Путешествия снов

Когда человек наконец засыпает, его душа отправляется гулять подальше от тяжёлого, неповоротливого, болящего чуть что тела – в свои просторы, в свои края...

У всех так; вот и душа Петра – правда, не помня себя Петром – ушла. И забрела в такие дали, что уже ей трудно было найти себя, как и дорогу домой... Снаружи посмотреть – Пётр спал себе как всегда; ночь, все в доме спали так же беспробудно, и никому ни до кого не было дела (вот только мы тихонько подсматриваем за спящими и их снами). Но внутри… Впрочем, что значит «внутри»? Вы думаете, у души есть какое-то особое место в теле, как комната в доме, где она проводит время, а может несколько – несколько любимых комнат, а?! По виду можно было подумать, что душа Петра то ли в животе (так как что-то там у него бурчало – значит не спят!), то ли где за бровями, так как они то и дело двигались: то только левая бровь двигалась, то обе поднимались на самую большую высоту.

Но перестанем смотреть на спящего человека, ничего в этом особенно интересного нет – от мёртвого он отличается совсем незначительно, и если бы не уверенность, что утром он оживёт и станет поактивней, другие бы уже, наверно, поступили с ним, как с мёртвым – чтоб место зря не занимал...

Мы отправимся на поиски блудной души, постоялицы этого тела, и не будем говорить, далеко она отошла от тела, близко ли: места, где бродят души, совсем не те же, знакомые нам места...

…Вот собака. Собака бежит... – и мы бежим вместе с нею, она здесь неспроста. А, может, это и не собака?! Может быть – но теперь иначе и не назовёшь: уши обвислые, хвост, рыжая шерсть...

Собака собакой.

Но куда она бежит? Окрестности проносятся мимо, не разобрать (и ветер свистел бы в ушах, но тут, кажется, нет воздуха) – только этот бег, и в груди предвкушение чего-то радостного; и всё ближе, ближе – мы приближаемся. Да! Прыгнув, мы оказываемся в объятьях любимого хозяина. Лица его не видно, только нижняя часть, небритая, улыбающаяся, что-то говорящая ласково, и брюшко (упругий шар под рубашкой), и ещё гладящие шерсть руки. Мы отчаянно – не делая это с намерением, а естественно выражая эмоцию – виляем хвостом, упёршись передними лапами в грудь человека, и нашему восторгу, кажется, вообще нет предела...

Потом хозяин исчезает… или, точнее, становится другим, – теперь видны  его чёрные сапоги, а ещё палка. Эту палку он швыряет с криком, так что она пролетает в какой-то малости от нашего носа. Мы скулим и забиваемся в будку – теперь только страх и растерянность. И сердечное огорчение от непонимания, что сделалось с этим человеком, – он же был таким хорошим!..

Видимо, достаточно – собаки больше нет (и чувства почти прошли). Есть крыша, и весь город оттуда; кажется, день, но пасмурно. Кто-то стоит на крыше, недалеко от края, и ещё кто-то в стороне. И один из них явно подумывает о странном и невозможном: шагнуть за парапет и пройти по воздуху до самого города... Город шумит призывно, вскрикивает и позванивает, там чувствуются самые разные блага… – но всё-таки стоящего немного смущает неопределённость сразу за парапетом: удастся ли? Второй, ощущая эти сомнения, смеётся в стороне – собственно, только смех и говорит о его присутствии.

Первый храбрится, этот смех раззадоривает его ещё больше, – он подходит ближе к краю... Страшно, а то как же? Но кто сказал, что невозможно?.. Второй заливается. «А, ну тебя к чёрту!» – думает смельчак и переступает. И, вопреки ожиданиям, даже почти уверенности, начинает падать; внутри всё сжимается, предчувствуя совсем неприятный исход... Полёт так и не завершается (это, должно быть, уже неважно), только сверху – раскатистый и совершенно уже лишённый человеческих интонаций смех...