключения отказников.

В первом и втором боксах левой стороны лежат вперемешку недоношенные груднички и дети, рождённые в срок, но с родовыми травмами, ДЦП, повышенным внутричерепным давлением. Один из детей практически здоров, но захлебнулся меконием во время родов. Его выписывают уже через неделю, и матери первого бокса снова и радуются за него и плачут от досады за своих крох.

В третьем боксе лежат дети с тяжелыми внутриутробными инфекциями, одна из них, девочка – ВИЧ-инфицированная. Мать к ней не пускают, но она каждый день приходит на консультацию к лечащему врачу. Другие женщины обходят её стороной, словно чумную. Мне её жалко, но я рада, что её ребенок лежит не в нашем боксе, хотя я и знаю, что ВИЧ передаётся только через кровь, а в отделении строго следят за стерильностью.

 

Консультация лечащего врача-неонатолога – каждодневное событие в мире за стеклянной дверью. За час до начала консультации матери выстраиваются в коридоре перед дверью кабинета, в котором сидят три молодые, но опытные женщины. У каждой из них своя группа больных детей.

Среди нас есть женщина, родившая близнецов. Мальчик здоров и находится дома, а девочку увезли в больницу, и мать, кормящая грудью, мечется между сыном и дочерью. Из всех нас она самая спокойная.

Главный вопрос, мучащий матерей – когда их чадо выпишут? Меня волнует другое: что ожидает мою дочь в будущем?

 

Мой врач, Наталья Андреевна, каждый раз терпеливо повторяет одно и то же. Любите своего ребёнка очень сильно, – говорит она. – Изо всех сил старайтесь вытащить его своей любовью, как Мюнхгаузен вытаскивал себя за волосы из болота. Любить надо всех детей, но таких – особенно. Не потому, что они – необычные. Они такие же, как и остальные дети, просто…

Просто особенные, – отвечаю я. Она с улыбкой кивает и снова говорит спокойным, уверенным голосом.

Ваш ребёнок вырастет похожим на вас, поэтому воспитывайте не ребёнка, а себя. Помните, что любовь даётся даром. Она не заключается в том, чтобы вкусно накормить, одеть в тридцать три одёжи, завалить ребёнка игрушками. В конечном счёте, всё, что нужно вашему крохе – это его мама. Хуже, гораздо хуже придётся в дальнейшем отказникам. Но и они могут выкарабкаться, если жизнь будет к ним милосердна. Но девочка с ВИЧ не излечится никогда. Вы знаете, что в третьем боксе лежит ВИЧ-инфицированный ребёнок?

Знаю, – говорю я.

Матери жалуются мне, что испытывают угрызения совести. Они винят себя в том, что не смогли выносить до срока, в том, что вели недостаточно правильный образ жизни, в том, что у них мало молока или им больно сцеживаться. Даже в том, что они загружены на работе и не могут появляться в отделении каждый день. В том, что после тяжёлого дня в отделении они срываются на старших детей, шлёпают их, кричат на них. А мать, которая подарила своему ребёнку ВИЧ, молча слушает меня каждый раз и кивает головой. В её глазах покорность и готовность идти до конца – иногда я просто не могу выдержать этот взгляд. Один раз я видела, как она плакала, покидая отделение после беседы со мной.

Но какие последствия, – не унимаюсь я. – Что ждёт наших детей в дальнейшем?

 

Наталья Андреевна сдаётся. Она вынужденно, с улыбкой, отвечает.

У меня был пациент весом шестьсот граммов. Сейчас ему семь лет. Он здорово картавит, но это всё, что его беспокоит на сегодняшний момент. И в твоём боксе лежит такой же. Ты ведь знаешь Диму? Он очень сильный, и мать у него сильная.

Наталья Андреевна, незаметно перешедшая со мной на «ты», на мгновение замолкает, не решаясь озвучить то, о чём думает, но глядя в мои спокойные глаза, всё-таки добавляет:

Один ребенок полтора месяца лежал в реанимационном отделении – оно прямо над нами, на втором этаже – на искусственной вентиляции лёгких.

На мой незаданный вопрос она отвечает: Нет, он не умер. Но в год он оглох и ослеп.

Помолчав, она продолжает:

Ещё один ребёнок в два года умер от менингита. А прочие последствия – сколиоз, гипертония, психомоторные нарушения – поголовно встречаются и у полноценных доношенных детей.

 

Я растерянно киваю, забирая у врача ежедневный результат анализа крови дочери и направляясь к двери. Скоро вам на УЗИ головы, – говорит Наталья Андреевна мне вслед. Я снова киваю, но что-то в моём взгляде не даёт ей покоя. Женщина в белом халате поднимается со своего места, подходит ко мне и берёт меня за руку.

Здесь все дети – мои, – повторяет она давешние слова той мамочки, которая хотела утешить Лобанчика. – Все до единого. Но у каждого ребёнка только одна мать. Всё, в конечном счёте, в ваших руках.

Через пару дней лампу над дочерью убирают, и я могу проводить с малышкой больше времени. Детская люлька дома, в моей комнате, всё ещё пустует, но скоро нас выпишут. Всех моих детей однажды обязательно выпишут здоровыми.

 

 

 

Санкт-Петербург, лето 2014 г.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за январь 2015 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение января 2015 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.